Ванго. Между небом и землей - де Фомбель Тимоте - Страница 30

— Да, здесь красиво, — признал комиссар.

Этель молча присела на обломок скалы.

Булар остался стоять. Этот пейзаж напоминал ему родной Обрак, с его высокими плато: он вырос между Авейроном, Лозером и Канталем, там, где снег не сходил пять месяцев в году.

— Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании! — вполголоса сказала Этель.

Булар нахмурился.

Девушка говорила, закрыв глаза.

Небо на западе начало темнеть. Этель пояснила:

— Это изречение было написано на лоскутке, с которым он не расставался. «Сколько держав даже не подозревают о нашем существовании».

Встряхнувшись, она добавила, совсем другим тоном:

— Я сказала вам только потому, что это вряд ли поможет найти его.

— Весьма благодарен, — иронически ответил Булар.

И верно: такая загадка ни на что не годилась, разве только украсила бы собой детективный роман.

— Это фраза из «Мыслей» Блеза Паскаля, — сказал Булар, который читал не только детективы.

Он спросил:

— Лучше скажите-ка мне, вам ничего не говорит такое прозвище — Кротиха?

Этель молчала.

— Это моя единственная зацепка на сегодняшний день, — признался комиссар. — Единственная. На следующий день после бегства Ванго Романо к нему в семинарию пришла девушка лет четырнадцати. Она попросила привратника сказать Ванго, что его ждет Кротиха. Когда я подоспел туда с двумя помощниками, ее уже не было.

— А что это такое — кротиха?

Булар попытался жестами изобразить зверька.

Этель глядела на него с растроганной улыбкой.

— Так что же, — спросил он, — вам это ничего не говорит?

— Пора ехать, господин комиссар. Если вы будете и дальше докучать мне вопросами, я оставлю вас здесь.

И она побежала к машине.

Мысль о том, что другая девушка разыскивает Ванго, была ей неприятна.

Через двадцать минут они приехали на вокзал. Поезд уже готовился к отправлению, и на перроне не было ни души, кроме Этель и Булара.

— Я никогда не слышала прозвища, о котором вы говорили, — неохотно сказала девушка, пожимая руку комиссару. — Но если вы ее найдете, сообщите мне.

Булар уже стоял на подножке вагона.

— Вы имеете в виду Кротиху? — спросил он.

Этель кивнула. Какой-то молодой человек в фуражке опрометью выбежал из здания вокзала и едва успел вскочить в отходивший поезд. Два свистка пронзили холодный туман этого майского утра.

Поезд уже исчезал из виду, а Этель, издали казавшаяся совсем маленькой, все еще стояла в одиночестве на перроне, раздумывая о том, как ей хотелось бы всю ночь говорить о Ванго, обо всем, что она помнила, а помнилось ей только одно — их встреча в цеппелине.

Ванго. Его манера открывать и закрывать глаза, рассказывать истории, произносить такие удивительные слова, как «Бразилия», чистить картошку, придавая ей идеальную восьмигранную форму, любоваться волнами из нижнего люка, декламировать короткие стишки на неведомых языках, готовить в два часа ночи, где-нибудь над Тихим океаном, гренки — нежные и сладкие, как воспоминание.

Этель не смогла бы рассказать ничего другого, кроме этих мелочей, потому что за три короткие недели полета вместе с Ванго она жила только настоящим и потому что в тот день, когда жизнь безжалостно заставила ее размышлять о прошлом, а главное, о будущем, в тот день было уже слишком поздно.

А комиссар, глядя в окно на уменьшавшуюся фигурку девушки на перроне, испытывал непостижимое удовлетворение от своей поездки. Он нашел то, что искал: теперь у него был след, которого ему так недоставало.

И он расположился поудобнее на своем месте.

Утром этого дня, когда Мэри принесла комиссару чай, ему удалось выспросить у нее самое важное, искусно ввернув свой вопрос между двумя комплиментами по поводу ее булочек с черничным джемом.

Путешествие, которое стало судьбоносным для Этель и Пола, проходило между 10-м августа и 9-м сентября 1929 года.

