Самый лучший враг - Емец Дмитрий Александрович - Страница 58

Арея оборотень демонстративно не замечал. Вообще характер у Ронха был неуживчивый. С Олафом он тоже постоянно ссорился и ухитрялся даже переругиваться, причем очень своеобразно, поскольку был немым. Видя варяга, оборотень всякий раз превращал свою руку то в виселицу, то в осиновый кол, а то и сам превращался в дохлого Олафа и сотрясался от беззвучного хохота, находя это очень забавным.

Олаф тоже не оставался в долгу.

—      Ронх так глуп, что путает сатира и силена! — говорил он Арею. — Как их вообще можно спутать? Всякий простофиля знает, что у сатиров — козьи рожки и хвосты! А у силенов — конские копыта и конский хвост. И, разумеется, нет рожек!.. А этот олух как-то превратился в силена — ха-ха! — с козьим хвостом!

Порой Олаф и оборотень бросались друг на друга, даже пускали в ход оружие и тогда казалось, что они разорвут друг друга в клочья, но почему-то обходилось без серьезных ран. Прочие участники экспедиции даже не бросались их разнимать.

—      Они вечно так… Знают друг друга лет десять, постоянно грызутся, но до сих пор оба почему-то живы! — сказала Мифора.

Арей понимающе кивнул. Хорошая долговременная свара помогает скрасить долгие походы.

Где-то между Ронхом и Гунитой, прикрываемая ими с боков, ехала тяжелая повозка. Рыжая Магемма, напевая, вела за собой мулов. К поводьям она даже не прикасалась. Мулы слушались ее голоса. Не замолкала же Магемма вообще никогда. Даже ночью она порой пела во сне — гортанно, на забытом языке древних.

На ее голос слетались мотыльки и плясали у ее лица, а из леса выходили звери и молча слушали. Даже самые страшные хищники бывали тогда неопасны и никогда не нападали.

Барон мрака заметил, что остальные четверо — и Гунига с Мифорой, и Олаф, и даже убийца Ронх — берегут рыжеволосую Магемму. Она как костер жизни, у которого все они греются. Когда Магемма смеялась, все смеялись вместе с ней. Когда плакала, что бывало редко, — все плакали.

Арею Магемма была любопытна. На привалах он незаметно разглядывал ее. Виски у девушки были узковаты, лобик изящен, хотя и невысок, а жевательные мышцы, напротив, очень развиты. Все это делало девушку похожей на умную обезьянку. Если добавить к этому живую мимику, мгновенно преображавшую лицо, то Магемму можно было сравнить даже с оборотнем.

Она постоянно передразнивала собеседника — очень тонко, лукаво, совсем чуть-чуть. Чаще всего собеседники передразнивания не замечали, но отчего-то напрягались. Например, Мифору злили поджатые губки с одновременно вскинутыми наверх глазками.

—      Ну как так можно?! Не уродуй себя! Ужасно же противно! — говорила она.

И совершенно не замечала, что это выражение украдено у нее.

Мощную неповоротливую Штосс, ходившую вперевалку, сердило, когда Магемма начинала переваливаться или кончиками пальцев касаться скул, как это делала сама Штосс, когда прихорашивалась у ручья.

Один только Олаф откровенно хохотал, когда, разговаривая с ним, Магемма внезапно замолкала и начиная обхлопывать свои карманы, проверяя, не завалялась ли где фляжка, из которой можно хлебнуть.

Арей знал, что магеммы такие же люди, как и остальные. Состоят из крови и плоти. Смертны, имеют эйдос. Главное отличие магемм состоит в том, что магеммы передают следующему поколению весь свой опыт и все свои знания. Но только дочерям. От бабушки к матери, от матери к дочери — и так бесконечно долгие и долгие века. Именно поэтому магеммы знают праязык — начальных сущностей и наречения имен — и пением управляют животными и людьми. Мужчина дара магемм унаследовать не может, и сыновья магемм рождаются обычными.

Передача опыта — великая вещь. Если бабушка магеммы когда-то сьела ядовитый гриб, ее внучка этой ошибки ни за что не повторит. Вот только личная жизнь у магемм устраивается обычно крайне тяжело. Невозможно довериться мужчине, имея бесконечный опыт ошибок предшествующих поколений. Не успеешь увлечься — а услужливая память подскажет, что всего каких-то сто сорок лет назад такой же улыбчивый брюнет разбил прапрабабушке сердце и смылся, оставив ее с маленькой дочерью напевать песни на неизвестном языке.

