Горячий лед - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 50

Ведь Димка Шкет всю жизнь мечтал о приключениях и романтике. Он не рвался в Москву, как многие его расчетливые ровесники. Близость океана пробудила в нем дерзкие мечты и желания, приключенческие книги, особенно Жюль Верн и Дефо, помогли закрепить эти мечты в его сердце. К тому же хотелось объехать весь мир, побывать в прекрасных неизвестных странах. Как в той песне из сказки Киплинга: «Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию? Увижу ли Бразилию до старости моей?» Сначала он хотел стать капитаном… Ну, конечно, не сразу, это он понимал… Сначала юнга, потом матрос, а там дальше не далеко и до старшего помощника, а то и до самого капитана. Лет в тринадцать Димка прочитал «Моби Дика». И твердо решил стать китобоем.

Димкин отец был докером. Он снисходительно смотрел на Димкины мечты, а сам хотел, чтобы тот уехал в Москву, поступил в институт и стал каким-нибудь предпринимателем.

А Димка учился плохо, грезил океаном, хватал двойки по всем предметам. Лишь только литературу смог вытянуть на трояк, и то лишь потому, что выучил назубок почти всего Гумилева с его «Капитанами».

Океан был его любовью. И он часто спрашивал отца, почему тот не стал матросом. Отец смеялся и говорил: «Не! Матросом не катит! На крайняк, боцманом. А все боцманские места, как назло, заняты были. А капитаном не взяли — слишком мягкотелый, да и ростом не выдался!»

При чем здесь рост, Димка никак не мог понять. «Разве рост так важен?» «А то! — отвечал отец. — Капитаны — они все высокие должны быть! Маленького, его и на мостике не разглядишь!»

В общем, не понимал Димка, что за чушь нес его отец. Сам он целые часы проводил в портах, около кораблей, у портовых забегаловок. Ловил чутким ухом новости; еле слышимые отрывки из рассказов моряков превращались в целые истории, он сам их себе придумывал. Его не пугали и не разубеждали в своих планах даже ужаснейшие матросские попойки, часто заканчивающиеся поножовщиной. Он принимал это как неотъемлемый атрибут морской романтики.

Вскоре у него появились в этом кругу знакомые. С одним морячком он сдружился очень сильно. Один раз даже предоставил ему в пользование деревенский сарай, когда тот ушел в самоволку. И он узнал от своего нового друга, что жизнь моряка тяжела, но зато в каждом порту его ждет девушка, а то и не одна. Этим он не только не разубедил Димку идти в моряки, а, наоборот, укрепил его в этом желании.

Но мечтам его суждено было разбиться в прах. Однажды из порта прибежал докер, знакомый отца. Димка помнил тот день отрывочно и смутно, как сон. Он помнил трясущиеся губы и руки докера, который сказал, что отец погиб. И все повторял зачем-то про расплющенную руку, торчащую из-под тяжеленного контейнера, и про кровь.

Еще Димка помнил, как страшно, словно зверь, взвизгнула и завыла его мать. А он сидел и зажимал уши ладонями, потому что ему не хотелось больше слышать никаких слов, он и так уже все понимал, а докер все говорил и говорил.

После этого мать словно постарела лет на двадцать и стала слегка заикаться. А Димка смотрел на все вокруг как затравленный волчонок. Он понял, что его мечте пришел конец, потому что мать он бросить теперь не мог.

Тогда мрачная, черная реальность навалилась, словно тот контейнер, по ночам Димка стал просыпаться от того, что ему не хватало воздуха. Он тогда шел к океану, чтобы подышать морской свежестью, а там, на морском берегу, реальность наваливалась еще тяжелее. Он понимал, что всему, о чем он так долго мечтал, теперь уже не дано осуществиться, и один только взгляд на бескрайний морской простор причинял ему столько боли, что он перестал ходить туда, смотреть на океан.

В своей комнате Димка устроил настоящий погром. Он сжег все свои рисунки (а рисовал он, естественно, только корабли, море, моряков и капитанов, чаек, паруса), выбросил глобус, изорвал в клочья огромную карту, висевшую у него на стене, а книги о морских приключениях отнес к матери в комнату. Всякую мелочь, которую он собирал — ракушки, кораллы, акульи зубы, марки и вкладыши с изображениями различных кораблей, морской календарь и компас, — он раздал дворовым мальчишкам. Те, конечно, были в восторге.

