Созвездие Стрельца - Берсенева Анна - Страница 51

«Он платил мне за то, что я была его женщиной, – подумала Тамара. – Оплачивал услуги, которые женщина предоставляет мужчине. Ну так теперь ему платить мне не за что».

Она понимала, что Олег может воспринять вернувшиеся от нее деньги как чрезмерно эффектный жест. Но ей было необходимо от них отказаться. Следовало разорвать все связи с ним, чтобы перевернуть страницу окончательно, и поскорее. Только после этого она сможет жить. Так что ничего нарочитого, чистый прагматизм.

У Тамары было немало драгоценностей. Олег не умел их выбирать, но часто просил ее, чтобы она купила себе что-нибудь от него в подарок – к Новому году, ко Дню рождения, на память о совместном путешествии или об отдыхе у моря… Только не бижутерию свою любимую, а бриллианты от какого-нибудь известного ювелирного дома или что-то подобное. Она улыбалась, слыша это от него. Но в результате у нее набралось достаточно вещей, которые, каково бы ни было их происхождение, определенно принадлежали теперь ей. Их она намеревалась продать.

После того как она вернула Олегу деньги с карты, он не подавал ей никаких знаков своей жизни. Марина пыталась что-то о нем рассказать, но Тамара попросила ее этого не делать. Знала только, что он поселился в доме из красного кедра с Илонкой. Может, с уже беременной – такие девочки обычно знают, что свои позиции следует закреплять.

Можно было сказать, что год ее жизни прошел как сон пустой; полтора года, вернее. А можно – что она привыкла к своему новому существованию. Случается гораздо худшее с людьми. Один шаг с тротуара – и удар грузовика, и жизнь меняется необратимо или исчезает совсем. А она живет. Да, живет. Хотя и приходится немножечко уговаривать себя, немножечко напоминать себе, что это именно жизнь.

В новогоднюю ночь Марина, которая уехала со студенческой компанией праздновать в Суздаль, позвонила и сказала, что папа в больнице, она выезжает, но непонятно, сколько будет добираться, потому что здесь сильная метель.

– Мама! – воскликнула она. – Поезжай к нему, я тебя прошу!

«Она просит меня как постороннюю. Как дальнюю родственницу, которую неловко отвлекать от праздничного стола, однако приходится за неимением других вариантов».

Но это не так.

Тамара поняла, что это не так, в ту минуту, когда услышала дочкин встревоженный голос.

Марина сказала, что он в ЦКБ. Новогодней ночью дороги были занесены снегом вровень с тротуарами. Тамаре казалось, что до Крылатского ехали бесконечно долго. Такси на территорию не пустили, потребовали оформлять пропуск. Тамара вышла из машины, не глядя ни на кого и никого не слушая, обогнула шлагбаум и пошла, а потом побежала по аллее к корпусу, где находилась травматология. Ветер бил в лицо, широкие снежные змеи вились под ногами.

– Не так все страшно, – сказал дежурный врач. – Сядьте. Воды выпейте. Да успокойтесь же вы! Ну, упал, да. Ударился. Пока не двигается, но это еще не значит, что с головой что-то серьезное. Или с позвоночником. Понаблюдаем. Пьяные часто навзничь падают, – добавил он. – Хоть на протезе, хоть на своих двоих. Себя не помнят, что поделаешь.

Тамара вошла в палату. Олег лежал неподвижно, голова у него была забинтована. Она забыла спросить, как он упал. Лицо не разбито. Как он мог быть пьяным? Никогда не бывал.

Но, подойдя к кровати, она почувствовала именно запах выпивки, притом крепкой и долгой. Что такое запой, Тамара знала с молодости, выросла ведь в богемной среде. Но у ее мужа ни запоев никогда не бывало, ни даже склонности к ним.

Она смотрела на его закрытые глаза, на темные тени под ними, на ввалившиеся небритые щеки. Что она чувствует, только жалость или что-то еще? Этого она не понимала. Но равнодушия к нему, но отдельности от него – того, что, она надеялась, должно прийти за год, – не было точно.

Тамара села на край кровати. Олег открыл глаза. Взгляд был мутный, тяжелый. Но направленный при этом на нее, на ней сосредоточенный. Тамара видела: ничто не имеет для него сейчас значения: ни больница, ни собственная неподвижность, – только она.

