Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович - Страница 109

Дальше последовал весь набор воздействия, для успеха которого, между прочим, одной голой техники, одного только знания приемов недостаточно — еще и талант нужен, некое такое как бы вдохновение свыше. Вот эта-то одухотворенность — растение нежное, тепличное, оно от сомнения вянет. А. Б. талантом обладала — не очень большим, но все же. А приемы у нее были такие: во-первых, она щедро обещала — и свет в душе, и обретение смысла жизни, и новое рождение, и «просто» здоровье. И все это в обмен на одно: на веру в нее, на присоединение к ее представлениям о мире. Увы, эти представления были совершенно расплывчаты и неопределенны, они напоминали какую-то самонастраивающуюся систему, которая легко приспосабливается к обстановке и быстро меняет очертания, не сокрушая препятствия, а обтекая, обволакивая, приноравливаясь к ним, так что и возражать (если бы кому-то пришла в голову безумная мысль оспаривать эту бессмыслицу) было почти невозможно. А приспособляемость достигалась вторым, вслед за обещаниями (они же — «благородные цели»), приемом — неточностью в терминах, во фразах, постоянными противоречиями, даже нарочитой путаницей, небрежностью в их применении. Слова вдруг переставали означать то, что они должны были бы означать, становились скользкими, не просто неопределенными или многозначными, что естественно, а просто звукосочетаниями, шумами. Например, слово «любовь» и само по себе богато значением, определить которое не так-то просто, а она смело говорила о любви как о гравитации и тут же поправлялась, что имеет в виду не гравитацию, а связь между всем сущим, то есть вечным, поскольку любовь вечна, а гравитация временна, хотя «мы» и признаем ее реальность. Пока вы пытались сообразить, что же она сказала, и где у нее нить оборвалась, и что же для нее значит «любовь», как уже слышали, что, строго говоря, любви нет, то есть есть, но не должно быть, так как она всего лишь бремя, мешающее нашему освобождению от гравитации и вечности, впрочем, не очень-то и мешает, потому что избранные ее постигают и она не мешает их реинкарнации, сокращению сроков которой и привело к демографическому взрыву, хотя сроки реинкарнации бывают разные, могут равняться даже и одной секунде и короче бывают, как всем известно, но почему это так, она пока что никому не скажет, нельзя, время не пришло, а когда придет — она нам тогда и скажет… Так проступала третья обязательная черта всех таких манипуляторов — появление тайны, к которой говорящий причастен, а слушающие — нет. И тут же, самое, может быть, главное — неожиданное, на фоне общего косноязычия (вот образец фразы: «В Индии, в других подобных странах и вообще в последнее время много от реинкарнации прояснилось»), ясное, четкое и последовательное построение: «„я“ — мы с вами» — «они». Разумеется, господствовало «я» — «я член нескольких зарубежных академий» (выяснилось, что речь идет о кружках не то телепатов, не то йогов), «автор ряда научных трудов» (сиречь статей в газетах вроде «Вечерний Ужгород» или «Волжский комсомолец»), «я сказала», «я спасла», «моими словами» и даже «я — основоположник советской телепатии». Потом было «мы с вами», вернее, поначалу некое «мы», какая-то таинственная элита, круг посвященных, в который как бы приглашались и те присутствующие, которые встанут на сторону А. Б. Им заранее давалась возможность попасть в привилегированное общество, в касту избранных — самых умных, самых просветленных, постигших тайны мира и поднявшихся вот так разом, без труда и испытаний, на вершину, выше которой нет уже никого и ничего, и оставить прочих где-то там, внизу, во мраке невежества, заблуждений, даже болезней и смерти. Но тут же им, этим будущим просветленным, давалось понять, что и там, на вершине, они не будут «я», а будут «мы», поскольку (в полном противоречии с «я» касательно личности ее, А. Б., «основоположницы») личности совсем не надо: от нее надлежит (под ее руководством) отказаться и научиться совсем избавиться, ибо «я» — это иллюзия, порождение мрака, тюрьма души…

Ни разу не говорила она, что каждый должен, прежде всего, сам трудиться над улучшением себя, что никто, кроме него лично, тут решающе сделать ничего не в состоянии — нет, у нее выходило как-то так, что один должен заботиться о другом, другой о третьей и т. д., и последний в этой цепи снова о первом, а какая прибыль от такого круговращения заботы, оставалось неясно. Но это «мы с вами» (себе она незаметно отводила место центральное, учительное и главенствующее) находимся в окружении, в опасности, а окружают «нас с вами» и угрожают «нам с вами» какие-то «они», совсем неопределенные, но, во-первых, враждебно относящиеся к тому, что проповедовала она, А. Б., а во-вторых, состоящие из всего, что есть на свете опасного и просто отрицательного: водородной бомбы, империализма, китайцев, холеры, подросткового вандализма, Гитлера, плохой погоды (особенно засухи). Эти темные силы, «они» могущественны, и их можно одолеть, только сплотившись — разумеется, вокруг нее.

