Флаг Родины - Страхов Валерий - Страница 2

Майские ночи здесь светлы и коротки. В два часа ночи восток уже бледнеет. Недалекий купол лютеранской церкви принимает четкие формы. Еще не видно круглого циферблата часов на башне, неразличим серый цвет ее камней, а крест на фоне заалевшего неба уже отпечатался, как на негативе.

В такую тихую утреннюю минуту из машинного отделения на свежий воздух вылез пожилой финн. Закурил, поглядел на брызнувшую по небу зарю, подошел к трапу. Протягивает руку:

— Тойвонен.

Тойвонену, наверно, очень хочется излить накопившиеся за немалую жизнь мысли.

— Сталин, Маннергейм. Бум-бум! — он машет руками, изображая взрывы, в показном ужасе хватается за голову. Так Тойвонен рассказывает русскому моряку о минувшей войне. Лопотание финна похоже на журчание быстрой воды среди камней.

— Сауа… Перкеле «бум-бум». Гуд русски.

Но и этого небогатого набора слов достаточно, чтобы понять: Тойвонен воевал лыжником, он проклинает войну…

Не один десяток лет существует советско-финский договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. Это, так сказать, официальная сторона вопроса о мире, а когда видишь сам благожелательно протянутую руку истинного суомца, видишь и конкретно добро человеческих отношений.

В сказаниях Калевалы и в русских былинах об Илье Муромце есть много общего. Кузнец Ильмаринен, как и добрый молодец Илья, борется против зла, хочет утвердить на земле справедливость. И прекрасно, что у Ильмаринена теперь есть достойный продолжатель — весь финский народ.

Мы пришли в Финляндию ремонтировать судно, когда береза еще не распускала своих коричневых почек, а кручи утесов стояли без единой травинки, и уходим через два месяца среди свежей зелени. На судне пахнет цветами. В кагатах появилась сирень.

Моих друзей вдруг взял азарт.

— Я привезу жене в Ленинград букет финских ландышей, — говорит один.

— Ваня, ландыш есть ландыш, он везде одинаков, — шутя урезонивают его.

— Не скажи. Этот ландыш особый. Финский ландыш!

…Мне нравится думать, что, вопреки законам ботаники, мой друг прав.

Канадский ноябрь такой, что если разверзнулись хляби небесные, то надолго. Второй месяц стоим в порту Галифакса, а обширные трюмы теплохода не были еще заполнены и наполовину. Только начнут подавать подъемы с мукой, как с хмурого неба опять закапает. Приходится закрывать люки, прекращать погрузочные работы, чтобы не подмочить груз.

Тихо на причале. Лишь изредка пройдет вдоль закрытых портовых складов канадский полицейский, молчаливый, сосредоточенный. Зная, как трудно и скучно торчать в такую пору у трапа, я вышел в наружный коридор к вахтенному. Поговорим о возвращении в родной порт, вспомним Урал, где оба родились…

К удивлению, вахтенный был не один. С трудом подбирая английские слова, в основном с помощью жестов, он объяснялся с каким-то посторонним, плохо одетым человеком. Смуглое лицо, вьющиеся волосы. Наверняка грек или итальянец.

— Моряк с «Лючии», — пояснил вахтенный. — Просит хлеба.

В разных портах мира мы и раньше встречали нищих, которые клянчили для себя еду на судах, но на этот раз кусочек хлеба просил не безработный бродяга, а итальянский моряк, которому положено жалование и питание.

— Что, их не кормит капитан? — спросил я Николая.

— Он говорит, что у них нет капитана.

— ?!

К трапу подошло еще несколько наших моряков, вахтенный штурман. Сообща выяснили, что капитана на «Лючии» действительно нет. Продукты на судне кончились.

«Лючия» принадлежала обанкротившемуся судовладельцу. Уже два месяца судовая касса была пуста. Не имея средств на содержание экипажа, капитан бросил «Лючию». Итальянцы пытались найти в чужом порту человека, который принял бы их беспризорное судно под свою опеку, но кому нужна полуголодная, оборванная команда.

