Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали - Кагарлицкий Борис Юльевич - Страница 39

Подобные противоречия предопределили зигзаги и виражи «партийной линии». Показательно отношение КПРФ к Сталину. С одной стороны, лидеры партии подтвердили верность решениям XX съезда КПСС и постановлению ЦК КПСС от 30.06.1956 г., осудившим сталинские репрессии. Но с другой стороны, они видели в этих репрессиях «трагические заблуждения и борьбу за власть», одновременно отдавая должное роли Сталина как «великого государственника»[93]. Объясняя причины крушения коммунистической системы в Советском Союзе, они заявляли, что в КПСС «сложились два крыла, а по сути два течения»[94]. Одно, «плохое», ответственно за бюрократизацию и неэффективность экономики, антидемократическую практику и репрессии. Другое, «хорошее», способствовало великим успехам советского народа (индустриализация, победа в войне, развитие образования и социальных гарантий). «Плохое» крыло в основном состояло из деятелей с неславянскими фамилиями. КПРФ, естественно, является продолжателем традиций «хорошего» крыла.

Эта концепция two in one позволяла КПРФ отмежеваться от прошлого, не осуждая его. Ссылки на противоречивость исторического процесса давали возможность удовлетворить сталинистов и антисталинистов, коммунистов-реформаторов и догматиков. Однако вопреки риторике, именно в новой партии складывалось два или несколько течений с весьма разными представлениями о перспективах, целях и задачах организации.

Геннадий Зюганов, избранный лидером на восстановительном съезде, пытался соединить умеренную политику с националистической риторикой, равно отталкивавшей как радикальных левых, так и центристских избирателей, пугавшихся дружбы Зюганова с шовинистами. Поворот части коммунистических лидеров к национализму вполне понятен на фоне распада мирового коммунистического движения. Коммунистическая партия в России уже не могла представлять ядро международного политического течения. Об этом открыто заявляли и идеологи КПРФ. Отвечая на вопрос о том, почему из их программы партии изъят лозунг «пролетарии всех стран, соединяйтесь!», они писали, что этот лозунг «сегодня не отражает реальную готовность международного рабочего и коммунистического движения к массовой солидарности»[95]. Во времена Маркса, когда впервые прозвучал лозунг пролетарского единства, практическая готовность к солидарности была еще меньше. Но Маркс и Энгельс исходили из принципиальных позиций, тогда как Зюганов и его окружение — из бюрократических представлений о «реальной политике».

Идеологи КПРФ предпочитали черпать вдохновение в «русской специфике». Однако успех КПРФ в действительности был предопределен не особенностями загадочной русской души, отвергающей буржуазный прогресс, а неудачей неолиберальной модели капитализма. Причем эта неудача оказалась глобальной. Тем самым возникала как раз потребность в совместных действиях левых разных стран, в новом интернационализме. Потребность, которую руководство компартии не могло и не хотело удовлетворить.

После выступлений генерала Макашова против евреев западные коммунисты стали посылать КПРФ недоуменные письма, а иногда и угрожали, что прекратят с КПРФ любые отношения, если Макашов и его единомышленники не будут исключены из партии[96]. Наивные люди, они не понимали, что лидеры КПРФ скорее исключили бы из партии Ленина, как не проявившего должного патриотизма в годы Первой мировой войны.

Идеологи правого крыла компартии объединились вокруг организации «Духовное наследие», группировки, которая, по ироничному замечанию журналиста Анатолия Баранова, «получила свое наследие в виде сугубо денежных средств, корни которых произрастают не столько из «золота партии», сколько из группы московских банков»[97]. «Духовное наследие» объявило себя наследником «невиданной русской цивилизации»[98]. По мнению его идеолога Алексея Подберезкина, патриотизм есть «биологический защитный механизм — естественное состояние любого индивида»[99]. Согласно теории Подберезкина, на основе патриотизма должна произойти консолидация элит, а левая оппозиция должна интегрироваться во власть для того, чтобы предотвратить «стихийный бунт» оголодавшего населения, когда «толпа делает лидеров». А быть радикалом «очень недальновидно»[100].

Консолидация элит, в соответствии с представлениями национал-коммунистов, вовсе не должна вести к устранению капитализма. Проблемой является не капитализм, а засилье иностранцев: «Мы спасем частную квартиру от грабителя, а торговую лавку — от рэкетира. Мы защитим коммерческий русский банк от иноземного “Чейз Манхеттен” или “Баварского банка”»[101]. Если на первых порах альянс Зюганова и Подберезкина мог казаться тактическим, то понемногу начинала вырисовываться новая стратегическая линия. Даже после того как между КПРФ и «Духовным наследием» произошел разрыв, линия партии не изменилась. Скорее наоборот, она стала еще более националистической. Руководство КПРФ констатировало, что в условиях глобализации «главное — не противоречие между трудом и капиталом», а «более широкое противоречие сил космополитизма и патриотизма»[102]. В свою очередь космополитизм не сводился идеологами партии к банальному еврейскому заговору. Зюганов заговорил о «мировой закулисе», которая, вдохновляясь идеями «мондиализма», строит козни против России уже на протяжении нескольких столетий. И еврейско-масонский заговор, и большевистский «экстремизм» (воплощенный прежде всего в Троцком), и неолиберальные преобразования — все это не более чем проявления подрывной работы этой «мировой закулисы». «Мировая закулиса» есть некое социальное воплощение Сатаны, вездесущее и неуловимое. Капитализм как таковой перестает быть серьезной проблемой, даже еврейско-масонский заговор воспринимается лишь как частное проявление вселенского зла. И лишь русский народ стоит на страже добра и света, а потому подвергается постоянным притеснениям и издевательствам.

Идеологическая линия Зюганова находилась в явном противоречии с историческими традициями коммунистического движения. Лидер КПРФ, по сути, признал это, когда называл в качестве своих теоретических источников труды «представителей так называемого “консервативно-охранительного” лагеря Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева», а также Вл. Соловьева, Н. Бердяева, С. Булгакова и других религиозных мыслителей рубежа веков[103]. Наряду с русскими дореволюционными источниками своей идеологии, Зюганов называет и ряд западных. Первым из них является О. Шпенглер. Но не только. «Следует, на наш взгляд, внимательно отнестись к ключевым положениям всемирно известной теории исторического развития человечества Арнольда Тойнби, а также к концепции “конца истории” Френсиса Фукуямы»[104]. Из авторов советского периода упоминается только идеолог новых правых Лев Гумилев[105].

Большинство перечисленных мыслителей были открыто враждебны марксизму и социализму, не говоря уж о большевизме. Поворот от социалистической традиции к национал-консерватизму требовал и отказа от концепций классовой борьбы. В бывших советских республиках и России, по мнению Зюганова, борьба ведется не между основными классами и социальными слоями, а «между правящими режимами, опирающимися на узкий слой либо компрадорской, либо националистической «ворократии», стремящейся к слому евразийской цивилизации в лице России и остальным населением: между объединительными тенденциями развития России и субъективными, волюнтаристскими устремлениями захватившей в стране власть узкой корпоративной группы»[106].