Вслед за этим, так сказать, рядом местоимений А. Б. широко пользовалась тем что можно назвать «авторитеты». Установив проектор, она просила время от времени своего помощника проецировать на экран лица каких-то «всемирно известных ученых», каких-то Джонов Смитов, Жанов Базенов, Гансов Шельцев, которые в своих трудах — на экране появлялись обложки книг из того рода, в котором недостатка нет никогда, — о йоге, гаданиях, телепатии, спиритизме, реинкарнации, лечении наложением рук и пр. — говорят то же, что и А. Б. Была и обложка дельной книги — о том, что рассказывают пациенты, вырванные медициной из объятий клинической смерти, но о ее содержании А. Б. не сказала ни слова. Каждый раз, показывая физиономию или обложку, А. Б. спрашивала:

— Вы, конечно, знаете этого ученого?

Или:

— Вы, конечно, читали эту книгу?

И, видя на лицах присутствующих некоторую растерянность, сокрушенно качала головой — как можно, дескать, быть такими невежественными, отсталыми, неначитанными. Расчет был верен: люди торопились записать названия книг и великие имена их авторов, а вера в то, что те писали, росла пропорционально чувству своей необразованности.

Пожалуй, довольно о ней. Более тонкий и незаметный прием — разрушение метафоры (какой-то писатель, сказам, написал «Петров проглотил язык» — и это выдается за свидетельство того, что люди могут без всякого для себя вреда проглатывать язык, что подтверждает факт чуда; литература полна таких метафор, может быть, и вся она целиком — одна метафора), можно оставить в стороне, как и еще с дюжину других. Важно только заметить, что никакой последовательности в их применении не было, они употреблялись как попало, без ладу и складу.

Аудитория в целом не покорилась А. Б., да та ни к чему, к счастью, дурному и не призывала. Но была в аудитории часть (может быть, и добрая половина), которая подчинилась безусловно. А если бы добавить в такую аудиторию несколько десятков восторженных ее сторонников, устраивающих частую самозабвенную ей овацию, да с дюжину бесстрастных добрых молодцев с револьверами — то вы поняли бы, как непросто бороться с наваждением джонсовского образца. Что касается меня, то я после своего опыта не сомневаюсь, что заразные микробы болезни, которую сеял Джонс, присутствуют во всех, даже самых просвещенных и прогрессивных общественных организмах, что почти в каждом человеке существует для них «посадочная площадка», уголок такой, в котором болезнь может успешно развиться, и что сопротивляться этой заразе несравненно труднее, чем кажется со стороны.

Тильман преодолела грозное внушение покорности. Нетрудно было предсказать, что в Народном Храме она не приживется. Это, несомненно, понял и Джонс. И тогда, как свидетельствует она, проповедник принял некоторые меры… Он, конечно, узнал, что Тильман договорилась с мужем о полной сексуальной их друг от друга независимости при сохранении общего хозяйства, добрых отношений, совместного воспитания сына. И он подослал к ней своего помощника с заданием вступить с ней в интимные отношения, что тому довольно быстро удалось. Однако этот лазутчик несколько влюбился в Тильман — и не сообщал патрону ничего, кроме пустяков. Но однажды ей позвонили ночью и от имени Джонса сказали, что Народному Храму только что угрожали по телефону какие-то люди, утверждая, что они располагают записью любовных разговоров Тильман и этого подосланного любовника и что ей надо немедленно явиться на экстренное заседание планового комитета Храма (так назывался руководящий орган секты, который полностью был в руках Джонса). Возможно, Тильман и не буквально точно запомнила имевшую там место беседу, но ее воспроизведение кажется достаточно вероятным, показывая и нравственный уровень Джонса, и сокрушительную простоту его приемов. Впрочем, в таких делах, наверно, чем проще, тем и эффективнее…