Азбука для двоих (СИ) - "Ie-rey" - Страница 4

— Эй, я серьёзно. Просто хён, ладно?

Чонин устало кивнул, но на Чондэ не посмотрел. Вот ещё.

— Честно говоря, я не понимаю тебя. Господин Ха сказал, что у тебя по всем предметам высокие отметки, и только с вокалом всё плохо. И давай ты не будешь рассказывать мне душещипательную историю об отсутствии у тебя слуха, да? — Чондэ притормозил на перекрёстке, повертелся на сиденье, чтобы после уронить Чонину на колени стопку контрольных. Написанных Чонином контрольных в конце прошлого учебного года. И все эти контрольные Чонин написал почти идеально.

— Вот. Сольфеджио и прочее. У тебя всё в полном порядке со слухом, если не сказать больше. Если ты сейчас собираешься рассказать мне ещё одну трагичную историю об отсутствии у тебя голоса, то я тебе возражу. Я слышал в столовой и в перерывах, как ты говорил с друзьями. У тебя красивый голос. Баритон. Приятный и даже бархатный. Немного глуховатый, но зато богатый обертонами. Думаю, при достойном исполнении песен у твоего голоса будет лирическая окраска. Это встречается не так часто и высоко ценится. Таким образом, Чонин, мы приходим к выводу, что слух и голос у тебя есть. Только я никак в толк не возьму, почему ты не поёшь при этом?

— Ага, значит, спорить с тем, что играю я паршиво, вы не собираетесь? — огрызнулся Чонин, совершенно не обрадовавшись наблюдательности Чондэ.

— Хён. Я ведь просил тебя не быть таким формальным. И да, играешь ты так себе, но тут уж ничего не поделаешь. Тебе это не особенно нужно, интереса у тебя оно не вызывает, потому прорыва не будет. Вот если бы ты заинтересовался, или тебе вдруг очень сильно понадобилось, то ты добился бы многого, хотя гениальным музыкантом так и не стал бы. Не твоё. Ты даже не в силах запомнить банальную аппликатуру и ставить пальцы правильно. Дело не в том, что ты плохой ученик, а в том, что ты даже не понимаешь смысла этого и не хочешь понимать.

Чонин тяжко вздохнул и постарался уцепиться взглядом за мелькающие за окном витрины. Он не собирался выслушивать очередные нотации и поучения. Тем более, от Чондэ. Их уже было столько, что они вызывали лишь саднящее раздражение и желание оглохнуть.

— Вот об этом я и говорю — ты даже не хочешь слушать.

— Почему бы вам… тебе, хён, просто не оставить меня в покое? Я не самый худший ученик. Просто у меня нет предрасположенности к музыке.

— Ну да. — Чондэ громко фыркнул. — Но ты же танцуешь, правильно? Как ты можешь танцевать, не чувствуя музыку и ритм? Если бы предрасположенности к музыке у тебя не было, ты не смог бы танцевать. Одно цепляет другое. Тут всё взаимосвязано, Чонин. Давай я разложу всё по полочкам? Ты вот учишься ради чего? Чтобы попасть на сцену, верно? Теперь скажи мне объективно, насколько высоки твои шансы попасть на сцену только за счёт танцев и актёрского мастерства? Вот именно. Я не хочу сказать, что это невозможно. Возможно, безусловно. Но шансы мизерные. А теперь скажи мне, насколько вырастут твои шансы, если ты приплюсуешь к танцам и актёрскому ещё и вокал? Ага. То-то же. Просто подумай о том, что в программу не зря включён вокал даже на танцевальном направлении. Более того, могу тебе сказать, что особая система дыхания для танцоров сама по себе благотворно сказывается на вокальных способностях и формирует певческий голос. Одно вытекает из другого, понимаешь? Теперь скажи мне, Чонин, почему ты отказываешься петь?

— Не отказываюсь. Просто не могу.

Чонин стиснул зубы, пытаясь пережить унижение. Чондэ так безразлично отозвался о танцевальных и актёрских навыках, будто видел, на что Чонин способен, но не оценил. Словно Чонин был таким же, как все, а не лучшим на танцевальном направлении, не лучшим именно в танцах. Но тогда почему наставник Ча, преподававший танцы, считал иначе?

