Я выбираю свободу - Кузнецова Дарья Андреевна - Страница 7

— На перекладных добирались?

— Нет, нам… транспорт выделили, — поморщилась она. Кто-то из ребят тихонько выругался себе под нос, кто-то демонстративно потер седалище, а я опять не удержалась от ухмылки. Понятно, что им за транспорт выдали — небось грузовик с наспех сколоченными лавками. Видимо, эвакуировали их совсем уж в глушь, железки там нет — ее для заводов прокладывали — нормальное воздушное сообщение тоже пока отсутствует. От гор трястись сюда больше суток на той деревянной лавке, да по военным дорогам…

— Давайте-ка мы с вами начнем с приятного и сначала поедим, потом прогуляемся до вашего временного пристанища, а там посмотрим. Может, отложим экскурсию на завтра, вы хоть отдохнете. Меня, кстати, можете звать Тилль.

— И все? — растерянно уточнила староста.

— Все зовут и вы зовите — я привыкла. Ну что, двинулись навстречу здоровому питанию и сну!

Молодежь загомонила, утверждая, что отдохнуть они могут и после экскурсии. Но против «поесть» никто не возражал, и я, призвав выводок будущих целителей к порядку, решительно двинулась в сторону столовой.

Причина беспокойства Танагриаль была понятна — девочка являлась не просто светлой, но светлой высокородной. У нас вообще очень просто определить по имени, кто и откуда взялся. Первое имя — собственное, и его окончание напрямую характеризует род: для древнего рода «ор» у мужчин, буквально означает «великий», и «аль» — у женщин, буквально «прекрасная». Второе имя дается по матери, третье — отцовское без окончания, но с добавлением фамильного артикля. Эль — для светлых, дар — для темных, ир… до недавнего времени считалось пренебрежительным, такой артикль носили так называемые «дикие» — отлученные, опальные, вышедшие из недостойных называться высоким именем родов. А дальше обычно называли имя рода, если оно имелось. У высокородных светлых оно имелось у всех, потому что, лишаясь имени рода за какие-то прегрешения, эльф лишался и права на артикль «эль».

Имена что отца, что матери светлой, мне ничего не говорили. Надо будет спросить тихонько, из какого все-таки рода она вышла? Не то чтобы принципиально, но любопытно. Что бы девушка себе ни думала, но светлые среди нас тоже попадались, даже высокородные — из тех, что разделяли убеждения Валлендора и его соратников. Да что далеко ходить, Валек и сам был светлым до мозга костей. Правда, светлым, в отличие от большинства их, в хорошем смысле этого слова — со светлой головой и светлым сердцем.

В столовую студенты вошли с благоговейным восторгом, а на еду набросились с таким видом, будто голодали всю жизнь. Да, может, и вправду голодали…

После сытного обеда, несмотря на браваду, детей заметно разморило. Они пытались хорохориться и упрямиться, но без прежнего энтузиазма, так что вместо экскурсии мы первым делом направились в казармы — осмотреться, там я страдальцев и оставила. При виде коек с тонкими матрацами и застиранного, но чистого постельного белья их желание немедленно приступить к учебе заметно пошатнулось.

— Это что за табун глистов ушастых? — мрачно поинтересовался у меня на выходе из казарм дежурный бригадир, личность на редкость колоритная.

Огромный пожилой угрюмый орк Кхавра Рых еще до войны был дежурным по казармам, в которых размещался весь городской сухопутный гарнизон, а с начала войны — бессменным дежурным. Тогда же ему присвоили чин бригадира — звания в нашей армии отличались от прежних, так что переименовали всех. К войне Кхавра оказался не годен ввиду отсутствия правой руки и правого глаза, а здесь нашел свое место. Своего рода городская достопримечательность. Помимо того что он великолепно исполнял свои обязанности (ему и одной руки хватало, чтобы поддерживать на подведомственной территории дисциплину), он еще и город знал как свои четыре пальца, и что особенно важно — старые подземелья под этим городом.

Но даже не это его отличало от всех прочих, гораздо важнее была примечательная наружность и манера речи.

— А тебя разве не предупредили?

— Мне сказали — тридцать восемь рыл по тумбочкам распределить, так я вон белье по местам расставил и жизненное пространство освободил. А кто они по фамилии и роду деятельности — не доклали.

