Как Иисус стал богом - Эрман Барт Д. - Страница 64

Первое, что надо подчеркнуть – это то, что пассаж действительно кажется поэтическим. Исследователи располагали отдельные строки различным образом. Разумеется, в греческом языке поэзия не выделялась абзацами и вообще никак не указывалась – греческие рукописи Послания к Филиппийцам просто содержат этот пассаж, как любой другой, строка за строкой, слово за словом. Но эти строки не только сохраняют, но даже обретают лучший смысл, если их расположить как в поэтическом произведении. Та структура, которую я здесь привел – общепринятая среди исследователей при анализе данного пассажа: поэма делится на две части, каждая часть состоит из трех строф, а в каждой строфе по три строки. Первая половина начинается с определения темы поэмы, «Который» (ссылка на Христа Иисуса), а вторая – со слова потому. В самых общих чертах первая половина говорит об «уничижении» Христа, то есть о том, как он сошел с небес, чтобы стать человеком, и умер в послушании Богу; а вторая – о его «превознесении», то есть о том, что Бог поднял его до еще более высокого положения и статуса, чем он имел раньше, в качестве награды за его смирение.

Как я уже говорил, исследователи уже давно считали этот пассаж до-Павловой традицией, которую Павел включил сюда, в свое Послание к Филиппийцам. Это не то, что Павел сочинил прямо на месте, работая над письмом. Есть несколько причин так думать. Во-первых, пассаж, по-видимому, представляет собой самодостаточную единицу, по своей композиции скорее поэтическую, чем прозаическую. Более того, целый ряд слов – включая ключевые – появляются только здесь, в этом пассаже, и нигде больше в посланиях Павла. Это относится к слову образ (использованном дважды: в образе Божьем и образ раба) и к выражению счёл хищением. Отсутствие столь важных слов в писаниях Павла свидетельствует о том, что он цитирует пассаж, написанный раньше кем-то другим.

Подтверждение этой точки зрения исходит из связанного с нею факта, что некоторые из ключевых положений данного пассажа в посланиях Павла не встречаются больше нигде. Опять же это относится к некоторым из центральных представлений: что Иисус был в образе Божьем прежде, чем стать человеком; что перед ним была открыта возможность равенства с Богом прежде, чем прийти на землю, и что он «уничижил себя», приняв образ человека. Эта последняя идея обычно интерпретируется так, что Христос отказался от всех высоких прерогатив, которые принадлежали ему как существу божественному, чтобы сделаться человеком.

Еще один, последний, довод в пользу того, что Павел цитирует здесь традицию, существовавшую и находившуюся в обращении еще до него, объяснить немного сложнее. Дело в том, что эта часть поэмы не слишком хорошо вписывается в общий контекст Послания к Филиппийцам. В данном месте послания Павел говорит обращенным в христианство филиппийцам, что они должны вести себя не эгоистично, обращаясь с другими людьми лучше, чем с собой. В предыдущем стихе он просил их преследовать не только собственную выгоду, но – в еще большей степени – выгоду других. Затем он цитирует этот пассаж, чтобы показать: именно так поступал Христос, отказавшись от того, что принадлежало ему по праву («образа Божия»), чтобы служить другим (приняв «образ раба»), и будучи послушным Богу вплоть до смерти за других.

Проблема здесь в том, что вторая половина поэмы о Христе (стихи 9-11) вовсе не передает тот же самый урок, а будучи воспринятой всерьез, как может показаться, даже противоречит ему. Ибо, согласно этим трем последним строфам, Бог щедро вознаградил Иисуса за его временное самоуничижение в человеческом образе и вознес его даже выше, чем он был изначально (именно на это указывает греческое слово, переведенное как «превознес», а также последующие строки), сделав его Господом всего, перед которым преклонятся и которого будут исповедать все живые существа.

Мысль о конечном вознесении Иисуса не соответствует цели, с которой Павел цитирует поэму, ибо, если кто-то проявляет послушание в расчете что-то получить в итоге, то это просто означает, что он или она действует ради собственной выгоды. Тогда как вся суть пассажа в том, что люди не должны преследовать собственную выгоду, но поступать бескорыстно, ради выгоды других.

