Ванго. Между небом и землей - де Фомбель Тимоте - Страница 28

Булару случалось иногда опрашивать свидетелей какой-нибудь уличной драмы, и, бывало, он встречал людей, не знавших даже собственного имени. Такие говорили: «Здесь меня кличут Комаром, а как мое имя, я знать не знаю». Но Ванго не был бродягой, он проучился в семинарии кармелитов целых четыре года!

Булар пытался вытянуть из его товарищей хоть что-нибудь — место рождения, имя какого-нибудь родственника, адрес родителей, словом, любую информацию, чтобы установить происхождение Ванго. Он спрашивал, чем тот интересовался, где проводил каникулы, не навещали ли его, не получал ли он писем…

Никаких сведений. Ничего.

Абсолютно ничего.

— Вы что — смеетесь надо мной, господин каноник?

Булар сидел в кабинете директора семинарии, каноника Бастида, который только что ответил на те же вопросы, испуганно тараща глаза и комкая рукав своей сутаны.

— Ничего, — повторил он в сотый раз, вызвав ярость Булара.

— Нет, вы надо мной просто издеваетесь! Попробуйте сказать, что не знаете год его рождения!

На сей раз лицо Бастида прояснилось.

— Ах, да… год рождения… Тут я смогу вам помочь.

Обрадованный лейтенант Авиньон, стоявший за спиной Булара, немедленно вытащил свой блокнотик.

— Около 1915 года, — сообщил каноник. — Или скорее 1916-й.

Булар стиснул зубы.

— А, может быть, 1914-й, — робко добавил Бастид.

Огюстен Авиньон записал все три даты в блокнот.

— Почти так же точно, как год рождения Авраама[25], — бросил комиссар.

— На самом деле, — объяснил каноник, — я подозреваю, что Ванго прибавил себе несколько лет, чтобы поскорее стать священником. Он выглядел совсем мальчиком. Но в Риме для него сделали исключение. Уж и не знаю, как он этого добился. Правда, он говорил по-итальянски и у него были влиятельные знакомые.

Влиятельные знакомые! Но проблема состояла именно в том, что никаких таких знакомых комиссар у Ванго не обнаружил.

Однако каноник произнес одно знаменательное слово — паранойя, которой страдал Ванго.

— Паранойя?

— Да, — ответил каноник. — Это был болезненный мальчик. К несчастью, его виновность не вызывает сомнений: имя Ванго написано в тетради на столе жертвы.

Булару хватало его школьных знаний латыни, чтобы перевести слова FUGERE VANGO, но он не доверял слишком очевидным уликам. И еще он чувствовал, что Бастид недолюбливает Ванго. Он сменил тему.

— У вас, конечно, есть свидетельство об этом исключительном разрешении из Рима?

— Ничего нет, — в энный раз пробормотал каноник.

Булар устало поник в своем кресле. Он оглянулся на Авиньона.

— Мой мальчик, у вас есть вопросы к святому отцу?

— Нет, — ответил лейтенант.

— Ладно! — буркнул комиссар и взглянул на карманные часы.

Потом встал и направился к двери. Больше всего на свете ему хотелось сейчас посидеть в маленьком бистро за церковью Сен-Сюльпис. В маленьком бистро, где готовили такие телячьи щечки, что за них можно было душу дьяволу продать.

Булар был голоден.

Но в тот момент, когда он взялся за дверную ручку, каноник сказал ему вслед:

— Вообще только один человек мог бы вам помочь. Я думаю, он знал о Ванго всё. Он с самого начала поручился за него.

Авиньон проворно вытащил свой блокнот.

— Этот человек, — продолжал Бастид, — как раз и представил мне Ванго. Именно он его сюда устроил.

— И это?..

— Отец Жан. И Ванго убил его в пятницу вечером.

— Святой отец, в тот день, когда вы найдете более живого свидетеля, дайте мне знать!

И Булар с треском захлопнул за собой дверь. Стена задрожала так, что распятие развернулось на 360 градусов вокруг своей оси.

Теперь, когда комиссар сидел перед Этель, он держал совсем иную речь.

