Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 19

Нетрудно заметить, что подобный антидемократизм отечественных «демократов» был тесно связан с их антипатриотизмом. Собственная страна для них не то чтобы чужая, но чуждая, неправильная. Она раздражает и пугает их. Разумеется, все эти противоречия остаются зачастую неосознанными, люди просто боятся делать логические выводы из собственных посылок, додумывать до конца собственные мысли. Именно потому они совершенно безнадежны.

Что касается патриотов, то и они глубоко заблуждались относительно самих себя. Если судить по людям, которые ходят на «патриотические» сборища, то напрашивается вывод: «патриот» — это пожилой советский деятель, раздраженно отмахивающийся от всего иностранного, ностальгически вспоминающий о былом имперском величии. Такой «патриот» в каждом кавказце подозревает «чеченского террориста», а уж про евреев и подумать страшно! Главным патриотом в конце 1990-х принято было считать генерала Макашова, прославившегося не победами над врагом, а филиппиками в адрес «жидов».

Чем меньше образования —тем лучше. Ведь со времен Грибоедова известно, что все зло — от книг, тем более если эти книги переведены с французского (или английского). Он (патриот) глубоко провинциален, консервативен и погружен в воображаемое прошлое. Настоящее историческое знание, впрочем, ему так же отвратительно, как и любые другие проявления критического мышления. Но разве провинциальность, тупость и безграмотность являются единственно возможным содержанием патриотизма? Как быть тогда с Американской и Французской революциями? Ведь именно они сформулировали патриотическую идеологию и распространили ее по миру.

Возможно, этот факт крайне неприятен борцам с иноземным влиянием, но идея патриотизма — такая же импортированная и «западная», как, например, идеи социализма, либерализма и демократии. Как и концепции нации и национализма. Нет сомнения, что люди любили свою родину и задолго до эпохи Просвещения, но это не было ни политической программой, ни идеологией. Да и само представление о родине менялось — можно осознавать себя французами, американцами и русскими, а можно просто «тутейшими» или «истинно верующими». А за свой маленький клочок земли или за свою церковь держаться можно так же отчаянно, как и за славу великой империи.

Пропагандистская война, которую ведут либеральные журналисты против всего «национального» и «патриотического», выдавала как раз глубинное неприятие принципов западной демократии. Со времен Американской и Французской революций демократия сложилась как система, основанная на ВЛАСТИ НАРОДА в рамках НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА. Другой вопрос, что «национальность» не имеет ничего общего со знаменитым «пятым пунктом» из советских анкет. К нации принадлежит тот, кто является гражданином своей страны — вне зависимости от религии, цвета кожи и длины носа. Нацию объединяет общее гражданство и общая история. Все остальное — только разделяет. Государство, не уважающее ни собственной истории, ни собственных граждан, ничего общего с демократией не имеет.

Идеи патриотизма появляются в эпоху буржуазных революций и являются органической частью демократической идеологии. Английский социолог Бенедикт Андерсон в книге «Imagined Communities» подметил, что первое «национально-освободительное» движение было восстанием северо-американцев против англичан, а противоборствующие стороны не отличались друг от друга ни языком, ни религией, ни цветом кожи! Просто американцы не хотели оставаться гражданами государства, где они не имели права решающего голоса. Они захотели сами выбирать свое правительство, назначать свои налоги и определять свое будущее. Короче, они всего лишь захотели ввести демократию.

Во времена Великой французской революции понятия «гражданин» и «патриот» считались синонимами. В самодержавном государстве не может быть патриотов, есть только верноподданные. В императорской России не было русских — были великороссы. Не было нации — были «православные». Были дворяне, которых бить нельзя, мужики, которых бить можно, и инородцы, с которыми вообще можно делать все, что угодно.

Патриотическая идея заставила отказаться от деления граждан по сословному, религиозному и этническому признакам — ведь все они дети одной Родины. Патриотическая идеология не позволяет делить соотечественников на «белую кость» и «быдло», она не признает исключительных прав «титульной нации» и не делит жителей страны, как лошадей в упряжке, на «коренных» и «некоренных».