— Вакантная должность есть. Не пойти ли к ним капитаном — примут без диплома! — пошутил кто-то из наших матросов, но никто не засмеялся. Все смотрели на стоящую неподалеку «Лючию» как бы другими глазами. Только теперь мы обратили внимание на ее сиротливый, запущенный вид. Борта проржавели, на палубе давно не крашено. Тяжело пришлось людям, оставшимся на беспризорном судне без пищи и денег за границей.

До конца своей стоянки в Галифаксе мы помогали покинутым, чем могли.

— Советико ноу бизнес. Советико хорошо, — благодарили они.

Да, на советском судне такого случиться не могло.

После толчеи яхт, траулеров, танкеров и сухогрузов в узком Ламанше плавание на большой воде в открытом океане походило на отдых. Простор! Редко-редко в дрожащем мареве водных испарений далеко на горизонте покажется силуэт одинокого судна. Свобода маневра полная: хочешь поверни влево, хочешь вправо. А чаще и поворачивать никуда не надо. Автоматический рулевой с железной бездумностью вот уже неделю ведет судно по одной заданной прямой.

Океан… Веером разлетаются из-под форштевня судна стайки летучих рыб. Пролетят сотню метров, как стрекозы шелестя прозрачными, быстро-быстро мелькающими крылышками, и опять кучно шлепаются в синь океанской воды. Много ужасных слухов ходит про пресловутый Бермудский треугольник: и корабли в нем исчезают бесследно, как облака в небе, и экипажи порой гибнут, скошенные внезапной, таинственной смертью. Капитан Нефедов вообще-то в происшествия не верил, но как человек, не раз бывавший в роковом районе и, вопреки распространенным суждениям, приятней места не находивший, склонен был объяснять причины трагедий не таинственными силами природы, а вполне земными проделками преступных людей, техническими неисправностями судов. А океан почти всегда ласков, спокоен. Вон какая безбрежная, теплая гладь расплеснулась до горизонта! Завтра утром откроются взору утонувшие в роскошной зелени берега Флориды — любимое место отдыха американских миллионеров. Крыльями парящих чаек забелеют на воде невесомые паруса их роскошных прогулочных яхт…

И все же капитан не верил беспечно идиллическому сочетанию света, красок в тропическом океане, настороженность не покидала его.

Вот почему, услышав доклад вахтенного матроса о встречном судне, Нефедов, не доверяя штурману, сам включил радиолокатор, определил пеленг, расстояние до встречного незнакомца, а потом еще вышел на левое крыло мостика, чтобы своими глазами убедиться в безопасности расхождения. В другом месте он бы вполне доверил проведение этих в общем-то обычных навигационных предосторожностей молодому штурману и, вероятно, тогда пропустил бы интересную для себя встречу.

Линзы бинокля приблизили корпус «англичанина». Отчетливо стали видны желтые пятна ржавчины на бортах, зачехленные шлюпки на ботдеке, лебедки по-походному… Тысячи таких металлических скитальцев бороздят голубые дороги планеты. Однако капитан английского теплохода показался Нефедову знакомым. Где-то он уже встречал это худощавое, со вздернутым подбородком лицо. И Нефедову вспомнился серый, кипящий белой пеной неспокойных волн Бискайский залив. Шла первая послевоенная зима. Он вел в самостоятельный рейс теплоход типа «Либерти». Горькую славу снискали себе у моряков эти суда, построенные союзниками специально на два-три рейса для обеспечения северных военных перевозок. Удобств никаких, только корпус да слабосильная машина. Если и топила его немецкая субмарина, убытки были невелики. Долго еще и после войны буравили воды многих морей и океанов своими хиленькими винтами эти «полуфабрикаты» союзной постройки. Про них говорили, что движутся они по шесть километров в… неделю, только кустики мелькают. Тогда в Бискайе «кустики» мелькали в обратную сторону. Машина от непомерных усилий пыхала жаром, как деревенская печь в блинный день, однако мощь встречного штормового ветра и волн была сильнее ее тысячи лошадиных сил. Теплоход помалу сносило назад.