— Да, мусью Пулард, они уехали оба, бедные детки. Я прекрасно это помню. Этель было так плохо. Она все хворала после смерти родителей. А вернулась — ну прямо не узнать!

— Ей стало лучше?

— Выздоровела, мусью Пулард, совсем выздоровела!

И Мэри начала сморкаться. Комиссар внимательно слушал.

— Они путешествовали на дирижабле «Граф Цеппелин», это было пять лет назад. Да вы, наверное, слышали? Знаменитый кругосветный перелет 1929 года! Их фотографии даже попали в газету. Бедные детки…

— Бедные детки, — радостно повторил Булар.

Ибо тот же самый цеппелин пролетел над собором Парижской Богоматери на следующий день после убийства монаха, во время бегства Ванго.

Казалось бы, такая малость… Но человеку с опытом Булара это случайное совпадение давало ключ к разгадке.

Борис Петрович Антонов сбрил усы.

Это привело его в ярость, но приказ поступил из таких высоких сфер, что спорить из соображений кокетства было совершенно немыслимо.

И теперь он напоминал седоволосую куклу-голыша.

— Это всё, что ты нашел?

Борис листал тощий блокнотик; а его собеседник — молодой человек, похожий на студента, — комкал фуражку в руках, запачканных чернилами. Они сидели в баре отеля. Рядом пили чай три пожилые дамы, благоухавшие белой лилией и бергамотом.

— Где остальное? — спросил Борис.

— В Темзе.

Борис ударил себя по лбу.

— Ты выбросил все остальное из чемодана в воду?

— Так мне приказали.

Судя по акценту, оба они были русскими, но говорили по-французски, чтобы не привлекать к себе внимания. В соседнем зале пианист наигрывал какие-то томные мелодии. По мраморным плитам холла звонко цокали каблуки.

Землисто-бледное лицо Бориса совсем побелело при виде очередного наброска на страничке блокнота.

— Поразительное сходство, не правда ли? — сказал студент, положив наконец фуражку на стол.

Борис прожег его злобным взглядом. Портрет изображал самого Бориса Петровича Антонова, нарисованного Этель и скопированного в блокнот Огюстеном Авиньоном.

И этот портрет таинственного стрелка с паперти Нотр-Дам находился теперь в руках всех полицейских служб страны.

Борис в ярости перевернул страницу. Больше всего его разозлил вид усиков, которыми пришлось пожертвовать из-за проклятой девчонки, чтобы стать неузнаваемым.

— Ты ее хотя бы видел?

— Только издали. К замку подобраться невозможно. Повсюду шныряют ее слуги и садовники. А покидает она замок либо на лошади, либо в машине.

Носится по окрестностям как угорелая, аж пыль столбом. Комиссара она привезла на вокзал на следующий день после его визита. И я проследил за ним до самого Парижа.

— Кто такой?

— Некий Булар.

— Где живет?

— Позади церкви Сен-Жермен-де-Пре.

— Один?

— С матерью.

Борис схватил за рукав пробегавшего официанта и заказал еще два кофе. Девочка, сидевшая рядом с ними, трудилась над огромной пирамидой мороженого, которая скрывала ее лицо.

— Словом, ты ничего путного не нашел.

— Не нашел, потому что и находить было нечего, — объяснил студент.

— Ты ничего не нашел, — повторил Борис.

— Да говорю же вам…

— Заткнись. Ты слишком поторопился с чемоданом, нужно было украсть его, когда комиссар ехал обратно, во время пересадки в Лондоне. Девчонка вполне могла рассказать ему кое-что важное. И он бы записал это в блокнот.

— Я стащил чемодан, как только представился удобный момент, Борис.

Тот яростно стукнул кулаком по столу. Мало того, что он пожертвовал усами, — теперь он рисковал всей своей карьерой, да и жизнью тоже. Он попытался подвести итоги.

— Значит, о портрете уже было известно. А в остальном — ровно ничего. Так?

— Да.

— Ты меня разочаровал, Андрей.

— Свое поручение я выполнил.

— Но к монахам ты хотя бы наведался?