Патриотическую идеологию занесли к нам из Франции вместе с другими просветительскими и революционными идеями, которых так боялась консервативная часть общества. В начале XIX в. это была последняя французская мода. Так, например, Онегин у Пушкина может предстать «космополитом, патриотом, Гарольдом, квакером, ханжой», в зависимости оттого, какая маска больше ценится.

Республиканцы во Франции называли себя патриотами. Декабристы тоже были патриотами — ради любви к родине они требовали отказаться от таких замечательных национальных традиций, как торговля крестьянами и подавление инакомыслия. Идея патриотизма, в том виде как она сложилась на рубеже XVIII и XIX вв., требовала обновления страны, отказа от косности, традиционализма и провинциализма, но не во имя мифического «приобщения к Западу» или к кому-либо еще, а как раз для утверждения собственного национального достоинства и независимости.

Еще американская революция показала: демократия и независимость теснейшим образом связаны между собой. Суть демократии в том, что судьбу страны решают только сами ее граждане. И Международный валютный фонд, диктовавший российскую экономическую политику, имел на это не больше прав, нежели вестминстерский парламент на то, чтобы устанавливать налоги для не избиравших его колонистов Новой Англии.

Насколько в таком случае патриотична была «оппозиция» 1990-х гг.? Ее антидемократизм заставляет усомниться и в ее патриотизме. Да, деятели, называвшие себя патриотами, постоянно кричали о великом прошлом, не желая ни понять его, ни даже изучить. Ведь прошлое не может быть только великим, и корни позорного настоящего надо искать именно там. А за разговорами о национальных интересах скрывалась полная неспособность сформулировать, в чем они состоят.

На самом деле все действующие политические группировки именно потому склонны были говорить об «общенациональном», что еще не доросли до «классового» (в марксовом или веберовском смысле — неважно). Они выражали интересы очень узких групп, настолько узких, что говорить от их имени оказывалось как-то неприлично. В лучшем случае у партий формировалась своя клиентела, в худшем ее социальную базу составляли несколько состоятельных спонсоров. А поскольку спонсоры у всех разные, неудивительно, что понимание общенационального интереса получалось у каждого свое.

«Классовый подход» для пропитанных провинциальным национализмом лидеров официальной коммунистической оппозиции оказывался таким же «табу», как и для самых крайних либералов-западников. Одни не решались открыто сказать, что опираются только на группу новых русских, разбогатевших на грабеже собственной страны. Другие не готовы были публично признаться, что им совершенно безразличен рабочий класс.

Нежелание честно говорить о своих социальных позициях проще всего маскировать национальным интересом. Но в начале 1990-х гг. либералы роковым образом упустили шанс изобразить себя его поборниками. Многочисленным правым партиям, формировавшимся на протяжении того десятилетия, неизменно недоставало консервативно-патриотического начала, которое великолепно умели обыгрывать западные правые — от Маргарет Тэтчер, Гельмута Коля и Рональда Рейгана до Джорджа Буша-младшего.

На противников революции Петра Столыпина и графа Уварова должен был бы ссылаться идеолог неолибералов Егор Гайдар, а вместо этого имена царских сановников то и дело звучали в речах коммунистического лидера Геннадия Зюганова.

Из всего сказанного легко сделать дидактический вывод, что так называемым «патриотам», чтобы соответствовать своему названию, надо было стать настоящими демократами, а так называемым «демократам» — наоборот, патриотами. Коммунистам же не мешало бы хоть на время сделаться коммунистами, перестав быть просто «членами партии». Но перед нами проблема гораздо более глубокая, нежели просто неправильное понимание слов или поверхностно усвоенные западные теории (будь то марксизм, монетаризм или национализм). Яростно споря о непонятных словах, идеологи эпохи реакции, независимо от оттенков, дружно призывали страну продолжать идти по пути периферийного развития.