Бунт на «Баунти» - Бойн Джон - Страница 33

И потому не удивился, поняв по его лицу – в день, когда мы прошли 47-ю широту, – что он разочарован и опечален, поскольку весь экипаж вызвали на палубу, где должен был предстать перед судом Мэттью Квинталь.

Следует сказать: Спасителю ведомо, что я никогда не был жестоким мальчиком. Разумеется, я поучаствовал в положенном числе драк с моими братьями, но то были сущие пустяки: сначала обмен обидными словами, потом затрещинами, а потом мы катались по полу, молотя друг друга руками и ногами, – да и с этим быстро заканчивали, увидев, сколько удовольствия доставляем мистеру Льюису. Тот, бывало, усаживался у очага и провожал нас обезумелым взглядом, квохча, как старая ведьма, и покрикивая: «Правильно, Тернстайл, врежь ему!» или «Никакой пощады, Майкл Джонс, тяни его за нос да дери уши!» Мы с братьями дрались, конечно дрались, но для себя, а не для его забавы, и, когда он вмешивался, вставали, обменивались рукопожатиями, объявляли друг друга молодчинами и уходили, обняв один другого за плечи. И я был рад, что этим все и кончалось, потому как драк не люблю, а наблюдая за страданиями людей, радости не испытываю.

Но Мэттью Квинталь? Боже милостивый, глядя на него, поставленного перед командой, чтобы он ответил на обвинения, от которых, знал я, отпереться ему нечем, трудно было не испытывать удовольствия, поскольку из моряков «Баунти» он нравился мне меньше всех, а страх внушал наибольший. Почему? Да потому что я знал его раньше, вот почему.

Согласен, поворот неожиданный. Я исписал уже столько страниц, а о прежнем моем знакомстве с одним из тех, кто плыл на нашей развеселой посудине, поведать не удосужился? Ну, я не был таким уж нечестным, как вы могли бы подумать, поскольку, говоря о моем знакомстве с Квинталем, подразумевал знакомство с людьми такого пошиба. Я видел по его глазам, по тому, как он наблюдал за мной, что настанет миг – и ему захочется получить от меня то, к чему меня принуждали когда-то и в чем я никогда больше участвовать не желал.

Куда бы я ни направлялся, я ощущал на себе его взгляд. Если я был на палубе, оттирая ее, или, быть может, изучая паруса и управление ими (я занимался и этим), или присматриваясь к работе штурмана, то чувствовал, как глаза Квинталя прожигают мне спину. А штормовыми ночами, в трюме, сидя в матросском кубрике и слушая скрипача, я мог не сомневаться, что он не упустит случая усесться рядом со мной и заставит меня что-нибудь спеть, чего я терпеть не мог, поскольку умение петь стояло в списке моих дарований последним, и, когда я запевал (а голос у меня был громкий), вороны падали с неба и бились в истерике.

– Ой, перестань! – восклицал Квинталь, закрывая ладонями уши и тряся головой, как будто пел не я, а баньши, и как будто не сам же он и потребовал от меня пения. – Перестань сейчас же, Турнепс, пока мы все не оглохли. Такой хорошенький мальчик и с таким кошмарным голосом… кто бы мог подумать, а, парни?

Матросы хохотали, конечно, и наваливались на меня, чтобы я замолчал, и от тяжести их тел меня пробирала дрожь, ибо тяжесть эта напоминала мне о доме, обо всем, что я там делал, что принуждаем был делать. И всякий раз, как это случалось, я мог быть уверенным, что затеет кучу-малу Квинталь, он же ее и прекратит.

– Я тебе безразличен, Турнепс, верно? – как-то спросил он, и я пожал плечами, неспособный взглянуть ему в глаза.

– Не могу сказать, что кто-то на борту мне нравится, а кто-то нет, – ответил я. – Я никаких мнений не составляю.

– А ты не думаешь, что со временем я могу тебе и понравиться? – спросил он, ухмыльнувшись и склонившись ко мне, и я прочел в его глазах такую опасность, что смог лишь удрать от него в мое убежище на койке вблизи капитанской каюты. Готов сознаться, что я далеко не один раз благодарил Спасителя, расположившего ее столь удачно.

В тот день, когда все мы собрались ближе к вечеру на палубе, море поуспокоилось. На самом деле преступление, в котором обвиняли Квинталя, было совершено им два дня назад, но с тех пор нам приходилось бороться со штормами, а их в то время налетало с каждым днем все больше. Собственно говоря, плавание по спокойным водам обратилось в редкий праздник, и потому тратить его на дела вроде этого казалось постыдным, однако в другие дни даже зачитать обвинительный приговор было бы невозможно. Капитан стоял на палубе, окруженный командой, а мистер Квинталь замер, низко свесив голову, перед ним.

