Великие рогоносцы - Ватала Эльвира - Страница 14

«Философские» разговоры между палачами и осужденными происходят и на тему, как сподручнее и грациознее, что ли, лечь на плаху. Такие люди, само по себе, глупые и малодушные, даже не подозревали, какую великую силу духа проявляют в этот момент. Вот четвертая жена Генриха VIII Катерина Говард, узнав о приговоре отрублением головы, просит принести ей в камеру тот самый пень, на котором два года тому назад сложила голову вторая жена этого короля Анна Болейн. Ей надо прорепетировать, чтобы изящно положить на плахе свою головку. И вот колоду, слегка отскребши от крови предыдущей королевы, тащат в камеру Катерины Говард. И там между слезами и молитвами она РЕПЕТИРУЕТ, чтобы не испугать английский, глазеющий на ее казнь, народ, недостойными конвульсиями своего тела. Это ли не мужество, достойное героев?

Вот бывший любовник Елизаветы английской сэр Уолтер, приговоренный к отрублению головы, покорно положил ее на плаху. Палач в красном колпаке сделал ему замечание, что голова его не так повернута. Сэр Уолтер улыбнулся и бодро сказал: «Не беда, была бы душа повернута правильно». Не успел он докончить фразы, как его голова покатилась по грязному эшафоту.

Гордо умирала четвертая жена Калигулы Цезония. Когда воин после убийства ее мужа приблизился к ней с мечом, она обнажила свою грудь и сказала: «Бей точно, не промахнись». Не пищала, не визжала, только молча подставила себя под меч и мать Нерона — Агриппина. Перед этим ее несколько раз Нерон пробовал лишить жизни. На разные лады и способы. И оловянный потолок с подрезанными балками над ее спальней строили, и корабль на две части перепиливали в надежде, что утонет. Но Агриппина, закаленная в житейских бурях на том острове, на который сослал ее брат Калигула нырять за морскими губками и этим кормить себя, великолепно плавала. И из воды, как говорится, «сухой вышла». Измучившись в бесцельных попытках извести мать, Нерон посылает воина с прямым заданием: воткнуть ей меч глубоко в сердце. Не испугалась. Как и Цезония, грудь обнажила и сказала: «Если ты с заданием от моего сына убить меня, то делай свое дело».

Разговор, который происходит между убийцем-палачом и осужденным мог бы стать психологическим исследованием. Почему-то осужденные не видели в палаче своего врага. Лозен, известный французский дон Жуан, воспитанный, по его собственным словам, «на коленях маркизы Помпадур», вот такой разговор ведет с палачом, пришедшим «пригласить» его на казнь: «В 31 декабря, под новый 1794 год пришел в его камеру палач, когда он спокойно ел очередную дюжину устриц, запивая это белым вином. „Гражданин, — обратился он к палачу, — разреши мне закончить ужин. Ну и выпей со мной стаканчик вина, ведь тебя ожидает трудное задание. Много мужества и спокойствия от тебя требуется, чтобы исполнить свою обязанность“».

Скушать ужин предложил бывшему любовнику Людовика XIII, а теперь осужденному на кару смерти за организацию заговора против Ришелье, Сен Мару. Людовик XIII меньше проявил мужества и хладнокровия, когда подписывал ему смертный приговор. Он попросту по-человечески будет плакать. Его раздирает дикое горе и абсурдность ситуации: король вынужден поступиться своими чувствами во имя государственного долга. Сен Мар приговор смертной казни через отрубание головы принял очень спокойно. Он пишет прощальное письмо матери, находит в нем две ошибки, тщательно их исправляет. Ему предлагают прощальный ужин. Он заявляет: «Нет, кушать не хочу. Но мне врачом предписаны слабительные таблетки, не забыть бы мне их перед смертью принять.

Томас Мор, положив голову на плаху, говорит палачу: „Подожди минутку, голубчик, я только откину бороду, ее резать не надо, она никогда не была государственным изменником“.

Кассий, убивший Калигулу, спрашивает солдата, которому приказали отрубить ему голову: „Браток, а опыт у тебя в этом деле есть?“ Тот отвечает: „Не очень. Ведь я раньше мясником был“. Кассий рассмеялся: „Тогда у меня к тебе просьба. Отруби мне голову вот этим, моим, хорошо отточенным мечом, я им Калигулу убил“. Тем же мечом, может еще теплым от крови Калигулы, палач рубит с одного маха голову Кассию. Его соратник Лупус проявил гораздо меньше стойкости в свой последний час. Когда его вели на отрубление головы, он в каком-то истерическом шоке все время то снимал, то надевал плащ, а когда палач приказал ему вытянуть шею, отшатнулся, и меч ударил его по лбу, раня. Палачу надо было несколько раз примериваться, прежде чем угодить ему точно в шею».