– Простишь меня? – спросил он.

Губы едва двигались, голоса почти не было слышно.

– Да, – ответила она.

А к чему было себя обманывать?

Тамара вспоминала это ночью, лежа под невесомым, как цветок лаванды, одеялом в «Нормандии», потом утром, складывая вещи в чемодан. Все это выстроилось в ее памяти в структуру последовательную и стройную: их разрыв, ее попытка забыть его, невозможность это сделать, прощение, его возвращение к ней и то, как постепенно они привыкали, прилаживались друг к другу снова, и наладили жизнь, и довольно гармонично наладили, хотя, на сторонний взгляд, и несколько странно, быть может.

И только вчерашним вечером Тамара поняла, какой ценой далась ей эта налаженная гармония.

Она погрузилась в нее как в Вечность. В ту самую Вечность, которую должен был из льдинок сложить Кай в чертогах Снежной королевы. В этой Вечности, в этой абсолютной гармонии не было отчаяния, но только потому, что не было в ней вообще никаких страстей. Ни любви, ни ненависти, ни возмущения, ни даже простого физического влечения. Да, и этого последнего не было теперь тоже, по абсолютной шкале не было, ни к мужу, ни к кому бы то ни было еще. И друг юности, с которым на мгновение показалось возможным что-то волнующее, ничем не смог Тамаре помочь.

А кто смог бы, что смогло бы? Она не знала.

– Тебе правда нравится?

– Конечно, ма. Я такого никогда не видела.

– Тебе идет.

– Такой любому пойдет.

– Нет, именно тебе, – покачала головой мама. – Он трогательный и ясный. Как ты.

Марина хотела засмеяться этим словам, но не засмеялась, а только улыбнулась.

Кулон, который мама купила ей в подарок в маленькой ювелирной лавке в Довиле, был действительно хорош. И уж точно необычен – цветок лаванды с эмалевыми лепестками. Маленький бриллиант был закреплен в середине венчика таким образом, что вздрагивал от каждого движения, даже от дыхания. Мама сказала, что это особенная техника – танцующий камень. И объяснила, почему такой кулон пойдет Марине, вызвав у нее улыбку. Не очень веселую, но тут уж ни мама, ни кулон ни при чем.

Что в ней трогательного, Марина не понимала. Ясности в себе не чувствовала. Да и ничего она в себе не чувствовала. Пустота.

Марина зашла к родителям утром, по дороге на работу. И пришлось пожалеть, что зашла.

– У тебя что-то случилось, – глядя, как она застегивает на шее цепочку, сказала мама. – Марин, скажи мне лучше сразу.

– Ты так говоришь, что можно подумать, обычно я от тебя все скрываю.

Марина улыбнулась, но улыбка вышла кривоватая.

– Обычно не скрываешь. И сейчас не скрывай.

– Я была беременна, – сказала она.

– Что значит – была?

Марина увидела, как переменилось мамино лицо. Хотя вообще-то мама была не из тех, у которых можно по лицу прочитать не то что все, но хотя бы что-нибудь из того, что она думает и чувствует.

– Значит, что не получилось, – сказала Марина.

И замолчала. Мама молчала тоже.

– Большой срок был? – наконец спросила она.

– Десять недель.

Замолчали снова. И снова мама первой нарушила молчание.

– Почему это случилось? – спросила она.

– По моей… – Марина не могла подыскать правильное слово. – По никчемности моей, – наконец сказала она.

– Марина! – Мама возмутилась так, что глаза сверкнули зелеными искрами. Бывает, что развернешься на полном ходу, когда мчишься на коньках, и брызнут из-под лезвий ледяные осколки. А у нее они брызнули из глаз. – Не смей так говорить!

– Почему? – пожала плечами Марина. – Это правда. Это подтвержденная правда, – уточнила она. – Я раз за разом завожу какие-то бессмысленные – никчемные, именно никчемные – отношения с никчемными же людьми. От одного из таких людей я умудрилась забеременеть. Хотя у меня этого и в мыслях не было. Потом долго сомневалась, надо рожать или не надо. Потом решила родить. И как только решила, случился выкидыш. Притом не по медицинским показаниям, а исключительно из-за моей… безалаберности.