Вкус яблочных зёрен (ЛП) - Хагена Катарина - Страница 39

грязью.

— У вас есть платок и пластырь?

Розмари повернулась и осмотрела Миру и меня своими блёклыми глазами. Мира

оглянулась, в её взгляде было что-то вызывающее, чего я не понимала. Её ресницы были ещё

сильнее накрашены тушью, чем обычно, и карандаш для бровей был ещё шире. Тёмная тушь

толсто и тяжело прилипла на кривые волоски. Когда она двигала глазами, всё выглядело так,

будто над девичьим лицом бежали две чёрные гусеницы.

— Нет, у нас нет.

Кожа Миры была в тот день как пепел, такая же, как и голос. Казалось, что жили

только её глаза, и беззвучно извивались чёрные гусеницы.

— Я принесу, — сказала я и побежала внутрь, вверх по лестнице и нашла

лейкопластырь, там было немного, но нам хватало. Я открыла большой шкаф, схватила шарф

Хиннерка, который висел на штанге для галстуков на внутренней стороне двери, подобрала

мою светло-голубую кружевную юбку и прогромыхала снова по лестнице обратно в сад.

Девочки не сдвинулись с места, Розмари беседовала с Мирой, которая смотрела в

землю. Всё же, когда они увидели, как я приближаюсь, обе одновременно отвернулись друг

от друга и пошли дальше. Я догнала их только возле смородиновых кустов.

— Вот вещи.

— Ты хочешь начать, Ирис? — спросила Розмари.

— Нет, на этот раз начинаю я, — сказала Мира.

Я пожала плечами и подала шарф Мире, она повязала его и скрестила руки за спиной. Я

наклеила коричневую полосу лейкопластыря вокруг её запястий, и когда не смогла сразу

оторвать кусок, ко мне присоединилась Розмари, и перекусила его. Мира ничего не говорила.

Мы встали на колени в грязь за кустами.

— Неважно, — сказала Розмари, — постираем одежду до того, как Норны что-то

заметят.

Норнами естественно были Криста, Инга и Харриет. Более того, мы часто тайком

стирали одежду. Розмари и я снова поднялись и стали искать что-нибудь для еды. Я

принесла лист кислого щавеля и показала Розмари. Она кивнула и держала лист высоко над

собой: "зелень для супа". Во всяком случае, так её называла наша бабушка, и если растереть

листья между пальцами, пахло супом и "Магги", а от запаха было не избавиться много дней.

Я находила "зелень для супа" какой-то безвкусной, но кивнула и засунула щавель себе в рот.

Когда мы возвратились, Мира сидела на земле и казалось, окаменела.

Я сказала:

— Итак, хорошо, Мира, ты так этого хотела. Ешь или умри. Открой рот. Ты даёшь ей

это, Розмари?

Розмари сильно размяла лист ещё раз. Мира должно быть унюхала его прежде, чем

запах дошёл до её лица. Она открыла рот, громко застонала и сдалась. Её верхняя часть тела

дёрнулась от такого насилия рывком вперёд.

— О, Боже, Мира!

Я была так напугана, что не думала отвязывать лейкопластырь и платок.

— Хорошо. Теперь мне лучше. Розмари знает, что я не люблю любисток.

Я не знала, что "зелень для супа" была как любисток и предполагала, что сестра также

не знала. Розмари молчала. Она стояла на коленях позади Миры и обеими руками обнимала

её. Её подбородок лежал на плече Миры, глаза были закрыты. У Миры всё ещё были

завязаны глаза, от неё пахло рвотой.

— Ну, хорошо, пошли, мы едем к шлюзу.

Я была уверена, что обе приняли бы моё предложение, но Мира медленно качала

головой.

— Ещё раз, моя очередь, — сказала она. Это не считалось, у меня бывало ещё не то на

языке.

И тут Розмари поцеловала Миру в губы. Поцелуй был мне неприятен. Я никогда ещё не

видела, чтобы они целовались, и кроме того, я помнила, что Мира как раз ужасно блевала.

— Вы что, спятили? — сказала я. Мне было жутко от этого здесь в саду, причём я не

знала, то ли из-за игры, то ли от поцелуя.

