Занавес молчания - Быстров Андрей - Страница 63
- Предыдущая
- 63/78
- Следующая
Андрей Владимирович направился в ту сторону, куда указывал человек, вручивший ему папку. Коридор здесь не разветвлялся, если не считать коротких тупиковых отрезков для вездесущей охраны. Илларионову казалось, что пол коридора идет немного под уклон, все ниже под землю, но это могло быть иллюзией, следствием пережитого шока.
В конце коридора находился маленький холл сразу с четырьмя безмолвными охранниками. Уже в какой-то степени привыкший воспринимать их как фон, профессор шагнул к единственной двери, обитой мягкой кожей. Дверь отворилась без сопротивления.
Едва ли профессор готовился к немедленной встрече с чем-то, зримо связанным с ужасами, заключенными в словосочетании «Темная Зона». Ни с чем таким он и не встретился. Внешне здесь все было вполне будничным: те же коридоры, двери с номерами или фамилиями. Лишь красноватый свет словно наливался новыми угрюмыми оттенками. Нарочно, что ли, они включают такой свет? От него с ума можно сойти. Хотя причина, вероятно, далека от мрачно-готической; скорее всего, эти красноватые лампы экономно потребляют энергию. Немаловажная вещь, когда приходится рассчитывать на ресурсы собственной электростанции.
У двери с табличкой «И. Г. Колосов» профессор остановился и постучал. В ответ послышалось сухое «войдите». Илларионов открыл дверь.
И. Г. Колосов (если это был он) сидел за столом и что-то быстро писал в толстой тетради.
– Добрый день, – нейтрально поздоровался Илларионов. Он не мог позволить себе и простого «здравствуйте» – а вдруг предполагается, что они с Колосовым на ты? Да и Колосов ли это? Почему бы ему не уступить кому-то временно свой кабинет?
Пока профессор обдумывал следующую реплику, человек за столом пришел ему на помощь. Подняв глаза от тетради на папку в руках Илларионова, он вздохнул:
– Да уж вижу, что вы принесли… Только этого мне сейчас не хватало для полной душевной гармонии. Положите на сейф. Спасибо и, пожалуйста, извините. Я крайне занят.
Разочарованный Илларионов вышел из кабинета. Он так надеялся на словоохотливость Колосова! Что ж, значит, не ко времени, не повезло.
Согнувшись, будто жизненные силы покинули его, профессор брел по коридору и размышлял о бесплодности своих поисков… И об опасности. Рано или поздно они догадаются. Надо действовать быстрее, но как?
Коридор внезапно оборвался разветвлением в виде латинской буквы V. Справа была дверь с табличкой «Физическая лаборатория №3», а слева преграждала путь машина-страж вроде той, первой. Поколебавшись, Илларионов подошел к ней и проделал знакомые манипуляции. Он не слишком удивился, когда оказалось, что у него есть допуск и сюда.
Стальная плита уползла вбок, открывая черный прямоугольник входа. Нет, не черный, конечно, но внутри было гораздо темнее, чем снаружи… Темная Зона, темный вход в храм. Войти в страшный храм на холме… Куда входят люди, много больше, чем он способен вместить. Войти, чтобы понять, что случается с ними там… Пусть бы это стало и последним, что он поймет в жизни.
4
Натужное электрическое гудение насыщало воздух осязаемой дрожью. Пахло озоном и еще чем-то, неуловимо напоминавшим о больничной антисептике. Света не хватало, чтобы рассеять полумрак в большой круглой камере, где профессор чувствовал себя словно внутри газового резервуара. В каждой из вогнутых металлических дверей было вырезано застекленное окошко на высоте человеческого роста, окруженное заклепками. Только одна дверь не имела такого окошка, из чего профессор сделал вывод о ее особом назначении. Можно было начать с любой из дверей, и Андрей Владимирович начал с этой.
Безлюдная комната за ней была так загромождена всевозможной аппаратурой, что и ступить негде. Из приборов и установок Илларионов опознал только компьютеры… И это Андрей Владимирович Илларионов, профессор физики, которому не нужно было растолковывать разницу между синхрофазотроном и электроскопом! Здесь же он не мог узнать ни одного устройства, кроме компьютеров, не мог и отдаленно предположить, для чего служат эти машины.