— Студенты-целители, — пояснила, тщетно пытаясь справиться с улыбкой.

— О как! — крякнул старый орк, бросив нехороший взгляд в сторону прикрытой двери. — Грамотные все насквозь, а устава не нюхали.

— Кхавра, не обижай детей, они вон и так, как ты точно подметил, глисты, у них и без устава тяжелое детство, — попросила я. — Может, это временная мера и общежитие скоро восстановят…

— Да ладно, пусть лежат, если беспорядки нарушать и дисциплину хулиганить не будут, а отбиваться станут по часам, — смягчился орк. — От того общежития одна проходная и осталась, чтобы коменданта покласть.

— За это не волнуйся, они ребята дисциплинированные, — утешила я.

Кхавра в ответ скептически хмыкнул и вразвалочку потопал в каптерку.

Однако об одном я не подумала, когда решила уложить детей спать. Им, конечно, хорошо, они отдохнут с дороги и завтра будут чувствовать себя пристойно, но… мне-то что до вечера делать? Честно говоря, особого желания болтаться по зданию правительства и до этого не возникало, это, скорее, был зов долга и совести, а сейчас даже они приумолкли. По-хорошему, там все прекрасно обойдутся и без меня, для решения политических вопросов я не нужна, разберутся сами, а что до ритуала… Все, что от меня требовалось, я подготовила уже давно, в крайнем случае — и без меня найдутся способные на подобное свершение.

Я засунула руки в карманы, перевалилась с пятки на носок и обратно, задумчиво огляделась по сторонам. Нащупала портсигар, оживилась было, но вспомнила, что там пусто, как в государственной казне, и загрустила. Правда, что ли, зайти домой да заняться делом? Вроде бы папиросная бумага у меня еще осталась, да и все нужные травы как раз подсохли.

В общем, решено, гулять — так гулять. Накручу себе курева, устрою постирушки и на пару часиков до заката и ритуала завалюсь спать, благо — времени еще уйма. Будет у меня хозяйственный день: и без магии, и польза для дела. Как ни прискорбно это осознавать, но Валлендор прав, мои попытки сгореть на работе никому никакой пользы не принесут, так что — надо менять стратегию.

И я решительным шагом двинулась к тому месту, которое в последнее время гордо именовала домом.

Приморский — небольшой городок. Он лежит в тесном ущелье, и ему попросту некуда разрастаться. Горы вокруг невысокие — даже не горы, скорее, скалы — но крутые и иссеченные трещинами, за которые цепляются невысокие корявые сосенки. Много лет назад, когда эти места еще не накрыла тень Великого Древа, здесь находилась крошечная рыбацкая деревушка. Потом бухта заинтересовала властей предержащих своим удобством и защищенностью от суровых северных ветров, и тут построили торговый порт. А где торговый — там и военный, и вскоре в воротах бухты — единственном проходе между прибрежных скал, ведущем в почти ровную круглую чашу залива — был построен укрепленный форт, прикрывший городок от угрозы с моря.

Самая большая проблема таких городов, построенных в уютных горных ложбинах, это недостаток пресной воды. Приморскому в этом вопросе очень повезло: скалы под городом изъедены пещерами, а в этих пещерах есть пресные озера. Вода из-за известковых примесей имеет неприятный запах, дает густой осадок, но, главное, она имеется.

Когда-то — совсем недавно! — это был красивый город. На площадях били изумительной красоты фонтаны, белоснежные фасады зданий оттенялись густой зеленью раскидистых деревьев, на улицах звенели голоса, тарахтели туда-сюда грузовики, подобно большим бурым муравьям растаскивающие из порта контейнеры, гудели длинные товарные поезда.

Сейчас… по сравнению с картинами довоенных лет город казался мертвым. Впрочем, нет, я несправедлива, это во мне говорят застарелая злость и усталость. Сейчас он, скорее, напоминал больного, начавшего оправляться от долгой, трудной, выматывающей болезни. Пожелтевший, отощавший, но упрямо цепляющийся за жизнь. Приморский победил и выжил, а все остальное уже не так важно. Мне ли не знать, что воля — главное условие выздоровления?