— Чудесно. Ты в курсе итоговых выступлений? Полагаю, да. Подумай, что будет, если тебе дадут задание, сопряжённое с вокалом. Что ты будешь делать тогда? Там не прокатит твоя уловка раскрывать рот вместе со всеми, не издавая ни звука или издавая слабый звук. Не выйдет, Чонин. Тебе нужно петь. Нормально. Не быть великим и гениальным, но просто умело петь. Потому что нет иного выхода.

Чонин упрямо молчал. Он без того знал всё это — то, что Чондэ ему наговорил. Но знать и осуществлять — это разные вещи. Чонин мог петь — дома и в одиночестве. В иных условиях петь он не мог.

— Обычно ты берёшь ноты очень неуверенно, как будто боишься промахнуться. И тянешь их тоже неуверенно, обрывисто. Я могу понять, что с голосом твоего типа непросто обращаться — он чрезвычайно сложен для постановки, но это лечится репетициями и должным усердием. Возможно, ты никогда не сможешь спеть песню “с листа” безупречно, но если выучишь — сможешь.

В салоне вновь повисла тягучая тишина.

Чонин всё так же смотрел в окно, хотя уже ничего не видел. Потому что он не представлял, как вообще можно объяснить те чувства, что он испытывал, когда ему приходилось петь. Чондэ сам пел превосходно и легко, поэтому ему и понять не дано, чего стоило Чонину петь одному и при слушателях. Не мог понять то ощущение безнадёжности и уверенности в собственном провале, которое Чонин испытывал всякий раз, едва понимал, что должен петь один или вместе со всеми. Он не мог и не умел, вот и всё. А Чондэ просто втемяшилось в голову, что он в силах из любого ученика сделать певца.

— Ты пропустил поворот, хён, — отстранённо отметил он наконец.

— Не пропустил. — Чондэ остановил машину в двух кварталах от дома Чонина — у небольшого старого коттеджа, обсаженного метровым кустарником и с поблёскивающими у крыльца лужами. Само здание, как и площадка перед крыльцом, явно нуждалось в ремонте. — Я хочу просто угостить тебя чаем или кофе. В качестве извинения за сегодняшнюю неприятность. Ну и чтобы немного сгладить твоё огорчение. Только не спорь — это было отлично заметно, когда тебе запретили заниматься танцами в течение недели и изменили расписание. Так сильно любишь танцевать?

Чонин не озаботился хоть каким-нибудь ответом — просто отстегнул ремень и полез из машины. Чондэ переспрашивать не стал, выбрался из салона и направился к крыльцу, чтобы через минуту запустить гостя в просторную прихожую.

Чонин оставил куртку на фигурной вешалке, сбросил обувь, повозившись с правой ногой чуть дольше, чем обычно, и прошёл следом за Чондэ в светлую гостиную. Большую часть гостиной занимал рояль. Натуральный рояль, такой же большой, как в зале для выступлений, только белый и необычный, приземистый, с огромным количеством украшений. Он казался антикварным и безумно дорогим, уместным отнюдь не в доме, а, скорее, в музее.

В свободной части гостиной притулился легкомысленного вида диван, заваленный пуфиками, два кресла жались к бокам дивана, а между ними красовался низкий стол.

— Чай или кофе? — уточнил ещё раз Чондэ.

— Чай.

Оставшись в гостиной в одиночестве, Чонин уныло осмотрелся. Гостиная выглядела пустой и почти стерильной, как палата в клинике. Она ничего не рассказывала о владельце дома. Вообще.

Чонина в итоге заинтересовала стопка нотных альбомов на крышке рояля. Он, прихрамывая, подошёл и принялся перебирать альбомы. Тут смешали в кучу музыкальную периодику, подборки популярных песен последних лет, тонкие нотные тетради, сборники и хрестоматии по классике. Некоторые сияли глянцем новеньких обложек, а некоторые были потёртыми и потрёпанными.

— Любопытно всё-таки, да? — внезапно спросили у Чонина, и он резко обернулся. Чондэ как раз поставил на стол поднос с чашками и всем необходимым для чаепития.

— Я люблю книги. Других тут всё равно нет. Почему вы…

— Чонин! — Чондэ устроился у стола на коленях, но выразительно вскинул голову и сокрушённо вздохнул. Только воздетых к небу рук не хватало для пущего драматизма. — Я ведь просил, да? Я всего на несколько лет старше, а обстановка тут неформальная. Сколько можно?

— Хён, почему ты сам преподаёшь, а не рвёшься со своим вокалом на сцену? Ты достаточно молод, чтобы попытаться даже сейчас, — проигнорировав отчитывание, спросил Чонин о том, что его интересовало.