Сеятели смерти. Задание — Токио - Айронс (Эронс) Эдвард Сидни - Страница 15

Автомобиль тронулся, и некоторое время все молчали. Вадя чуть шевельнулась и подняла руки, точно намереваясь поправить меха. Я тут же вытащил свой тупорылый револьвер и помахал им перед ее носом.

— Руки! — строго предупредил я. — Как-то я знавал одну девицу — между прочим, твою коллегу, — у которой была занятная меховая накидка, очень похожая на твою. Девчонка мертва, бедняжка.

Вадя бессильно уронила руки на колени.

— Ты совершаешь ошибку, Мэтью, — спокойно произнесла она.

Возможно, она была права, но в ту минуту я не мог позволить себе опрометчивые поступки.

— Такое с нами случается. Я ошибаюсь, ты ошибаешься. Ты же первая не хотела бы, чтобы я всегда действовал без промаха и вечно тебя разоблачал!

— Не понимаю, что ты хочешь этим сказать…

Наш шофер с аристократической внешностью проговорил, не поворачивая головы:

— За нами следует какой-то «мини», сэр.

Я не сразу вспомнил, что так британцы любовно называют свои крошечные «моррисы» и «остины», которые ничем не отличаются друг от друга, за исключением фирменных финтифлюшек на капоте, и у которых движок установлен сикось-накось, чем обеспечивается мудреный привод на переднюю ось, а колеса позаимствованы у мотороллеров. Я не обернулся, а поглядел на Вадю. Ее лицо оставалось непроницаемым. Ну, чего же еще от нее ждать!

— Все в порядке, шофер! Подержите их на коротком поводке. Чем короче— тем лучше. Если я не получу желаемую информацию от этой женщины, возможно, мне придется обратиться к ним за помощью. Вы сможете позаботиться о том, чтобы они нам не помешали?

— Разумеется, сэр.

Вадя нервно завозилась.

— Послушай, Мэтью…

— Не сейчас, — сказал я. — Тебе еще представится возможность поговорить — позже.

До конца поездки мы не проронили ни слова. «Ролле» остановился на грязной мрачной улочке, застроенной одинаковыми угрюмыми домами в несколько этажей. Я понятия не имел, где мы. Лондон — город большой, и не многие иностранцы хорошо его знают. Лес вышел и, обойдя автомобиль, открыл мне дверь. Я осторожно вылез, держа Вадю на мушке. Она вышла следом.

— Первая дверь направо в бельэтаже. Ах, да, — поправился наш водитель, — вы, американцы, говорите: второй этаж. Вам нужно подняться на один пролет, сэр.

— Замечательно.

— Я буду вас ждать, сэр. Вам никто не помешает.

— Спасибо! Пойдемте, миссис Дюмэр!

Вадя открыла было рот, но передумала. Она начала опять оправлять свои меха, но, завидев ствол моего «тридцать восьмого», сразу бросила это занятие. Она резко повернулась и зашагала в дом. Входная дверь оказалась не заперта. Пыльный подъезд, слабо, но достаточно освещенный, напомнил мне другой лондонский подъезд, который я все никак не мог позабыть. Идущая впереди меня женщина поднялась по лестнице, повернула направо и остановилась у нужной двери.

— Открывай! — скомандовал я.

В отличие от большинства дверей, ведущих в холл, эта открывалась наружу. Потом я понял почему: сразу же за этой дверью находилась другая, открывающаяся внутрь. Я заметил, что на Вадю звуконепроницаемые двойные двери произвели должное впечатление. Она бросила на меня косой взгляд, пожала плечами, распахнула вторую дверь и вошла в комнату. Я последовал за ней, закрыл обе двери и, заперев внутреннюю, положил ключ себе в карман.

Не считая двойных дверей, квартирка имела сообразный этому трущобному району облик. На полу лежал вытертый ковер, в углу примостился обшарпанный комод, рядом с ним — видавшая виды кровать, а посреди комнаты одиноко скучало кресло, которое сохранилось куда лучше, чем прочие предметы обстановки. На комоде стояли эмалированный таз и кувшин с водой. Из-под кровати выглядывала треснувшая ручка ночного сосуда. Источником света в комнате служила древняя лампа, свисающая на цепи с потолка, — когда-то это была газовая горелка. Несмотря на свой явно преклонный возраст, лампа прекрасно освещала помещение.

