Самый лучший враг - Емец Дмитрий Александрович - Страница 17

—      Зачем он в Москве, если он морской?

—      Резонный вопрос, — сказал Эссиорх, показывая следующий снимок.

На нем было семь плоских колес разного размера. Не совсем ровные, с небольшими зазубринами, колеса катались каждое по отдельности, но в случае опасн сти запрыгивали одно в другое и все сооружение скатывалось в трубку. Эти моменты были запечатлены уже на следующих фотографиях.

—      Но эти коврики хотя бы выглядят дружелюбно… — сказал Матвей.

Эссиорх хмыкнул:

—      Три боевые двойки златокрылых пытались объяснить самому маленькому коврику, что не надо кушать троллейбус. Невкусный он. Витаминов мало. Сорок минут они ему это втолковывали. Перепробовали все боевые магалодии.

—      И коврик что-то понял?

—      Понял, что его хотят обидеть. Оставил в покое обмусоленный троллейбус и отправился жаловаться другим коврикам. После этого все семь ковриков запрыгнули один в другой и ударили таким зарядом энергии, что пруд в Останкине выкипел до дна. Воды не осталось ни ложки. И это в лютую стужу!

—      Да, я видел столб пара, — кивнул Багров.

—      Все его видели… Целая толпа людей успела заснять его на телефоны и повсюду выложить. Теперь даже память бесполезно стирать. Но поехали дальше!

На следующем фото была улыбающаяся девушка, делающая селфи на фоне парковой ограды. Багров некоторое время изучал девушку, подозревая в ней полуденную ведьму или вампира:

—      Мавка? Зомби?

—      Хм... Зубки тебя с толку сбили? Зубки правда примечательные. Но ты ошибся. A posse ad esee non valet consequential². Если это и вампир, то пока не проявившийся. Это будущий стоматолог Зоя Колпакова выкладывает в соцсеть десятую за день фотографию…Не на девушку смотри! На ограду!

Багров стал внимательнее изучать ограду. На барельефе опорной части ограды между нейтральных вазонов и пышных пошловатых цветов был почему-то изображен.

—      Дракон! — воскликнул Матвей.

—      Да. — согласился Эссиорх. — Дракон подвида anguis in berba³спешно пытается замаскироваться. Но у него не получается. Вот тут лапа не до конца цвет поменяла. Тут чешуя на спине… Невероятно! Аnguis in berba — лучший в маскировке вид! Если мы увидели его на снимке, значит, он ранен или болен!

—      И откуда все это? Новые козни мрака? — спросил Багров.

—      Вначале я тоже заподозрил мрак, но после усомнился. Вот этот садовый гном разворотил крыло их резиденции на Большой Дмитровке! — Эссиорх вытащил из папки следующий снимок, явив существо, напоминавшее вытесанного из дубовой колоды лешака.

Вот только это был не лешак. Лешаков Багров в свое время перевидал немало. В этом неуклюжем бородатом ‹‹гноме›› угадывались огромная сила и одновременно недоработанность, громоздкость. Вытаращенные глаза под косматыми бровями смотрели грозно, но в то же время и наивно.

—      Это не творения мрака! Это творения первохаоса! Дети Геи и Урана! — воскликнул Матвей.

—Да, — согласился Эссиорх. — Множество творений псрвохаоса, которых на земле осталось мало, поскольку магия иссякает, зачем-то спешат в Москву! И у всех есть кое-что общее. Они все изранены или больны.

—      Но почему сюда? — спросил Багров.

—      Ignoramus et ignirabimus⁴, — пожав плечами, ответил Эссиорх, которого явно тянуло сегодня на латынь.

—      Ignorantia non excusat⁵, — отозвался Матвей, тоже читавший когда-то Тацита и Цицерона с листа.

Эссиорх взглянул на него с удивлением. Потом вспомнил.

—      Я как-то всегда забываю, что тебе двести лет, — сказал он.

—      Даже чуть больше, — кивнул Матвей.

Глава пятая

ФЛЕЙТА, КРЫЛЬЯ И СПАТА

Премудрость, благость и всемогущество Божии наипаче в том усматриваются, что Господь каждого из нас ставит на такое место, где мы можем, если захотим, принести Богу плоды добрых дел и спасти себя и других, и что из величайших грешников Он делает праведников, повинующихся благодати Его, влек-щей ко спасению, и дивно спасает нас от всяких обстояиий, похищая от самой погибели.