— Да, расследование продвигается, это несомненно. Мы уже на пороге разгадки. Тиски сжимаются. Дело в шляпе. Он за все ответит сполна…

Комиссар изрекал, одну за другой, эти банальности с целью выиграть время и правильно построить допрос Этель.

Булар никогда не планировал свои допросы заранее.

В те времена, когда Булар поступил на службу, а именно в 1891 году, его наставник Жак Аристофан, шеф парижской полиции, всегда учил его, что правильно заданный вопрос — гарантия нужного ответа.

Аристофан объяснял ему этот метод своим менильмонтанским говорком[26], приводя пример за примером: «Прикинь, Булар: если ты спросишь молочника, не видал ли он прошлой ночью кота мамаши Мишель, ты тем самым уже информируешь его о том, что у мамаши Мишель есть кот, что с этим котом связана какая-то проблема и что эта проблема возникла прошлой ночью. А теперь прикинь, Булар: если ты просто-напросто скажешь ему: „Привет, как дела?“, вот тут у тебя будет шанс кое-что услышать».

И молоденький Булар благоговейно внимал ему: «Вот тут-то молочник тебе и скажет: „Ох, беда, господин полицейский, денек выдался скверный. У меня разлили бидон с молоком. Это наверняка соседский мальчишка постарался, вечно он гоняет мяч во дворе!“ А если ты его спросишь про кота, он тебе про мальчишку ни слова не скажет. Он тебе ответит: „Нет, я кота не видал“, и всё тут. Он не уловит никакой связи между котом и разлитым молоком; другое дело сосед — слишком уж ему неймется обвинить мальчишку…»

Всему, что знал и умел Огюст Булар, его научил Жак Аристофан.

Тот погиб в 1902 году от пули, пытаясь остановить перестрелку гангстеров в конце улицы Планша, на окраине Парижа. Молодой Булар, наклонившись к умирающему, успел расслышать его последние слова: «Пуля… вошла под ребро… значит, прикинь… стрелял самый мелкий из них».

Аристофан до последнего вздоха оставался полицейским.

Булар вспоминал все это, но притом отлично видел: Этель проницательна и так просто не выдаст всего, что знает.

— Ну вот, как я и говорил, мы близки к цели…

Он замолчал, взглянул на девушку и продолжил:

— Во всяком случае, Ванго Романо уже за решеткой.

Он сказал это по какому-то наитию: так опытный теннисист посылает короткий мяч к самой сетке. Эдакий пробный шар…

Результат не заставил себя ждать. Этель сжала кулачки и быстро сунула их в карманы своей короткой охотничьей куртки, словно озябла. Булар отметил этот жест, хотя простой наблюдатель увидел бы в нем всего лишь неприкрытое безразличие молодой девушки. Она умело отбила этот мяч:

— Браво, комиссар, вы не теряете времени даром. Но тогда я не понимаю, зачем вы приехали сюда — неужели только для того, чтобы сообщить мне это?

— Потому что мне сказали, что лишь вы одна можете меня просветить.

— Кто?

— Вы.

— Нет, я спрашиваю, кто вам это сказал?

— Ванго.

На сей раз он попал в точку. Метод Аристофана сработал.

Этель пересела в кресло у камина.

Наступило долгое молчание. Этель понимала, что отпираться бесполезно. Если Ванго назвал ее, она не сможет утверждать обратное.

И еще: в глубине души она радовалась тому, что ее имя слетело с губ Ванго.

Этель.

«Спросите у Этель».

Так он, наверное, сказал.

Булар с нарочито рассеянным видом перебирал спицы своего зонтика, словно играл на контрабасе.

— Мы сможем увидеться? — спросила наконец Этель.

— С кем?

— С ним.

Булар пожал плечами и состроил печально-неопределенную гримасу, словно хотел сказать: «Это будет зависеть от того, что вы мне расскажете».

Этель подтолкнула ногой, ближе к огню, полено, откатившееся к краю камина.

— Я мало с ним общалась. Всего несколько дней. Мы были очень молоды.

Комиссар тоже сел. Она его насмешила. Шестнадцать лет с хвостиком, а выражается, точно манерная старая дама, повествующая о романе своей юности.

— Я тогда путешествовала вместе с братом Полом. И Ванго тоже был там. Мы подружились.