Я выбираю свободу - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 15

Музыка оборвалась своевременно, но все равно внезапно. Хотелось продолжать танец, пусть и без нее, но мы оба замерли, как околдованные. Моя ладонь в его ладони, мои лопатки прижаты к его груди, бедра — к его бедрам. Вторая ладонь партнера накрывала низ моего живота, прижимая крепко, почти непристойно, но желанно и удивительно органично.

Несколько мгновений висела настороженная тишина. Не двигались не только мы, попросту не способные шевельнуться без приказа музыки, зрители тоже завороженно молчали. А потом тишина как-то вдруг взорвалась аплодисментами, одобрительными возгласами, радостным свистом. Нас обступили, кто-то что-то восторженно говорил, я улыбалась и кивала, даже отвечала, а сама по-прежнему не могла шевельнуться в плену чужих рук. Или просто не хотела?

Вновь зазвучала музыка, вокруг началось движение — чужое, постороннее — но для нас это послужило командой «отомри». И то лишь отчасти, потому что объятия партнер не разомкнул, да я и не настаивала на этом. Только развернулась в его руках, чтобы все-таки выяснить, кто же так удачно составил мне пару. И замерла, зацепившись взглядом за белоснежные волосы, разметавшиеся по плечам. Медленно-медленно, отказываясь верить, подняла взгляд выше — и встретилась с пристальным, немигающим, горячим взглядом темно-красных глаз, наполненных тем самым пламенем, что горело в моей крови минуту назад. Я не видела их цвета в зыбком свете костра, но прекрасно помнила.

— Ты?! — выдохнула растерянно и почти беззвучно, но он все равно почувствовал на фоне гремящей музыки и звенящих голосов. Только почему-то не стал острить и язвить, медленно кивнул, вглядываясь в мое лицо. А потом вдруг наклонился — и поцеловал, а свободная ладонь легла мне на затылок, придерживая и не давая отстраниться.

Впрочем, зачем себя обманывать? Я даже не подумала, что можно это сделать, и в ту же секунду ответила со всем жаром, еще теплившимся внутри. Чувство было такое, будто на раскаленные угли плеснули спирта. Мы целовались как безумные, жадно и страстно, от возбуждения темнело в глазах. Туманивший голову хмель смешался с иссушающей жаждой, и любые сомнения и разумные мысли отступили под напором желаний тела. До дрожи, до мучительной боли в груди, до зуда в пальцах хотелось сорвать мешающие тряпки, почувствовать его ладони на своем теле. Сейчас было наплевать, кто мы друг другу, и вообще. Главное, я особенно остро ощущала, что унять этот пожар может единственное существо в целом мире, что только в этих руках я… воскресну?

Странное и неожиданное слово пришло откуда-то извне — или наоборот, из глубины бессознательного. Я сейчас плохо понимала, что оно значит, потому что чувствовала себя живой как никогда, но именно это слово подстегнуло меня, заставило отстраниться, перехватить Феля за руку и увлечь прочь из толпы, к темнеющим вокруг силуэтам пустых зданий. Последние остатки самообладания требовали, чтобы мы хотя бы укрылись от посторонних глаз, не надеясь на более разумное поведение, и я точно знала, что там можно это сделать. В порту не было жилых домов, только склады — разрушенные и уцелевшие — здание управления порта, еще что-то… сейчас я не хотела об этом вспоминать, каждая секунда промедления отзывалась во всем теле без преувеличения болью.

Никогда в жизни не думала, что желание может быть… таким, и никогда ничего не хотела так сильно. Это желание составляло почти всю мою сущность, не оставляя места ничему другому.

Мы взбежали по ступеням и через низкую арку без двери вступили в пахнущий пылью сумрак. Я попыталась сориентироваться в пространстве и понять, куда стоит двигаться дальше, но тут уже Бельфенор оставил роль ведомого, рывком развернул к себе и впился в губы поцелуем, вжимая своим телом в стену. Его руки суматошно, торопливо боролись с моей юбкой, пытаясь нащупать край подола и добраться до тела, я же упрямо теребила ворот его рубахи, никак не желающий поддаваться. Мгновенное просветление позволило сообразить, что там попросту нет пуговиц, и я, чуть не плача от злости и отчаянья, рывком дернула полы вверх, освобождая из-под ремня, и с невероятным наслаждением прижала ладони к гладкой теплой коже. Мужчина издал невнятный хриплый звук — не то застонал, не то выругался — и в этот момент юбка наконец-то поддалась, и я почувствовала его руки на своих бедрах. Фель легко приподнял меня, теснее прижимая к себе, заставляя раскрыться, а я крепко обхватила его ногами за талию и настойчиво потянула рубашку вверх.

