Удел сироты - Бюттнер Роберт - Страница 3

• Предыдущая
• 3/60
• Следующая

Брамби забрал трубку и поторопился назад к пульту ВК[6], такому же вытянутому, как марионетка без ниточек, на которую он походил. Брамби оставил Землю учеником высшей школы. Он прославился тем, что сделал дымовуху и установил ее в кафетерии высшей школы. Это превратило его в военного инженера.

Он вернется на Землю, если мы все вернемся, сержантом[7] – инвалидом войны.

– Сейчас? – пробормотала Пигалица сквозь крепко сжатые зубы.

Голографическая инструкция гласила, что ни в коем случае нельзя заставлять ее тужится слишком рано, до того как настанет время разродиться. Я не дочитал инструкцию. Боялся, что когда дочитаю до конца, будет слишком поздно. Может даже мне придется резать Пигалицу… От такой мысли я вздрогнул.

Шария Муншара-Мецгер была самым близким мне человеком. Я видел, что она истекает кровью, и оставил пехотную дивизию, на время превратившись в акушерку. Вот и все, черт побери!

– Тужся, Пигалица.

Еще десять минут криков – причем кричали мы оба. А потом я качал на руках своего крестного, такого же здорового, как любой визжащий, пурпурный младенец с нитью, тянущейся из пупка. Я стер слизь с его рта и ноздрей, потом положил его на живот Пигалицы.

Завязав узлом, я перерезал пуповину и спросил:

– Ты придумала ему имя?

Я знал, что она подобрала имя, потому что всякий раз, когда я спрашивал ее последние семь месяцев, она отворачивалась. Пигалица была суеверной мусульманкой, такой же упрямой как Нил. Она боялась, что повредит ребенку, если она раньше времени произнесет его имя.

– Джейсон, – улыбка Пигалицы сверкнула в подземном полумраке.

– Что? – я с трудом проглотил комок, вставший у меня поперек горла. Хотя я подозревал, что услышу что-то вроде того. И Пигалица, и Мецгер, и я были сиротами, попавшими на войну. Ганимед стал нашим сиротским приютом, мы стали одной семьей.

– Джейсон Удей Мецгер. Моего отца звали Удей.

Я поправил хирургическую маску, и вытер пот с глаз.

– Люди будут звать его Уди.

Люди будут звать его не только так. Он – сын спасителя человеческой расы. Отродье того, кто уничтожил другой биологический вид, обитающий во вселенной. Единственный землянин, зачатый и рожденный в космосе. Урод.

– Джейсон, это лучший день в моей жизни, – слезы потекли по щекам Пигалицы. Она плакала так сильно, что Уди Мецгер сильно ударил по животу матери, словно заправский футболист.

Я все понял. Однако я решил, что для меня самый лучший день в жизни наступит, когда мы покинем Ганимед.

Я был не прав.

Утром 224 дня нашего пребывания на Ганимеде, по земному летоисчислению, Уди Мецгеру исполнилась неделя. И прожил он ее под небом, где властвовал Юпитер.

223 дня небеса Ганимеда не менялись. Ежедневно шторма порожденные возмущениями орбиты поднимали над горами вихри золотистой пыли. За этими пиками и облаками пыли сверкали звезды, и можно было разглядеть видимые невооруженным взглядом луны Юпитера: Европа, Ио и Каллисто. Иногда они казались розовыми, а в некоторые дни – жемчужными или фиолетовыми на фоне космоса цвета индиго. Над всем этим смутно вырисовывался вечно-оранжевый Юпитер. При каждом восходе и закате, увеличенный линзой искусственной атмосферы, газовый гигант заполнял собой весь горизонт.

Все мы постоянно, каждый день, смотрели на небо. Но не потому, что оно такое красивое, а потому, что там остался наш дом.

Но утром 224 дня, в пять ноль три по стандартному времени Ганимеда, Брамби ворвался в пещеру служившую столовой. В одной руке он сжимал бинокулярный полевой видоискатель, а другой – показывал куда-то за спину.

Брамби не мог говорить. Только одна вещь могла так возбудить любого из нас – межпланетных странников.

