Самый лучший враг - Емец Дмитрий Александрович - Страница 20

—      Что? - удивилась Дафна. — ЭТО КТО СКАЗАЛ?

—      Это я за тебя сказал! — объяснил ей Варсус. — И не надо так нежно гладить его свитер. Если бы это была кошка, она давно бы уже замурлыкала!

По железной, в форме шеста с лепестками лестнице кафе заспешили чьи-то шаги. «Бык-бык!›› — лязгали первые, массивные, глухо приваренные ступеньки. «Бе- бе-бе!›› — дразнились ступеньки середины лестницы. «Уй-ди-ди! Уй-ди-ди!* — истерили тонкие ступеньки верха.

Захватив по дороге пластиковый стул, Корнелий перенес его к столику и оседлал спинкой вперед.

—      Еще раз привет! — сказал он.

—      А где этот? — спросил Варсус, опасливо глядя на лестницу, все еще продолжавшую пет. Ему казалось, что оттуда сейчас выскочит песочный грифон.

Корнелий застенчиво почесал розовый носик:

—      Двусмысленная ситуация вышла. Мы летели над тремя вокзалами, а там пятачок такой есть, где товарняки разгружаются… Я не думал, что он углядит с такой высоты. В общем, он украл коровью ногу, и, разумеется, ему захотелось с ней уединиться. Есть у нас один заветный чердачок. Теперь он там завис. И спать потом будет сутки. Так что у меня выходной.

—      А охотники за глазами? Вдруг они его перехватят? — забеспокоилась Дафна.

—      Да, — сказал Корнелий покаянно. — Я знаю: ты считаешь, что мы должны спрятаться в Эдеме, сидеть в глубине сада, окруженные психованными гномами, и тихо дрожать… Но я, видишь ли, не хочу так!.. Не волнуйся! Рядом с чердаком патрулируют златокрылые, так что не думаю, что охотники за глазами сунутся.

Рассказывая о грифоне, Корнелий гипнотизировал взглядом стоявшие перед Дафной вареники.

—      Проголодался? — спросила Дафна, придвигая к нему тарелку. — Держи! Я не ела!

—      Хочешь сказать, что я тобой брезгую? Да я за грифоном и то доедаю! — возмутился Корнелий, заглядывая в тарелку. — А это что за зеленый волосок? Это не с тебя упало?

—      Это петрушка! — терпеливо объяснила Дафна. — Если не нравится, давай сюда!

Корнелий испуганно схватился за вилку.

—      Нет-нет, не надо!.. Ты меня кормишь! Заботишься обо мне! Ну просто натурально неудобно! — сказал он с набитым ртом.

—      Кушай-кушай, маленькая свинка, все равно выбрасывать, — успокоил его Мефодий.

По мере того как вареники, покидая тарелку, переселялись на постоянное жительство во внутренние области Корнелия, он ел все медленнее и все чаще поглядывал на соседний столик. Там сидела грустная девушка и, кусая свернутый платок, самой себе посылала эсэмэски ободряющего содержания. Корнелий по доброте сердечной не мог видеть женского страдания. Он перепорхнул к ней и довольно быстро разговорился. Девушка начала уже смеяться и приятно розоветь, как вдруг вспыхнула и, вскочив, убежала.

Смущенный Корнелий вернулся к Мефодию и Дафне.

—      Кажется, я сглупил! — сказал он и, высунув язык, в качестве наказания насыпал на него перца. — Эп!.. Оп, гадость какая! Я сейчас огнем дышать буду!

—      А что ты ей сказал? — спросил Меф.

—      Да ничего! Я был искренен! Но почему-то девушки совершенно не умеют ценить искренние комплименты! Ляпнешь что-нибудь банальное, типа «Ты настоящая королева!» — сияют, хотя правды тут копеек на десять. А скажешь: «Ты похожа на маленькую лопоухую собачку!» — злятся. Хотя, быть может, собак ты любишь больше жизни!..

Дафна засмеялась. Ей радостно было, что Корнелий постепенно возвращается к жизни.

—      Да-да-да! — горячо продолжал хранитель грифона. — Не все девушки умеют оценить движение души таким, какое оно есть! Многих тянет на стандарты! Восемнадцатилетний д'Артаньян называет двадцатилетнюю горничную Кэти «милое дитя мое» — и читатель ему это охотно прощает. А когда я недавно попытался назвать так одну библиотекаршу, в меня, не оценив реминисценции, запустили трехтомником!

Дафна еще раз хихикнула, точно вдогонку. С минуту все сидели молча. Было слышно, как на стене бормочет телевизор и как в автосервисе что-то равномерно лязгает и гудит, будто там обитает механизированный пчелиный рой.

—      Ты по-прежнему живешь в переходе? В память о?.. — спросил Мефодий.

Из всех он был, пожалуй, самый бестактный.

—      Да, — просто ответил Корнелий. — Живу и вспоминаю. Хотя, чтобы вспоминать, нужно забыть, а я этого почти не делаю. Тут недавно получилось, что я не думал о ней несколько часов, так мне это показалось страшным предательством.

—      Варвару уже не вернешь! — сказал Буслаев.

Корнелий быстро взглянул на него.

—      Да, не вернешь, и ее эйдос у света, но мне все равно кажется, что его путь не завершен… — сказал он.

—      Думаешь, свет даст ей новое тело? Как в прошлый раз?

Корнелий вздрогнул:

—      Нет! Это невозможно. В прошлый раз она пол-чила новое тела потому что эйдос ее был на перепутье и потому что смерть была несправедлива. Теперь это было бы неправильно. При новом теле она могла бы погубить свой эйдос, потому что всегда ходила по грани… Но все равно я чувствую — и думаю, что не ошибаюсь, — что Варвара несчастна. Ну или не до конца счастлива, что ли… Не достигла всей полноты, какой-то точки накала, которая нужна для вечности!

—      Почему? — спросила Дафна.

Корнелий шевельнул узкими плечами:

—      Эго так, интуиция... Но эта мысль тревожит меня.

—      Но эйдос ее матери тоже у света! Мефодий… медальон Джафа...

—      Да, я помню. Троил сказал, что сейчас оба этих эйдоса находятся вместе. Лежат в особом крошечном сосуде, который хранится у него в кабинете. Им неплохо, они не могут не ощущать близости друг друга, но все равно свечение у них какое-то не до конца веселое. Ну как заплаканный человек, который пытается улыбнуться, но улыбка у него вымученная.

—      Из-за Арея? Потому что он в Тартаре? — спросил Меф.

Варсус, слушавший до этого момента не слишком внимательно, теперь вскинул голову и жадно уставился на Корнелия, ожидая его ответа.

—      Никто не может проникнуть во внутренний мир эйдоса. Даже Троил. Но все же по свечению и мерцанию мы можем догадываться, что эйдосу не до конца уютно, что что-то его тревожит.

—      И их тревожит судьба Арея?

—      Скорее всего.

У Мефодия мысль настолько прочно была связана с действием, что он не любил думать о том, чего нельзя изменить

—      Арею не помочь, — сказал он. — Сто раз уже это обсуждали. Нет такой силы, которая вытащит его из Расщелины Духов. Но даже если бы чудо и произошло, то что? Возвращение в Эдем для стража мрака невозможно.

Корнелий быстро взглянул на Мефа, а потом, опустив глаза, уставился на последний оставшийся вареник. Он трогал его вилкой и двигал по тарелке.

—      Выход есть, — произнес он тихо. — Мне говорил об этом Троил. Я записал его слова. Боялся забыть. Вот. Правда, не с самого начала записалось.

Хранитель грифона коснулся пуговицы на груди, и из пуговицы полился тихий голос Троила, накладывающийся на пение птиц Эдемского сада, где, видимо, и происходил разговор:

«…такое магия? И что такое наши маголодии? По сути, я имею в виду, а не по форме? Тут речь не о флейтах и не о волшебных кольцах! И даже не об энергии благодарности эйдосов».

Здесь Корнелий, что зафиксировала безжалостная пуговица, пытаясь дать ответ, издал тихий писк ущемленного всезнайки, но вовремя спохватился, что лекторская интонация Троила предполагает, что ответ известен только ему одному.

‹‹Не знаю!» — сказал Корнелий, но не этот, здесь сидящий, а записанный на пуговицу.

«Вот! — мягко признал генеральный страж. — Магия и маголодии — это не всесилие. Они предполагают, что мы незримо запрашиваем у кого-то разрешение на совершение определенных действий. Ну допустим, потрясти вот эту сливу, чтобы плоды упали на землю!»

Тут Троил, вероятно, потянулся к сливе, потому что зашуршали листья.

«Если это в принципе допустимо, то сливы… вот, падают! Значит, нам разрешили! Но даже здесь, заметь, есть ограничения! Упали не все сливы, а лишь некоторые, самые спелые. Причем упали на землю, а не взмыли в небо, не прилипли к стволу! То есть падение слив осуществилось лишь в рамках того, что возможно!