Да, бесстрастны писатели в описании жутких сцен снятия человеческих голов. Точно речь идет о курице, которую неумело, тупым ножом пытается зарезать хозяйка. Драмы истории научили писателей хладнокровно принимать сцены смерти. Привычка — вторая натура. Люд Парижа и Рима привык к виду отрубленных голов, почему бы и писателям не привыкнуть тоже?

С невозмутимым хладнокровием русские люди принимали свою смерть через отрубание головы.

Стрельцы, выступившие во главе с царевной Софьей против Петра I, были подвергнуты жестоким пыткам, а потом к отрублению голов. Один «добросовестный» стрелец не выдержал. Впрочем, нам поведает об этом Валентин Пикуль: «Когда Петр рубил стрельцам головы, то один из них, самый рослый и видный, сумрачно поглядывал, как отлетают с плахи головы его товарищей. А когда до него дошла очередь, он проворно тулупчик с плеча скинул и, примериваясь к плахе, объявил царю недовольно: „Эх, государь! Всем ты хорош, а вот башки снимать с плеч не умеешь. Кто же с двух раз сечет? Гляди, как надо“».

И высморкавшись, стрелец растолковал какой замах делать, под каким углом опускать лезвие на шею, показав себя мастером в этой науке. Потом сложил буйную голову на плахе: «Вот теперь секи, как я учил». Такое равнодушие к смерти поразило Петра. «Беги с площадки, покуда башка цела», — велел он стрельцу.

Французский король Людовик XI искренне возмущался, когда его подданные достойно принимали смерть через отрубание головы. Ему, придумавшему страшные железные клетки, в которых он десятилетиями держал бывших министров или неугодных духовных, как например аббата Верденского, мужество осужденных не нравилось, и он постарался вызвать ужас от этой казни уж если не у самого осужденного, то у членов его семьи. Приказал поставить возле эшафота малых детей графа Немурского так, чтобы брызги отцовской крови обагрили их лица и одежды. Потом престарелая мать будет держать на коленях и осыпать поцелуями его отрубленную голову.

Просто отрубить преступнику голову — это слишком просто, решили монархи, и придумали еще разнообразные пытки, на какие только способна человеческая фантазия. Мы уже не говорим о том, что законом предписывалось отрубать осужденному сначала руку, которая подняла меч на короля, а потом подвергать его самого жесточайшим мукам, включая колесование, литье на раны горячего олова и смолы, а также ампутацию гениталиев, а потом уже четвертование. С удивлением смотрел на свою отрубленную руку Равальяк, убийца Генриха IV, как ее «поленом» сжигают на огне. Муки его были так страшны, что приняли форму какого-то помешательства. Он дико хохотал и приказывал палачам еще сильнее его мучить. Но самую страшную в мире муку за самое ничтожное преступление испытал Дамьян, поднявший перочинный ножик на Людовика XV. И этот король, который всегда подвергал помилованию дворян, совершающих свои бесчинства в своих вотчинах, говоря: «Я его милую, но я помилую и его убийцу», по отношению к Дамьяну проявил непонятную, нечеловеческую жестокость, портя себе и без того уже испорченную характеристику в глазах потомков. Анатомию этого наказания мы решили, дорогой читатель, привести вам полностью, рискуя, конечно, поднять ваше кровяное давление.

Да, сцена не для слабонервных, но основана на исторических реальных фактах.

Пятого января 1757 года. Сильный мороз. Королевская семья хочет уехать в Трианон, который нагреть легче, чем Версаль. Людовик XV вернулся в Версаль к больной дочери Виктории, которая лежит в постели, больная гриппом. Потом он отъезжает в шесть часов. Сходит по лестнице, ведущей к его карете. Лакеи несут впереди факелы. Перед дворцом большой парк, пустой и понурый под снегом. Двойной ряд гвардейцев ведет до самой кареты, двери которой открыл камердинер. Наследник шагает рядом с отцом. Капитан гвардии стоит тут же, за королем. Вдруг какой-то мужчина протискивается между двумя гвардейцами, касается короля и отступает в темноту. На голове у него шляпа. Король качается на ногах и говорит: «О боже, сейчас кто-то ударил меня кулаком». Дотрагивается рукой до правого бока, рука оказывается в крови. «Разве меня укололи шпилькой?» Преступник, им оказался Дамьян, не пробует бежать и стоит неподалеку. Король говорит: «Я ранен, этот человек меня ударил». Стражники хватают Дамьяна. Король: «Арестуйте его, но не убивайте. Хорошо его сторожите».