Так и не войдя в комнату, профессор с порога вернулся в круглую камеру. Он приблизил лицо к одному из застекленных окошек и вскрикнул… Но не отпрянул, потому что не смог.
Пара глаз, пара огромных человеческих глаз, исполненных непереносимого страдания и смотрящих на него в упор, – вот все, что он увидел в первую секунду. И во вторую, и в третью… Лишь потом, спустя вечность, мучительно преодолевая магнетизм этих молящих глаз, он сумел увидеть и другое.
Обнаженный до пояса, исхудавший до изможденности человек полулежал на чем-то наподобие стоматологического кресла. Руки его были прикованы к подлокотникам никелированными браслетами. Нижняя часть тела укрывалась в непрозрачной пластиковой капсуле и не была видна Илларионову. Возле сердца вздрагивал белый кружок датчика, игла в вене левой руки соединялась гибкой трубкой с медицинской капельницей. Лицо человека… О, как слаб для его описания был бы обыденный штамп вроде «череп, обтянутый желтой кожей»! Как и любой штамп, такие слова точны, но поверхностны. Как описать беспрерывно, судорожно движущиеся желваки, вздувшиеся до готовности лопнуть кровеносные сосуды, иссохшие крылья носа, истонченные губы мертвенной белизны, подбородок, похожий на сломанный птичий клюв? Описать можно, лишь прибегнув к другому штампу – «на этом лице жили только глаза». Все остальное было агонией, угасающей полужизнью.
Лоб человека пересекал вертикальный разрез, он тянулся выше по гладко выбритому куполу головы, и в рану впивались острия золотых электродов. Подобно ореолу мученика, голову окружала дуга из сверкающего металла, к правому и левому виску присосались багровые щупальца. Они то медленно укорачивались и раздувались, то растягивались и становились тонкими. Илларионову почудилось даже, что он слышит пыхтение чудовищной машины, высасывающей из мозга жертвы ту драгоценную субстанцию, которой она питается…
На самом деле, разумеется, он ничего не слышал, он мог только смотреть. И он смотрел в эти глаза, островки жизни среди холодного блеска принуждающих к существованию аппаратов. Тело человека за стеклом уже не жило, его функции поддерживались искусственно, внешними средствами, но глаза… Видит ли этот человек профессора? Если видит, должен принять его за одного из мучителей… Но в глазах нет ни ненависти, ни страха. Есть боль и мольба.
ПОМОГИ МНЕ
Вот что мог прочесть в этих глазах профессор Илларионов. Он рванул ручку двери… Заперто.
Профессор порывисто огляделся. Сколько здесь дверей с застекленными окошками? Неужели за каждой… Подойти еще хотя бы к одной двери было выше его сил. Он сполз на пол, сидя прислонился к стене. Но и теперь, когда он не смотрел больше на этот кошмар за стеклом, он не мог отделаться от навязчивой слуховой галлюцинации.
ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК. ЖЖЖ-ЧАВК.
Машина, выкачивающая мозг.
ПОМОГИ МНЕ
Илларионов не помнил, как он оказался наверху, за столом в своем кабинете. Очнулся он от мужского голоса, видимо в который раз повторявшего настойчивые вопросы.
– Андрей Владимирович! Что с вами? С вами все в порядке?
Это был Михаил Игнатьевич, с озабоченным видом он стоял возле стола Илларионова.
– В порядке? – Профессор с трудом поднял голову, стараясь сфокусировать зрение. – Нет. Не думаю.
– Я вижу. – Михаил Игнатьевич закивал, как показалось профессору, сочувственно. – Вы ведь были внизу… И наверное, сразу в Темной Зоне? Я еще удивился. Вам не впервой, но другие вот постепенно снова привыкают, начинают с материалов, с бесед… А вы – бух в ледяную воду. М-да… Темная Зона – это впечатляет, естественно, после такого перерыва.
После какого перерыва?! – чуть не закричал Илларионов. Что тут, черт возьми, происходит и кто я такой? Почему я попал сюда? Неужели я имею отношение к этим ужасам там, в подземельях?
Он сдержался, не закричал. Не из страха выдать себя, в тот момент это было чуть ли не безразлично ему. Он испугался возможного ОТВЕТА на свои вопросы. Примерно такого:
- Предыдущая
- 63/78
- Следующая