Потом время взяло свое, старые раны затянулись, боль притупилась. Он стал смотреть на вещи реально, понял, что надо зарабатывать деньги… Так его устроили на работу в порт, докером… В ту же самую бригаду, в которой работал его отец.

Но мечта все равно не ушла. Она спряталась, затаилась глубоко в душе, готовая прорваться при малейшей необходимости и одержать верх над серой тяжкой реальностью.

С тех пор как умер Димкин отец, жизнь его не блистала более или менее запоминающимися событиями. Ему казалось, что все однообразно, что ничего не происходит. Поэтому он странно обрадовался намечающемуся событию, хотя оно и было противозаконным. Не проработав здесь еще и месяца, он принял это как наклюнувшееся приключение.

— Иваныч, все пройдет хорошо? — спрашивал он Конюхова.

— Все пройдет на ура, сынок, — подмигивая, отвечал ему тот. — Ты только знай делай свое дело.

Так Димка перевез десять контейнеров с бараньими тушками на склад, где находились огромные весы.

Там уже поджидали Мишка и японец Якити.

— Все путем? — спросил Мишка.

Это был пожилой уже докер, самый старший из всей бригады, но почему-то так повелось, что все звали его просто Мишкой и на «ты». Якити был суровым молчаливым японцем. У него была гордая осанка и слегка насмешливое выражение лица.

— Я смотрю на тебя, Якити, — говорил ему иногда Димка. — И думаю, а не течет ли в тебе кровь великих самураев?

— Японец — весь есть самурай, — отвечал Якити.

— Вот, вот. Мне иногда страшно при одном взгляде на тебя. Нет, я не тебя, я за тебя боюсь. Вдруг в тебе кровь великих предков взыграет, и ты себе харакири сделаешь!

В бригаде были свои традиции. Все еще с незапамятных времен привыкли подчиняться бригадиру Коротееву, обращаться ко всем членам бригады, вне зависимости от возраста, на «ты», звать пожилого Михаила Владимировича Иванова просто Мишкой и подшучивать над японцем Якити, благо что он вообще-то мало говорил, а на шутки почти не злился. Димка без особого труда вписался в эту компанию и легко перенял все их традиции.

— Я есть самурай, не делать харакири. А ты как есть Шкета, так и помалкивать твоя нада, — хмуро отвечал Якити.

— Где Иваныч с Коротеевым? — спросил Мишка.

— Сейчас придут, — ответил Димка.

— Черт! Нельзя им задерживаться. Сейчас наша очередь взвешиваться подойдет.

— Да сейчас подойдут! Как мы выкрутимся-то? В бумаге-то ведь вес проставлен.

— Какая ты Шкета глупая! — не выдержал Якити. — Ты же так замуж не выйдешь!

— Хватит уже! — обозлился Димка. — Якити, ты русский язык сначала выучи сам, а потом меня лезь учить. Сколько тебе можно повторять. Я — это он, а не она. И замуж меня действительно никто не возьмет, потому что я на ком-нибудь женюсь!

— Чего она говорит? — недоуменно обратился Якити к Мишке. — Она — это не она! А кто? Болеть не нада! Нада думать и работать!

— Миш! — пожаловался Димка.

— Ну, чего ты! Знаешь же, что у него с русским языком проблемы!

— Почему-то «она» он говорит только мне, с остальными нормально общается!

— Ты, наверно, просто ему нравишься! — пошутил Мишка. — Однако пора бы им уже прийти.

— Слушай, Миш. У меня только один вопрос. Я все это прекрасно понял: вес груза — это вес контейнера с грузом минус вес пустого контейнера. А как выбираться-то оттуда?

Да проще пареной репы!

Наконец появились бригадир с Конюховым.

— Не опоздали? — спросил Иваныч.

— Еще бы чуть-чуть, и взвешивание без вас началось.

— Ну, вы же ребята не промах, смекнули бы, что делать!

— Ладно, ребятки, побегу! — сказал бригадир. — К весовщику побегу с бумагами. Не подведите, ребятки!

— А сколько? — услышал он резонный вопрос.

— Три, — крикнул тот и умчался к весовщику.

— Три? — переспросил Мишка. — А не много ли? Не перестарались? Три, а нас всего четверо.