Розмари провела Миру дальше на пару метров и помогла ей снова сесть, затем

отправилась на поиски, но не очень далеко. Она скоро наклонилась и когда снова поднялась,

я увидела, что сестра взяла цукини, не большую дубину, а один из маленьких. Я увидела, что

небольшой цукини был целым, маленьким и свежим. Но Розмари не отламывала кусок от

него, а бормотала:

— Ешь это или забудь это, моя сладость.

Мира улыбнулась и открыла рот. Розмари присела на корточки очень близко перед ней.

Она щелчком отделила соцветие мокрого от дождя плода и положила его конец в рот

подруги, и тогда прошептала:

— Это пенис твоего возлюбленного.

Тело Миры коротко дёрнулось назад. Потом она стала очень спокойной, отломила

крепким укусом зубов кончик цукини и плюнула вслепую ей в лицо, попав Розмари на

верхнюю губу. Потом Мира сказала:

— Ты проиграла, Розмари.

Мира дёрнула за лейкопластырь и порвала его. Она встала, стянула с головы белый

шарф, бросила ткань на компостную кучу, и пошла.

Розмари и я смотрели ей вслед.

— Скажи-ка, что всё же это было? — спросила я. Розмари развернулась ко мне с

искажённым лицом. Она кричала:

— Только оставь меня в покое, ты — глупое, глупое существо!

— С удовольствием, — ответила я, — так или иначе, я не играю с людьми, которые

могут терять.

Я сказала так только потому, что заметила, как Миру поразили слова Розмари. Я их не

поняла. Розмари подошла ко мне двумя длинными шагами и дала пощёчину.

— Я ненавижу тебя.

— Черви вообще не могут ненавидеть.

Я побежала в дом.

Розмари с нами не ужинала. Когда я была уже почти в кровати, она появилась в нашей

комнате и вела себя так, как будто бы ничего не было. Я всё ещё была зла на неё, но села на

подоконник и сестра рассказа мне, что было с Мирой. И потом наступила ночь.

Розмари и я всегда спали в старой двуспальной кровати, когда я была там летом. Это

было весело и страшно, мы рассказывали друг другу наши сны, болтали и хихикали. Розмари

говорила о вещах из школы, о Мире и о мальчиках, в которых она была влюблена. Часто

сестра говорила о своём отце — рыжем богатыре с севера. Полярный исследователь, пират

на Ледовитом океане, вероятно, уже мёртв, навсегда замороженный во льдах, и серебристо-

серое небо отражалось в неподвижных глазах, и другие истории такого типа. С Харриет она

никогда не говорила о своём отце, и тётя также не начинала разговор о нём.

В кровати Розмари и я выдумывали для нас языки, тайные языки, мрачные языки, в

течение долгого времени мы говорили задом наперёд. Сначала всё шло очень медленно, всё

же через пару дней у нас появился навык и мы всегда могли выдать пару коротких

предложений, или переворнуть имена всех людей, которых знали. Я была Сири, она была

Ирамзор и конечно была Арим. Когда-то Розмари находила, что противоположность одной

вещи должна бы быть самой вещью, только наоборот. Иногда мы называли еду и прежде

всего манеру есть, как я называла её дома с моими книгами — "нецток" ( прим.пер. — слово

наоборот — kotzen — рвать, вырвать). И действительно, слово было точной

противоположностью от "едят" — только как раз обратное. Когда Розмари, Мира и я

однажды рано утром сидели на подоконнике в комнате Розмари, и выглядывали наружу в

дождь, сестра сказала:

— Вы знаете, что я вмещаю в себя Миру? — Мира смотрела на неё из под тяжёлых век.

Она лениво открыла свой тёмно-красный рот:

— А?

— Розмари вмещает в себя слово "Мира". И ты, Ирис, была бы мне только примерно

как какие-то волосы, но скорее всего, ускользнула какая-то "и".

Мира и я молчали, и проверяли всё в голове. РОЗМАРИ. Через некоторое время я

сказала:

— О, в тебе есть многие вещи.

— Я знаю, — Розмари счастливо хихикнула.

— ОШИБКА, — сказала Мира. И после паузы:

— ОШИБКА и ПОДЛОСТЬ.

— ЛЁД, — сказала я. И после паузы: