Самый лучший враг - Емец Дмитрий Александрович - Страница 52

—      Вот тебе!

Лигул обернулся. Остановился. Стараясь не спешить, Варсус выдохнул атакующую маголодию. Это была не просто штопорная маголодия, а спирально-штопорная, от которой не существовало отводов и блоков. Она пробила бы любой нагрудник, любую защиту, но не прозвучала. Дудочка Варсуса оказалась залеплена серой противной массой. Пастушок вгляделся — и его чуть не стошнило: это было оторванное ухо заманившего его сюда комиссионера.

Лигул приветливо поклонился, показывая, что ничуть не обижен, помахал рукой и, свернув на лестницу; исчез вместе со своей свитой.

Варсус не стал догонять его, безошибочно ощущая, что все напрасно. Предусмотрительный горбун уже в Тартаре. Вернувшись в опустевшую комнату, пастушок подобрал рапиру и, сидя тут же, на полу, ее концом стал прочищать дудочку, избавляя ее от комиссионерского уха. Ухо корчилось на ладони как живое, пытаясь отрастить лапки и ускользнуть.

Варсус смотрел, как оно ползет, и думал. Недавнее возбуждение ушло. Он провалился в странную замедленность, в остановленное, застывшее время. Почему Лигул сказал, что он необратимо скатывается во мрак? Зачем вернул ему оружие? А потом все эти мысли вдруг исчезли и их заместила одна очень простая и ясная: «Мефодий отыщет Камень-голову и получит огромные силы. Мало ему золотых крыльев и бессмертия! Все одному Мефодию. И даже Дафна для него одного! А на тебя вечно будут смотреть глазами сострадательного друга, не забывая очерчивать границу, которую никогда не дадут переступить!.. Плевать, что ты служил свету столько тысячелетий! В Эдем тебя больше не пустят. Грифоны будут рвать тебя клювами. Даже жалкие бронзовые крылышки на тебе больше не держатся!»

Варсус вскочил так резко, что закружилась голова.

‹‹Так что? — произнес в нем тихий, едва слышный голос. — Какой вывод? Значит, твой союзник теперь Лигул?»

И опять, перекрикивая его, загремело сердитой медью: «При чем тут Лигул? Если бы дудочку не забили, я убил бы его!.. Но разве вокруг все справедливо? Разве мне не приходилось все время убеждать себя, что все хорошо? Добро вечно оказывалось не таким уж и добрым и почему-то не очень спешило на помощь. Зло не наказывалось немедленно, как я того хотел, а возможно, не наказывалось вообще. Сколько хороших людей на войне были приговорены к смерти, страдали, ждали расстрела, потом были казнены. А как они надеялись на чудо! Но чуда не произошло! Всякие там Троилы не очень-то спешили сваливаться с небес, и даже его, Варсуса, не пускали! Нет уж, милые! Если вы приговорены, то вас, скорее всего, казнят, и добро, скорее всего, опоздает!.. Ах да! Ваш эйдос просияет! Ну тут, конечно, на все один ответ!»

Тихий голос, заглушенный кричащей медью, ничего не возражал. Не спорил. Но отчего-то Варсусу вспомнился один из его опекаемых, молодой режиссер, бакалавр культуры, резавший сиденья в аудиториях. Причем это был человек тонкий и даже неглупый. Просто у него как-то обостренно обозначались два полюса. Первый: «Все о'кей! Я о'кей! Мир о'кей! Буду всех любить, одаривать собой и светить, как солнышко!» Другой: «У меня все плохо! Я буду жечь кнопки в лифтах, резать стулья и мстить миру».

«А что туг такого? Все устали. Никого никому не жалко. Вот мы и выцарапываем любовь», — говорил этот режиссер, и Варсусу тогда, помнится, нечего было ему возразить.

А сейчас и возражать не хотелось. Силы первомира. Надо их получить и использовать самому. Напрасно Лигул так уверен, что они окажутся на службе у мрака. Он, Варсус, не будет злом. Он станет добром. Но истинным добром. Не тем, что сидит в Эдеме под защитой грифонов. С тем добром он тоже разберется... Но это уже потом, в свое время... Теперь же надо с чего-то начать.

Сосредотачиваясь, пастушок на мгновение закрыл глаза.

—      Так. Действуем. Шаг первый. Медная цепочка, вымоченная в крови единорога! — сказал он сам себе и, брезгливо раздавив сапогом ухо комиссионера, тщательно вытер подошву о порог.

Тем временем Лигул, благополучно провалившийся в свою канцелярию, уже раскладывал на столе пергаменты и ласкал взглядом малую рать открытых чернильниц. Чернильницы были расставлены в строгом, раз и навсегда установленном порядке — по группам и резусам. И горе тому секретарю, который бы ошибся.

Рядом с горбуном, готовясь уйти, стоял Азгуд.

—      Все было разыграно как по нотам! — льстиво сказал он. — Особенно меня восхитило, что вы ни разу ему не соврали, только кое о чем умолчали, а между тем получилось как раз то, что нужно.

Глава канцелярии, не поднимая глаз, усмехнулся уголком рта.

—      Вы не сказали ему, что есть еще третий, кого подпустит к себе Камень-голова. Тоже не свет и не мрак, — продолжал Азгуд.

Лигул перестал улыбаться. Уголок рта вернулся в прежнее положение.

—      Иди. Мешаешь, — сказал он. — Не забывай присылать глаза. И имей в виду если кто-то начинает казаться себе слишком незаменимым — это верный признак, что его пора менять. Помни об этом!

Азгуд поклонился и вышел.

Глава тринадцатая

ТРЕТЬЯ ПОЛОВИНА ДНЯ

Жизнь так устроена, что всякое действительно важное знание является разовым. Передать его невозможно, хота оно очень простое. Почему-то сложные математические форму-лы мы иногда схватываем сразу, а оно от нас ускользает.

‹‹Книга Света››

—      Когда привезут пиццу? — спросила Ирка.

—      В третьей половине дня, — уклончиво отозвался Матвей.

—      Третьей половины не бывает. Ты ее опять не заказал!

—      Я пытался, — стал оправдываться Багров. — Но никто не хочет привозить пиццу по адресу «Сокольники. Мы встретим вас у детской песочницы››.

Ирка усмехнулась. Она сидела за столом, сжав ладонями виски. Перед ней лежала тетрадь с кошечками на обложке — мнимый продукт полиграфкомбината города Ульяновска. Обложка тетради раскалилась докрасна. Тетрадь давно бы уже прожгла стол, не подложи под нее Матвей металлический лист, а под лист еще две половинки кирпича, чтобы он не прикасался к полировке.

—      Я застрелюсь отравленным кефиром! — простонала Ирка. — Двадцать два вызова! Из них восемнадцать срочных! Вся нежить в городе натурально взбесилась! Джинн в супермаркете перебил семьсот бутылок шампанского, надеясь найти хоти бы одну, куда можно спрятаться. Две русалки из океанариума вмерзли в лед при попытке вплавь сбежать из города. В деревянных конструкциях Исторического музея проснулся леший. В австралийском посольстве бушует разъяренный гоблин, которого раньше принимали за каменное украшение фронтона.

—      Весело, — признал Багров. — Вчера мы не явились на шесть вызовов и получили выговор на гербовой бумаге. Печать пылает от гнева. Ты связывалась с Троилом?

—      Да. Он говорит, что ничего страшного. Держитесь! — сказала Ирка, железным крюком, чтобы не обжечься, открывая тетрадь. — Вот, опять что-то пришло! Все, пчелка, поехали жужжать!

Матвей подхватил за брезентовый ремень деревянный ящик со снаряжением и повесил на плечо. Зимой его принимали за ящик для подледной рыбалки. Куда больше вопросов возникало летом. Некоторые любопытные даже пальцы пытались туда засунуть. Отдельные пальцы до сих пор валялись где-то между сушеными глазами гарпий, ресницами циклопа и пузырьками с огненной жидкостью из газовых дыхал химер. Временами Багров пытался их потихоньку выбросить, но Ирка принималась визжать, и он оставлял пальцы в покое, тем более что хранителем ящика был он и Ирка сама туда не заглядывала.

Японский микроавтобус им. Бабани был припаркован у ограды «Сокольников››. На его грязном боку пальцем было написано «Скорая помощь для нежити››. Прохожие улыбались. Они думали, что это шутка.

До автобуса оставалось метров десять, когда Багров обнаружил, что на газоне валяется вырванное с мясом заднее сиденье. О том, что сиденье не чужое, легко было догадаться по крупной серой заплатке в центре спинки. Заплатку эту поставил сам Багров там, где на диван плюнул обиженный Огнедых.

Багров схватил Ирку за плечо: