Бремя государево (сборник исторических романов) - Лебедев Михаил Николаевич - Страница 31

Военачальники были изумлены.

— Но почему же ты на Русь не идешь, хан пресветлый? — осмелился спросить один из них, князь Ахтубай, пользовавшийся большою благосклонностью Тимура.

Тимур сверкнул глазами. Не любил он, когда его спрашивали о том, чем вызвано то или другое распоряжение, но в данную минуту сдержался.

— Потому я на Русь раздумал идти, что чудесное видение мне было… А видение таково было… — И он рассказал своим сподвижникам о том, как явилась ему Матерь Бога Живого и запретила идти на Русь и как устрашили его небесные воины, устремившиеся на него с пламенным оружием в руках. — А против воли Аллаха не пойдешь, — заключил он. — Да и Русь не такая страна, где можно много добычи добыть. Хоть вчера русский человек и говорил, что на Руси богатства немалые, но не всякому слуху верить подобает…

— Позволь слово молвить, повелитель могучий, — произнес эмир Алигур, убеленный почтенными сединами.

— Говори, я слушаю тебя.

— Сегодня я имел беседу с князем елецким Федором, что в плену у нас, и он сказал мне, что Новгород Великий — родовая отчина князя московского. Стало быть, вчерашний русский — подданный сего князя, а если подданный его, то изменил ему. А разве можно верить изменнику заведомому?

Тимур кивнул головой. На лице его была написана досада.

— Изменники всегда лгут, — промолвил он. — А посему содрать с живого кожу с этого обманщика и тело его бросить на растерзание псам. А передовые отряда вернуть. Из Русской земли надо выбраться немедля же. Хоть ночью, а уйдем отсюда. Пойдем в полуденные страны, к теплому морю. Там не страшна нам будет зима грядущая… Ступайте и исполняйте волю мою.

— Будет исполнено, хан пресветлый, — отозвались эмиры, князья и воеводы и оставили ханский шатер…

Мстительный новгородец не знал, какая угроза поднимается над его головою. Выступив с места стоянки в качестве проводника монгольских орд, он злобно усмехался в бороду и думал, что теперь придет конец московскому владычеству. Но мечты его не осуществились. Едва солнце начало склоняться к вечеру, как сзади послышались громкие крики и к эмиру Курбану подскакал один из воевод, оставшихся в покидаемом стане.

— Назад, назад! — кричал он, махая рукой. — Пресветлый хан раздумал на Русь идти! Повелел он в полуденные страны обратиться! А русского человека казнить: кожу с живого содрать, а тело его бросить на растерзание псам! Такова воля великого хана!

Курбан и другие начальники передовых отрядов не знали, что и подумать про такое распоряжение, но ослушаться приказа не смели и исполнили его в точности.

В один миг вся масса двигавшихся войск была остановлена и направлена обратно к стану, а Рогача бесцеремонно стащили с седла и приступили к совершению казни.

— За что же это? За что? — растерянно бормотал предатель, как бы упавший с облаков в грязь.

— За то, что ты обманул великого хана, — отвечали ему. — За то и казнят тебя. Великий хан изменников не жалует.

— Но разве изменник я? — пробовал возразить новгородец. — Я правду великому хану говорил… Ведите меня к нему. Он выслушает меня, помилует…

— Нечего разговаривать с ним, — вымолвил эмир Курбан, не любивший ни в чем проволочек. — Слово высочайшего владыки — закон. Эй, воины! — крикнул он, обращаясь к ближайшим ратникам. — Содрать заживо кожу с этого человека на моих же глазах. Приступайте.

Рогач упал на колени. Он плакал, молил, бился лбом о землю, бил кулаками в грудь, красноречиво доказывая свою невиновность, но просьбы его не привели ни к чему. Курбан был непреклонен. Воины схватили несчастного предателя и стали сдирать с него кожу, не обращая внимания на его крики и стоны… Окружающие военачальники во главе с Курбаном равнодушно взирали на страшные муки русского.

— Покарал меня Бог!.. — прохрипел искалеченный новгородец и испустил дух под ножами монголов.

После казни тело Рогача было изрублено в куски и брошено на съедение голодным псам, следовавшим за воинством Тимура целыми тысячами.

Такую ужасную кару понес заклятый враг московского великого князя, хотевший предать родную землю на разграбление варварам, но вместо того получивший смерть от руки тех же варваров, которых он думал провести на Москву.

Величайшее бедствие было отвращено от земли Русской, избавившейся от нашествия хана Тимура дивным заступничеством Царицы Небесной. Тимур не осмелился идти на Русь после чудесного сна или видения, посланного ему в тот самый день и час, когда была встречена в Москве чудотворная икона Владимирской Божией Матери, и вышел со своими полчищами из русских пределов, ограничившись разорением Ельца и немногих мелких городков в рязанских владениях.

А в то время, когда он рассказывал своим сподвижникам о чудесном видении, побудившем его отложить мысль о завоевании Руси, глубокое волнение охватило князя Бартома. Бартом был природный грузин, знатного княжеского рода, со времен святой Нины, просветительницы Грузии, сохранявшего христианское учение во всей первобытной чистоте. Бартомы отличались приверженностью к православной вере, и только он, Георгий Бартом, отрекся от Истинного Бога, принявши Магометово учение и поступивши на службу к Тамерлану. Раскаяние овладело сердцем начальника телохранителей, и он решился бежать от Тимура, великого своими победами, но омерзительного в своих жестокостях. Магометанство было ничем перед христианством; это Бартом понял и исполнился страстного желания вернуться в лоно Православной Церкви. Но куда же бежать ему? Грузия была далеко, и на дороге к ней жили многие кочевые племена, сквозь которые трудно было пробраться. Не бежать ли ему на Русь, столь дивно спасенную от неистовства свирепых монголов? Да, это самое лучшее. На Руси примут его приветливо. К тому же по-русски он мог объясняться, имея в детстве наставника русского, происходившего из числа тех русских, которые пришли в Грузию с князем Георгием Андреевичем, сыном Андрея Боголюбского, и навсегда остались в ней[17]. Итак, на Русь, на Русь!.. И не долго собирался Бартом. В следующую же ночь после знаменательного видения Тимура сел он на доброго коня, выбрался за линию монгольских войск и пустился в неведомый путь…

Тихо в русском стане, на берегу Оки-реки, где расположился сам великий князь московский Василий Дмитриевич. Ратников собралось уже около ста тысяч, считая в том числе детей боярских, всегда бывших наготове, но партии вооруженных людей продолжали прибывать в стан, изъявляя готовность сложить головы за родину свою да за веру православную. В Коломне, оставшейся позади, откуда и перешел великий князь на берега Оки, считали и счет потеряли собравшимся ратникам, проходившим через этот город.

— Ах, Господи, сколько людей на убой идет! — качали головами коломенцы, видевшие уже поход Дмитрия Донского на Мамая, и рассказывали, как на Куликово поле прошло около двухсот тысяч воинов, а обратно вернулось не более половины. — Точно косой всех скосило! — заключали они, вспоминая минувшее время.

— И нынче то же выйдет, если не хуже, — слышались тяжелые вздохи, и руки истово творили крестное знамение, а уста шептали молитвы, выливавшиеся из измученного сердца.

В воинском стане, раскинувшемся на берегу Оки-реки, все были преисполнены сознания важности грядущего подвига. Воины исповедовались и причащались, как перед смертным часом, и вели между собою беседы о страшном воителе, идущем покорять Русь. О Тимуре ходило множество разных рассказов, противоречащих один другому, так что из этих рассказов не представлялось возможности вывести верное заключение о личности предводителя монголов. Одно было несомненно, это — движение его к рязанским пределам, а затем продолжительная остановка на берегах Дона, приводившая в недоумение многих князей и воевод.

— Чего ж ради он на одном месте стоит? — удивлялся великий князь Василий Дмитриевич, получив уведомление об этом от Олега Рязанского, чуть не ежедневно посылавшего гонцов с грамотками. — Аль назад задумывает оборотиться?