Еда из яиц (концентрированного яичного порошка) в тюбиках и термические чашки заклацали на полу замороженной лавы. До того как перестало звенеть эхо, отражаясь от стен и потолка пещеры, три сотни пар ног уже загрохотали снаружи. Там царили бледные сумерки.

Пропустив всех вперед, я вышел на посадочную полосу, которую Брамби и выжившие инженеры вырезали в горном склоне. Архитектура на Ганимеде не отличалась разнообразием, так как у нас было всего три материала из которого можно строить: камень, камень и камень.

В тот миг, когда я очутился снаружи, какой-то солдат, стоявший в стороне, чтобы его не затоптали, показывал куда-то на небо. Я просто проследил взглядом за его указующим перстом.

Сверкающая муха ползла по пурпурному куполу нашего мира, но для меня это было самое прекрасное зрелище. Спасательный корабль… может быть.

Брамби повернулся ко мне:

– Сэр, как вы считаете, когда первые из нас снимутся с этой скалы?

– Сначала мы должны увериться, что это наши. Пусть поднимут тревогу.

Брамби замер.

– Сэр? Тревогу?

Брамби и три сотни замерших, истощенных солдат застыли одновременно, хотя не все еще выбрались из своих «нор».

Может это всего лишь совпадение, что «Генерал» и «Говнюк» начинается с «Г». Тревога означала, что войска должны занять свои позиции. «Занять позиции» означало идти, ползти и карабкаться по скалам. Но все эти вещи, солдаты ненавидели со времен Трои.

Хорошо, что исторически существовало две военных школы. Одна требовала или концентрации сил, словно римляне, строящиеся в фаланги, плечом к плечу, щит к щиту, или рассеивания – разбиться на отряды так, чтобы нельзя было уничтожить всю армию одной гранатой. Короче, генерал ответственный за военно-воздушные силы в Перл Харборе сто лет назад, собрал все самолеты воедино, так чтобы их легче было охранять. И создал великолепную цель для японских бомб.

Поэтому мои солдаты должны были в первую очередь рассредоточиться. Даже если моим подчиненным это не нравилось. Вскоре мы бежали по скалам, а я срывал с плеч звезды, вновь превращаясь в одного из солдат. Генерал – лакомая цель для слизней.

– Брамби, все мы знаем, что эта искорка означает, что кто-то приближается. Может это спасители. Может – слизни. Передай это другим офицерам батальонов.

Экспедиционные силы Ганимеда – выжившие «батальоны» не более чем небольшие группы людей, в каждом не более пятидесяти человек. И минуты хватит, чтобы все оповестить.

Брамби едва заметно кивнул, то ли отрицая саму возможность того, что это могут быть слизни, то ли в сомнении стоит ли выполнять мой приказ.

– Брамби, если это наши парни, они выйдут на связь на полевых частотах через пару часов, – генералы, даже те, что получили повышение на поле боя, не должны оправдываться, отдавая приказы своим подчиненным. Или это способ сказать ему, что я тоже хочу, чтобы искорка оказалась нашими парными. – Тогда наши люди смогут открыть бутылки картофельной водки.

У Брамби аж челюсть отвалилась. Неужели он считал, что я не знаю о перегонном кубе? Один из техников лаборатории Говарда протащил на борт «Надежды» оборудование для производства самогона. Сырая картошка и в самом деле стала на «Надежде» сырым материалом для ухода от реальности. Раньше я и представить себе такого не мог. Я должен был ликвидировать эту грязь, распространяющуюся среди выживших.

Брамби ухмыльнулся, а потом отдал салют.

– Есть, сэр.

Пока Брамби разносил приказы, я приложил руку к уху и передал Говарду:

– Отель, это – Джульетта. Скажи, когда предположительно ты прибудешь на место и займешь позицию.

– Джейсон, это Говард. Мы займем позицию через час… Ты Сам-то видел это?

Говард ориентировался словно слепой бойскаут-волченок[8]. Видимо, он догадался о том, что мы заметили в небе движущийся объект.

– Думаешь, это – наши парни, – спросил я. – Что если это слизни?

– Псевдоголовоногие двигаются между условными, топологическими узлами пространства, которые позволяют проходить через меридиан временно сфабрикованных складок пространства…

• Предыдущая
• 3/60
• Следующая