На несколько мгновений прервав поцелуй, он сбросил одежду, и та контрастно-белым ярким пятном легла на темный пол, а через мгновение я почувствовала легкое возмущение магического поля — простенький поисковый импульс. Вновь вернувшись к моим губам, Фель отстранился от стены и, слепо шаря по ней рукой, двинулся вбок, одной рукой придерживая меня: видимо, ответ импульса ему помог. А я, одной ладонью держась за мужские плечи, второй торопливо расстегивала собственную блузу, чтобы избавиться и от нее. Это получилось удивительно быстро.

Обо что-то споткнувшись и тихо выругавшись — это что-то покатилось по полу с гулким металлическим грохотом — мужчина наконец нащупал дверь и толкнул ее. Благо, та открывалась в нужную сторону и подалась под моими плечами.

Не знаю, что это за комната — здесь оказалось так же темно и пусто, как и в предыдущей, разве что по ощущениям она была значительно меньше. Еще здесь обнаружилась мебель. Фель усадил меня на стол и, освободив руки, торопливо занялся собственным ремнем…

Процесс интимной близости мужчины и женщины во все времена наделялся чертами более возвышенными, чем совокупление животных. Говорили о духовной близости, о слиянии душ, придумывали десятки поэтичных названий, и особенно старались в этом мои сородичи, всегда воспевавшие красоту природы и всех ее проявлений: «прогулка по звездной дороге», «прикосновение к вечности», «танец жизни», «пробуждение весны». Люди выражались проще, они называли это «заниматься любовью».

А вот в том, что сейчас происходило между нами, не было совсем ничего возвышенного, да и с любовью этот процесс никак не связывался. Гораздо лучше подходило грубое и бесцеремонное слово «трахаться», кажется, калька с орочьего, или какое-то другое обозначение из области совсем уж ненормативной лексики.

Фель двигался во мне глубокими сильными толчками, до боли сжимая ладонями ягодицы, а я впивалась ногтями в его плечи, рвано стонала и не просила — требовала не останавливаться, еще и еще, содрогаясь от прокатывающихся по телу волн наслаждения. До тех пор, пока удовольствие не затопило меня до радужных искр перед глазами, отозвавшись эхом низкого хриплого мужского стона.

На некоторое время мы оба замерли. Я уткнулась лбом в прохладное плечо, обняла его за талию отчего-то ватными ослабевшими руками, и, не переставая, вздрагивала и ежилась — не то от отголосков ощущений, не то от зябкого вечернего воздуха, который буквально только что казался раскаленным. Фель одной рукой упирался в стол, второй — обнимал меня, а его теплое учащенное дыхание щекотало и грело мое ухо.

Потом он мягко отстранился, но вместо того, чтобы одеться и уйти (мысль об этом вяло и как-то очень грустно шевельнулась у меня в голове), принялся, насколько я могла слышать, раздеваться дальше.

— Что ты делаешь? — Я наконец вспомнила, что рот существует не только для поцелуев, но может выполнять другую полезную функцию. Вопрос не слишком умный, но думать сейчас мозг отказывался, в голове царил вязкий плотный туман.

— Раздеваюсь, — предсказуемо отозвался светлый и через мгновение потянул меня к себе, вынуждая слезть со стола. Привлек в объятия, но не просто так: длинные ловкие пальцы без особого труда нашли застежку юбки, и я зябко вздрогнула, оставшись совсем без одежды. — Замерзла? — мягко спросил Фель, обнимая меня обеими руками.

— Немного. Сыро, холодно, — честно призналась я.

— Сейчас я тебя согрею, — с тихим предвкушающим смешком пообещал — или все-таки пригрозил? — он и начал медленно прокладывать дорожку из поцелуев вниз по шее. Не солгал: согрелась я почти сразу.