– Мистер Эльфинстоун, – прокричал капитан Блай голосом, показалось мне, несколько театральным, однако его даже на носу слышно было, это уж точно. – Перечислите обвинения, сэр!

Мистер Эльфинстоун выступил вперед и окинул Квинталя презрительным взглядом; за мичманом стояли мистер Кристиан с мистером Хейвудом – как обычно, ибо эти двое походили на пару горошин в стручке: один, с напомаженными волосами и в отутюженном мундире, словно с картинки сошел, другой выглядел так, точно его перед самым завтраком шесть раз протащили под килем за то, что он играл со своими прыщами, – а за ними виднелся мистер Фрейер, который казался еще более обеспокоенным, чем обычно, и вообще походил на человека никчемного.

– Мэттью Квинталь, – сказал мистер Эльфинстоун, – вы предстали сегодня перед нами, чтобы выслушать обвинение в воровстве. Я утверждаю, что вы украли кусок сыра, а затем, будучи призванным к ответу, нарушили, разговаривая с офицером, субординацию.

– Справедливы ли эти обвинения, мистер Квинталь? – спросил капитан, положив пальцы на отвороты мундира. – Чем вы на них ответите?

– Так точно, справедливы, – сказал, кивая, Квинталь. – Я взял сыр; утверждать иное по чистой совести не могу. Голоден был, а он попался мне на глаза, и хоть самого преступления не припоминаю, не могу забыть, до чего хорошо стало от него у меня в животе.

Матросы одобрительно загоготали, и капитан, бросив на них гневный взгляд, громко приказал им умолкнуть.

– А второе обвинение? – спросил он. – Нарушение субординации. Кстати, кто его выдвинул, мистер Эльфинстоун?

– Мистер Фрейер, сэр, – ответил тот.

Имя заставило капитана помрачнеть и оглядеться вокруг.

– И где же он, мистер Фрейер? – спросил капитан, поскольку судового штурмана загораживала от него открытая дверь камбуза. – Проклятье! – воскликнул капитан, и шея его покраснела над воротом мундира. – Разве я не приказал, чтобы на палубу вышел каждый матрос и офицер…

– Я здесь, сэр, – произнес мистер Фрейер и выступил вперед, и капитан Блай круто повернулся, чтобы посмотреть на него, и мне показалось на миг, что, увидев штурмана, он почти расстроился, поскольку, не окажись того на палубе, можно было бы обвинить в нарушении субординации и его.

– Хорошо, только не прячьтесь в тени, милейший, будто мышь от кота! – воскликнул мистер Блай. – Выйдите под свет солнца и позвольте мне взглянуть на вас.

Матросы негромко забормотали, переглядываясь. Нелады между капитаном и штурманом давно уже секретом для них не были, но слышать, как один презрительно отчитывает другого, да еще и в присутствии команды, им случалось редко. Мистер Фрейер побагровел и приблизился к капитану, хорошо сознавая, что все мы наблюдаем за ним, выискивая в нем признаки слабости.

– Итак, если вы нас слушали, этот матрос, – продолжал капитан, заставив меня задуматься, что его так прогневило – утрата ли рекорда по части телесных наказаний, а вернее, отсутствия их или нечто иное, – обвиняется в нарушении субординации при разговоре с вами. Это правда?

– Он не проявил неуважения ко мне, сэр, – ответил мистер Фрейер. – Этого я о нем сказать не могу. И думаю, что формулировка «нарушение субординации» содержит в себе преувеличение.

Капитан Блай изумленно воззрился на него.

– Содержит в себе преувеличение? – переспросил он, изменив тон так, что в голосе его прозвучала напыщенность лишь немногим меньшая, чем в словах мистера Фрейера. – По-вашему, сэр, это ответ? Будьте любезны обходиться без лингвистических махинаций. Нарушил он субординацию или не нарушил?

– Обнаружив пропажу сыра, сэр, – сказал мистер Фрейер, – я заподозрил, что его взял Квинталь, поскольку незадолго до того увидел его слонявшимся вблизи хранилища припасов и, сделав ему выговор за безделье, отправил работать. Я сразу же отыскал его на палубе и обвинил в воровстве, и он сказал мне… – Тут мистер Фрейер замялся и взглянул на Квинталя, и тот ответил ему такой ухмылкой, точно все происходящее было уморительным фарсом, а затем уставился в палубу под своими ногами и нахмурился, словно желая принимать во всем дальнейшем участие сколь можно меньшее.