Вадя повернулась ко мне. В этой унылой комнатенке ее роскошная прическа и богатые меха смотрелись несколько неуместно. Мне на мгновение стало не по себе, но, черт побери, она же в действительности была вовсе не симпатичной пышечкой мадам Дюмэр, а просто дешевой актриской, разодетой в пух и прах, ясное дело, за счет государственного бюджета ее страны.

— Мэтью, я правда… — начала она.

Изящные лайковые перчатки белого цвета создавали ей только помеху. Они сковывали движения ее проворных пальчиков, и к тому же от моего взгляда не могло ускользнуть ни одно незаметное движение ее рук. Когда одна из них вдруг исчезла в складках мехов, я резко ударил Вадю в солнечное сплетение, рискуя нанести урон ее дорогому наряду. Вадя, задохнувшись, переломилась пополам. Я вцепился ей в шею мертвой хваткой, и она повалилась на пол. То есть, понимаете, можно всю ночь вежливо задавать вопросы и ровным счетом ничего не добиться. Но коли проводить допрос все же надо, то можно сэкономить массу времени, если сразу внушить допрашиваемому мысль, что в случае необходимости ты, не, лрочь сбить в кровь костяшки своих пальцев.

Я поднял оброненную ею сумочку и распахнул норковый палантин. Она слабо пошевелилась. Дожидаясь, пока она окончательно придет в себя, я изучил содержимое сумочки. Там не оказалось ничего особенного, кроме обычных дамских аксессуаров и нескольких официальных документов, удостоверяющих личность богатой вдовы мадам Эвелин Дюмэр, гражданки Франции. Я бросил весь этот хлам на кровать.

В ее мехах, однако, как я и предполагал, меня ожидала более интересная добыча. В крошечном потайном кармашке я обнаружил автоматический пистолет. А из-под шелковой подкладки выудил пластмассовую коробочку с набором разнообразных таблеток и порошков вкупе с техническими средствами их применения. Это была их версия «фармацевтического комплекта»— вроде того, что покоился на дне моего чемодана в отеле «Кларидж».

Тут я вспомнил, как в Мексике Вадя очень умело пользовалась снотворными снадобьями. Правда, тогда она действовала ради нашего общего блага. Сейчас же об этом ее умении не следовало забывать ни на минуту. Я бросил обнаруженные игрушки на кровать, подошел к ней и ткнул бездыханное тело носком ботинка.

— Просыпайся, крошка, — приказал я. — Но без спешки. — Она не пошевелилась. — Перестань, Вадя! Не изображай дохлого опоссума. Это же твой добрый приятель Мэт. Ты помнишь Мэта, на чьей груди однажды выжгла утюгом свои инициалы? Вставай и присаживайся в это кресло. Но только смотри: без глупостей!

Наконец она завозилась, приподнялась на руках и взглянула на меня сквозь пряди упавших на лицо волос. Она начала что-то говорить, потом передумала, выпрямилась и, неверными шагами подойдя к креслу, села. Я приблизился к ней вплотную.

— Твой пистолет у меня, — сказал я. — Как и твоя походная «аптечка». Но прежде чем мы займемся уроком пения, я бы хотел получить от тебя еще кое-что. Ты мне сама отдашь или тебя раздеть и поискать?

— Я… не понимаю.

— Хватит ломать комедию, Вадя! Оставь это сосункам! Мы же с тобой оба профи. Где-то она у тебя припрятана. Отдай! Ампулу с ядом.

Ее глаза сузились, возможно, от дурного предчувствия. То, что я перед допросом захотел отнять у нее ампулу с цианистым калием, которую агенты нашего уровня всегда имеют при себе, заставило ее предположить, что дело серьезное. На это я и рассчитывал.

Поразмыслив немного, она глубоко вздохнула и, сняв перчатку с левой руки, бросила ее мне. Я поймал перчатку на лету.

— Кнопка, — хрипло произнесла она.

Я исследовал перчатку и понял, что она мне не солгала. Крохотная кнопочка оказалась вовсе не кнопочкой. Пока я ее рассматривал, Вадя сняла вторую перчатку и бросила ее на кровать, после чего поступила совсем по-женски: стала поправлять сбившуюся прическу и оглаживать юбку. При виде порванного чулка она скорчила раздраженную гримаску.

— Ты сегодня непривычно груб, милый, — укоризненно произнесла она. — Взгляни, что ты сделал с моим чулком!