Св. Иоанн Кронштадтский

Москва была февральская, серая. Из широких труб Капотни лениво выползал тяжелый дым и, почти не отрываясь от земли, жался к крышам. В окнах зажигались неохотные утренние огоньки. Вспыхивали на мгновение, гасли и потом опять зажигались. Это проснувшиеся москвичи, совершая геройский подвиг, тащились в ванную. Включали свет, ощущали резь в глазах и опять поспешно выключали его, давая глазам привыкнуть.

Ветер толкал в бока тучи, гоня их по восточному краю города наверх, к Щелковскому шоссе, а оттуда левее, к Ярославке, где строился самый высотный в Москве комплекс, известный как «Башня». Первое слово названия фигурировало только в проекте, в рекламе же тактично обходилось. Это тактично обходимое слово было «Вавилонская». Действительно, по архитекгурному замыслу комплекс «Башня» должен был превзойти знаменитое недостроенное сооружение древности, сломанным зубом торчавшее теперь где-то в недрах Тартара.

Но отсюда комплекс «Башня» был не виден. О нем в столице вообще еще мало кто знал. Разве что Пуфс в своей темной комнатке на Большой Дмитровке 13, заранее лелеял его в отчетах. Ежедневные отчеты он писал обычно после полуночи. Каждый отчет был шедевром канцелярского жанра. Успехи не то чтобы преувеличивались, но выглядели очень выпукло и эффектно, неуспехи отнюдь не замалчивались, но выражались так округло и достойно, что казались мелкими пятнышками на сверкающем плаще карьеры начальника русского отдела. Завершалось все мыльно-ускользающим финалом. К каждому отчету прикладывался и пакетик с ежедневными эйдосами, тщательнейшим образом запечатанный, чтобы никто из курьеров не позарился.

Ну да шут с ним, с Пуфсом! Пусть сидит себе в своей норе, откуда не видно даже ночного мигания светофоров, и пишет кровью четвертой группы, для тонкости письма облизывая кончик пера синеватым языком. Не нужен он нам сейчас! Не просто же так мы начали с труб Капотни!

Совсем недалеко от этих труб — если, разумеется, смотреть оттуда, где летают лишь птицы и боевые двойки светлых стражей, — на замерзшем льду Москвы-реки в районе Южного порта Мефодий Буслаев бился с Варсусом. Радом на пустом ящике сидела Дафна и, поджав пол себя ноги, смотрела. Возможно, если бы она не сидела здесь и не смотрела, Мефодий с Варсусом не бились бы с такой горячностью. Хотя кто их знает…

Поблизости мерз Корнелий, одетый в кучу свитерков, курточек и кофточек, которые выглядывали друг из-под друга как капустные листы. Ниже всех в этом бутерброде одежды помещалась футболка, ворот которой носил следы зубов. Имелась у Корнелия такая творческая привычка жевать ворот футболки. Варвару эта привычка, помнится, выводила из себя. Она вопила и колотила Корнелия подушкой.

У ног Корнелия свернулся на льду песочный грифон. Скучая, он то и дело начинал клювом хватать Корнелия за шнурки. Хранитель грифона, не оглядываясь, хлопал его по клюву свернутой газетой. Причем хорошо так хлопал, от души. Грифон обиженно отдергивал морду, но постепенно забывался и опять тянулся к шнуркам. Уж больно заманчиво вздрагивали их концы, когда Корнелий подпрыгивал, наблюдая за схваткой.

—      Ты в курсе, что поднимаешь газету на одного из сильнейших грифонов мироздания, который может за пятнадцать минут уничтожить средний город? — поинтересовалась Дафна.

—      А он в курсе, что хорошие дорогие шнурки по одному не продаются? А клюв у него, между прочим, покруче секатора! — отвечал Корнелий, и опять грифон получал газетой.

А рядом вспарывали воздух боевые маголодии. Изредка маголодия задевала клинок, и тогда тот звенел как отламывающаяся сосулька.

Мефодий орудовал спатой, хищные нравы которой были смягчены защитной магией, чтобы не наносить серьезных ран. Оружием Варсусу служили его рапира и пастушья дудочка. Магалодиямн этой дудочки Варсус раз за разом сшибал Мефодия с ног, заставляя его кувыркаться на льду. Мефодий вскакивал и как петух бросался на Варсуса, пытаясь пробиться к нему вплотную. В ближнем бою, он был уверен, короткая спата окажется удобнее рапиры, но увы. Варсус не собирался делать Мефу такой подарок. Лишь однажды Варсус позволил ему прорваться, ловко отвел удар спаты, материализовал крылья, взлетел и.... опять Мефодий оказался на льду — распластанный, как лабораторная лягушка.