Сам Арей при дневных переходах обычно шел замыкающим. Это было не менее сложно, чем идти первым. Немало тварей нападают со спины, а перед этим долго крадутся следом. Редкий день обходился без того, чтобы не пришлось пускать в ход меч.

Пелька сидела в повозке и грелась о спину серовато-зеленого дракона. Из повозки она выбиралась редко. Всех дичилась, ни с кем, кроме Магеммы, не разговаривала, даже на Арея фыркала. Ела быстро, много и жадно, но тоже отдельно от всех. Схватит еду — и убежит под солому к дракону. Мифора называла ее дикой кошкой и утверждала, что ночью девчонка непременно кого-нибудь зарежет и сбежит. Штосс посмеивалась и, деля мясо (питались они в основном дичью, которую добывали Ронх и Олаф), давала девчонке самые большие куски. Пелька хватала их и мчалась к дракону. Дракон уже привык к ней и всякий раз, как она приходила, открывал глаза. Намордник из веревки и обрывки огнеупорного плаща Пелька с его морды давным-давно сняла, хотя Мифора, боявшаяся драконьего пламени, была против.

—      Надо же! Эта ящерица до сих пор жива, — сказал как-то Арей, наблюдая, как Мифора капает в рану беловатый сок, отжатый из мясистого, тщательно изрубленного побега.

—      Да. Ему даже чуть лучше, — сказала Мифора. Ее черные страшные брови недовольно сдвинулись, когда Арей назвал дракона ящерицей.

—      Из-за твоей травы?

—      Нет. Она лишь смягчает боль. Дракон должен был давно умереть. Здесь ты прав.

—      Раз он не сдох, значит, мы идем правильно, — буркнул Олаф — То, что мы ищем, все ближе. Еще несколько дневных переходов, и..

—      ...повозку придется бросить, потому что начнутся горы, — сказала Штосс.

Однако бросить повозку пришлось даже раньше. В полдень Магемма, случайно взглянувшая на небо, вдруг застыла, а затем, предупреждая об опасности, вскинула над головой ладонь.

—      Осторожно! — крикнула она. — Эх! Леса нет!

Штосс со свистом раскрутила боевую плеть, но вдруг рука ее повисла и она, забыв о плети, прохрипела:

—      Призрак!

По пригорку навстречу им медленно и страшно скользила тень высокого худого мужчины с длинной бородой и растрепанными волосами. Магемма перестала петь. Оборотень Ронх слитным движением извлек из ножен парные кинжалы.

Воздух содрогнулся. Появившись со стороны солнца над полем пронеслось гигантское синекрылое чудище с похожей на собачью головой и с торчащими, как у кабана, нижними клыками. Упав сверху, чудовище впилось когтями в спину одного из мулов и взлетело вместе с ним. Отважно прыгнув под колеса повозки, Штосс несколькими сильными ударами перерубила упряжь.

Крылатое чудище унеслось. Пелька хотела метнуть ему вслед нож, но Арей удержал ее за запястье. У чудища были мощные, как у грифа, когти и три костяных шипа на подбородке. От синих растрепанных перьев веяло бесконечным одиночеством. Изредка чудище издавало гортанный, полный тоски крик, на миг замирало в воздухе, точно надеясь на ответ, и летело дальше. В когтях у него бился еще живой мул.

—      Зачем мы отдали ему мула?! — крикнула Пелька, с гневом вырывая у Арея руку.

—      Штосс все сделала правильно… И Арей тоже правильно поступил, не позволив тебе разозлить его, — сказал Олаф. Сам он, пока все происходило, не делал совершенно ничего. Даже не притронулся к топору. Просто стоял и, скрестив руки на груди, наблюдал.

—      Почему? — Пелька, задрав голову, смотрела на удаляющееся чудище.

—      Потому что это был перитон! — сказал Олаф. — Далековато он залетел. Куда чаще их встретишь над океаном.

—      Это чудище — перитон? — с ужасом спросила Магемма. — Как ты узнал?

—      По тени, которую Штосс назвала призраком, — объяснил Олаф — Перитон отбрасывает человеческую тень. Там, где я родился, говорят, что перитоны — духи погибших вдали от дома моряков, которых кто-то еще ждет. Как только перитона перестают ждать — он погибает. А этого, видать, еще ждут.