Одинокий волк - Пиколт Джоди Линн - Страница 46

В одном из баров Бангкока я познакомился с тюремным надзирателем. Мы умирали со смеху от его историй о том, как заключенные мажут себя собственными фекалиями, что надзиратели называли автозагаром. Он рассказал об одном парне, который спрыгнул с верхней койки в туалет, как в бассейн, о «трофеях», которые они находили во время осмотра анальных отверстий: заточки, баночки с содовой, отвертки, карандаши, ключи, пакетики с героином, а однажды даже живого воробья.

– Но пристальнее всего нужно следить за женщинами-заключенными, – сказал он. – Уж они-то могут пронести целый тостер.

Тогда мне казалось это смешным.

Сейчас – нет.

Полицейский снимает перчатки и швыряет их в мусорную корзину. Потом протягивает мне мешок для белья. В нем синий комбинезон, какие-то футболки, белье, тапки для душа, полотенце.

– Это подарок-комплимент от дежурного, – говорит он. – Если появятся вопросы, можешь позвонить портье. – Он заливается смехом, как будто сказал что-то смешное.

Меня ведут к медсестре, где измеряют давление, осматривают глаза, уши, засовывают термометр в рот. Когда она наклоняется, чтобы прослушать легкие стетоскопом, я шепчу ей на ухо:

– Это ошибка.

– Прошу прощения?

Я осматриваюсь, чтобы удостовериться, что дверь закрыта и мы одни.

– Мое место не здесь.

Медсестра поглаживает меня по руке.

– Да, милый, мое тоже.

Она отводит меня к другому полицейскому, который ведет меня в недра тюрьмы. Через каждые несколько шагов мы проходим двойные двери, по обе стороны которых на контрольно-пропускных пунктах стоят охранники, которые поочередно открывают и закрывают двери. Когда мы проходим через очередную дверь, конвоир лезет в корзину и протягивает мне еще один мешок.

– Простыни, одеяла и наволочка, – говорит он. – Смена белья каждые две недели.

– Я здесь всего лишь на выходные, – объясняю я.

Он даже не смотрит на меня.

– Как скажешь.

Мы идем по лестнице, и каждый раз, когда я ставлю ногу на ступеньку, раздается металлический лязг. Камеры по одну сторону прохода. В каждой двухъярусная койка, раковина, унитаз, телевизор с пластмассовой обшивкой, чтобы видны были детали. Почти все заключенные в камерах, которые мы проходим, спят. Те же, кто не спит, завидев меня, свистят или окликают.

– Свежее мясо, – долетает до меня. – Ого, к нам малышка пожаловала.

Я ловлю себя на том, что вспоминаю слова отца, когда я впервые приблизился к вольеру с волками: «Они узнают, если у тебя участится сердцебиение, поэтому не показывай им, что боишься». Я смотрю прямо перед собой. Часы у меня конфисковали, но уже явно наступил вечер – через несколько часов я отсюда выйду.

И опять я слышу голос отца. «Мне сложно описать чувство, которое охватило меня, когда я впервые заперся в вольере. Вначале все, что я ощущал, – полнейшая паника».

– Верн, – говорит конвоир, останавливаясь перед камерой, где находится только один заключенный, – принимай соседа. Это Эдвард.

Он отпирает дверь и спокойно ждет, пока я войду.

Интересно, кто-нибудь когда-нибудь отказывался сюда заходить? Упирался, цеплялся за прутья решетки, за перила лестницы?

Дверь за мной закрывается, и я смотрю на мужчину, сидящего на нижней койке. У него спутанные рыжие волосы и борода с застрявшими в ней крошками. Один его глаз дергается и косит влево, как будто живет отдельно от головы. Тело его покрыто татуировками, включая лицо, а кулаки напоминают рождественские окорока.

– Б… – ругается он, – подсадили мне гомика!

Я замираю, прижимая к себе мешок с простынями и полотенцем. Другого подтверждения ему и не требуется.

– Попробуешь среди ночи отсосать у меня, клянусь, отрежу тебе яйца, – угрожает он.

– Никаких проблем.

Я отодвигаюсь от него как можно дальше – нелегкая задача в помещении два на два с половиной метра – и забираюсь на верхнюю койку. Даже постель не расстилаю. Ложусь и таращусь в потолок.

– За что тебя? – спрашивает Верн через минуту.

Мне хочется сказать, что я жду предъявления обвинения в убийстве. Может быть, от этого я буду казаться круче, человеком, которого лучше не трогать? Но вместо этого говорю:

– Не заплатил за еду.

Верн хмыкает:

– Круто! Ладно, я понял. Не хочешь, чтобы совали нос в твои дела.

– Я не пытаюсь напустить туману…

– Ага, совершенно точно, ты сюда «душка» не подпустишь…

Я не сразу понимаю, о чем он.

– Я фигурально выразился. Мне скрывать нечего. Мне здесь не место.

– Черт, Эдди, – смеется он, – мы все здесь случайно!

Я поворачиваюсь на бок и натягиваю подушку на голову, чтобы больше не слышать его голоса. «Это всего на пару ночей, – в который раз успокаиваю я себя. – Любой может выдержать пару ночей».

А если нет? А если у Джо не получится все уладить и мне придется полгода или год ждать, пока состоится суд? А что, если, Господи помилуй, меня все-таки осудят за попытку убийства? Я не смогу жить вот так, в клетке!

Я боюсь закрыть глаза даже после того, как спустя несколько часов гасят свет. Но в конце концов я засыпаю, и мне снится отец. Снится, что он в тюрьме, а у меня единственного есть ключ.

Я лезу в карман, чтобы его достать, но в подкладке брюк дыра, и как бы я ни пытался, найти ключ не могу.

Однажды я стал свидетелем того, как волки совершили убийство.

Это был одинокий волк, который постоянно нарушал границы территории других стай и таскал скот с близлежащих ферм. И сколько бы моя стая ни предупреждала его воем, он не отступал. Не я решил положить этому конец, а альфа-самка. Каждый раз, когда волк оказывался у границ нашей территории, напряжение возрастало и волки в моей стае дрались друг с другом. По ночам завывали другие стаи, приказывая ему убраться прочь.

Однажды черный здоровяк, бета-самец, отправился с волчицей на разведку. Что само по себе было не внове – в стае это была его обязанность. Но на это раз он не вернулся. Прошло четыре дня… пять… шесть…

В ту ночь выла вся стая, но это был не вой-локация. Это была тоска, переданная одной-единственной нотой. Именно так мы поступали, когда хотели сказать кому-то дорогому: «Добро пожаловать домой».

Я когда-то сам откликнулся на этот призыв. В лесу ориентиры стираются, поэтому, когда непонятно откуда раздается постоянное завывание, как сигнальный огонь на маяке, ты понимаешь, куда идти, определяешь, где ждет тебя стая. Но бета-самец не появился. Стая выла три ночи, но он так и не ответил.

Я был уверен, что он погиб.

Однажды ночью, когда мы в очередной раз выли, донесся ответ. Не от нашего черного здоровяка, а от одинокого волка, который так докучал нашей стае.

Альфа продолжала звать. Мне и в голову не приходило ставить под сомнение ее мотивы, но я допускал, что это обернется бедой. Сейчас она сообщала о том, что в стае образовалась вакансия, и приглашала его присоединиться к нам, а он мог стать только помехой.

Завывание одинокого волка стало ближе, он подошел к стае. Все насторожились: в конце концов, он был для семьи чужаком, и первое знакомство будет похоже на неуклюжий танец, начало брака по договоренности. Не успел волк появиться на опушке, где собралась вся стая, как из зарослей выскочил черный здоровяк и напал на него. Тут же на помощь бета-самцу бросились волчица и самец-переярок.

Через несколько секунд одинокий волк был мертв. Лежал неподвижно на земле, напоминая помесь дикой собаки и волка – что и объясняло его недопустимое поведение. Стая окружила бета-самца и принялась лизать его морду, тереться об него в знак солидарности, приветствуя возвращение домой.

Не думаю, что я пытаюсь найти человеческое объяснение случившемуся в тот день, – я называю это скоординированным нападением. Для стаи – намеренно прибегнуть к уловке, когда бета-самца отослали лежать в засаде, чтобы подманить одинокого волка поближе; для бета-самца – поджидать, пока волк-одиночка выйдет из укрытия, чтобы справиться с ним с помощью остальной стаи. Да, это было преднамеренное действо, совершенное со злым умыслом и в тот момент жизненно необходимое, чтобы обезопасить семью.