Поскольку вторая половина поэмы не слишком хорошо «работает» в данном контексте, можно быть почти уверенным, что речь действительно идет о поэме, существовавшей еще до Павла и знакомой ему, а возможно, также и филиппийцам. Павел цитирует поэму целиком, поскольку она была известна его читателям и передавала основную идею, которую он хотел до них донести – а именно, что они должны подражать примеру Христа, отдавшего себя ради других, – пусть даже вторая половина поэмы могла быть истолкована, как подрывающая эту мысль.

Вот лишь некоторые из причин, по которым исследователи считают, что Павел, скорее всего, не сочинил эту поэму сам, работая над Посланием к Филиппийцам. Это до-Павлова традиция. Вы, наверное, уже заметили, что одна строка в поэме длиннее, чем остальные: «Он смирил Себя, быв послушным до смерти, и смерти крестной». На греческом языке она еще длиннее. Исследователи часто делают предположение, что Павел добавил слова «и смерти крестной», поскольку для него именно распятие Иисуса имело основополагающее значение.

В Первом послании к Коринфянам Павел напоминает своим читателям, что когда он впервые пришел к ним – пытаясь обратить их от служения языческим идолам к вере в Бога Израиля и его Мессию, Иисуса – его весть была исключительно о кресте Иисуса: «Ибо я рассудил ничего не знать у вас, кроме Иисуса Христа, и Иисуса Христа распятого» (1 Кор 2:2). В Послании к Галатам он подчеркивает, что именно смерть через распятие была значима для спасения. Одно дело, если бы Иисус был забит камнями до смерти или, например, удушен. Но, поскольку он был именно распят, он мог взять на себя «проклятие» за грех, которого заслуживали другие – потому что, как указано в писаниях, всякий, «висящий на древе», проклят Богом. Это ссылка на закон Моисеев, Втор 21:23, который заявляет: «Проклят пред Богом [всякий] повешенный [на дереве]». В своем первоначальном контексте этот стих означал, что любой, кто был казнен и затем повешен гнить на дереве, явно находился под Божьим проклятием. Для Павла, поскольку Иисус умер, будучи пригвожденным к «дереву» – то есть распятым на деревянном кресте, – он понес на себе проклятие Бога. А поскольку он не заслуживал этого проклятия, то он, должно быть, принял его на себя за других. Поэтому для Павла имело такое важное значение то, что Иисус не просто умер, но умер, будучи распятым.

Строки из поэмы о Христе в Флп 2 «работают» немного лучше без слов «и смерти крестной», указывая на то, что Павел добавил эти слова к поэме, чтобы сблизить ее еще теснее со своей собственной богословской трактовкой смерти Иисуса. Если это так, то это еще одно указание, что Павел не был изначальным автором поэмы, но унаследовал ее из традиции и процитировал здесь потому, что она отвечала его целям.

Цитируя поэму, Павел явно свидетельствует о том, что соглашается с ее учением о Христе. Но в чем конкретно состоит это учение? Ниже я высказываю предположение, что эта поэма представляет собой понимание Христа, основанное на христологии воплощения – что он был предвечным божественным существом, ангелом Божьим, который из смирения и послушания спустился на землю и которого Бог в итоге вознаградил, вознеся на еще более высокий уровень божественного достоинства. Но прежде чем пуститься в рассуждения по поводу такого толкования, я должен отметить, что некоторые исследователи вовсе не рассматривали эту поэму как выражение какого-либо богословия воплощения.

Поэма о Христе и Адам

Некоторые специалисты с трудом представляли себе, что поэма, существовавшая еще до Послания Павла к Филиппийцам – и, следовательно, поэма, чье составление должно датироваться 40-ми годами н. э., – могла уже прославлять воплощение Христа. Эта дата казалась им слишком ранней для такой «высокой» христологии. Как способ хотя бы отчасти разрешить эту проблему, было предложено другое, альтернативное, объяснение. Согласно этому альтернативному объяснению, начало поэмы вовсе не представляет Христа как предвечное божественное существо. Оно представляет его вполне человеком, или точнее, своего рода «вторым Адамом», в некотором смысле слова вторым явлением праотца всего человечества^[109].