Бремя государево (сборник исторических романов) - Лебедев Михаил Николаевич - Страница 43

— Посадите на валы и на башенки у ворот два десятка людей, которые других понадежней. Пусть лупят они разбойников этих стрелами, да камнями, да обрубками, сколь только сил у них хватит. Нам бы лишь ворота уберечь. А в остальном управиться можно.

Десятники немедленно удалились. Воевода продолжал следить за ходом схватки.

Вогулы, по-видимому озадаченные первым отпором, попятились, но они и не думали отступать. Из лесу продолжали приваливать к городку новые и новые толпы. Озаренные ярким пламенем костров, пронзительно выкрикивая свой воинственный клич и делая удивительные прыжки из стороны в сторону (вероятно, чтобы уклониться от стрел и камней, летевших с городского вала), они казались какими-то демонами в своих изодранных лохматых одеждах, со своими скуластыми зверскими лицами, свирепо выглядывавшими из-под черных меховых шапок… Бурмат еще более нахмурился, увидев, как один из вогулов, одетый получше других, подошел к городским воротам и что-то быстро заговорил с окружающими, прикрываясь щитом от сыпавшихся сверху стрел… Вогулы ухватились за бревна. Другие устремились на валы… Началась вторая атака…

Бурмат с испугом воскликнул:

— Да это Асыка тут орудует! Сам Асыка вогулов привел! О Господи Боже Всемилостивый! Помоги нам с разбойником управиться!.. Асыка не отойдет от нас, пока своего дела не сделает… Лютее он волка голодного… Знаю я Асыку порядочно…

Воевода недаром испугался, увидев среди вогулов Асыку, которого он знал в лицо. Это был один из вогульских князей, самый беспокойный и воинственный, не упускавший случая пограбить пермские пределы, когда тому благоприятствовали обстоятельства. Князь Микал считал его своим злейшим и непримиримым врагом. В другое же время свирепый предводитель вогулов пускался в более далекие походы, нападая на зырян, на вятчан, на башкир, даже на татар сибирских, обитавших за Каменным Поясом. Но чаще всего терпели от него пермяки и зыряне, как ближайшие соседи разбойничьей вогульской орды. Например, в 1455 году Асыка сделал набег на привычегодскую Пермь, дойдя даже до града владычного Усть-Выма, то есть почти до устюжского воеводства. Этот набег известен в истории тем, что тогда был убит пермский епископ Питирим, предшественник епископа Ионы, крестившего Великую Пермь. Вообще, Асыка никому пощады не давал и все предавал смерти и разрушению. Жестокость его меры не знала.

— В оба глаза глядеть за ним надо! — решил Бурман и поспешил к городским воротам, где сосредоточивались главные силы вогулов.

Нападающие неудержимо лезли на вал, втыкая перед собой в землю крепкие колья, которые останавливали скатываемые сверху бревна. Покчинцы защищались с остервенением, но, поражаемые меткими стрелами, громимые камнями, обрубками дерева, бревнами, вогулы кучею валили вперед, затаптывая своих убитых и раненых… Среди покчинцев произошло замешательство. Отчаянный приступ вогулов, видимо, устрашил их. Со всех сторон налезали на них неукротимые разбойники, не знавшие страха смерти. С берега Колвы тоже велось нападение, но главная сила удара была направлена на городские ворота. Тут уже раскачивали два огромных бревна и поочередно ударяли концами их в полотнища ворот, стараясь разбить их, что, впрочем, не сразу удавалось. Сам Асыка руководил этим делом.

— Смелей, смелей! — закричал Бурмат, взбегая на вал около ворот. — Бревнами давите их! Бревнами! Камнями что есть мочи лупите! Ворота берегите, братцы! Ворота, ворота!..

Среди защищающих городок людей замечалась робость, нерешительнось, но появление любимого воеводы заставило многих встрепенуться, и они с удвоенными силами принялись за оборону городка. Над воротами были собраны огромные камни, которыми покчинцы не без успеха давили вогулов, громивших ворота бревнами. Ворота с внутренней стороны заваливались землею, деревьями, но вдруг раздался страшный треск и одна половина ворот тяжело рухнула наземь, погребая под собой несколько неосторожных покчинцев… Вогулы издали торжествующий рев: старания их увенчались успехом. Первая линия укреплений была прорвана… Разгорячившиеся, ожесточенные дикари бешено ринулись в образовавшийся проход…

Настала страшная решительная минута…

Все на мгновение оцепенели.

Князь Микал, вернувшись домой со сторожевой башенки, поспешно начал надевать на себя московскую кольчугу, подаренную ему русскими купцами. В доме стояла суета. По двору пробегали люди — личные слуги князя, проворно таская княжеское добро в тайник, выкопанный неподалеку от дома. В тайнике же готовилась спрятаться жена князя, Евпраксия, носившая до крещения имя Бур-Лов (что значит «Добрая Душа»). Этот тайник был замечателен тем, что от него шел подземный ход в сторону леса, где в дупле громадного кедра устроен был выход наружу. Последнее обстоятельство, то есть тайну подземного хода, знали только сам князь, княгиня, их единственный сын Матвей (Мате), пятнадцати лет от роду, воевода Бурмат, домоправитель Куштан и немногие из верных людей, в преданности которых не было причин сомневаться.

— Что-то будет с нами теперь, что будет? — плакала княгиня, ломая в отчаянии руки. — Управятся ли наши с вогулами? Сумеет ли Бурмат от Покчи их отогнать?

— Надеюсь я на воеводу храброго, — сказал Микал, — но трудно с вогулами управиться. Люто дерутся они, сами себя не жалеют… Надо ко всему приготовиться…

— А ты на валы пойдешь? — спросила Евпраксия, с тоскою глядя на мужа.

— Вестимо, в тайник я не спрячусь. Не бабье ведь дело мое. Нельзя мне от своих отставать.

— Да там ведь Бурмат все укажет! Зачем же тебе-то идти?.. Останься при мне да при Мате, при сыне нашем единственном! Останься при нас, Микал! Не покидай нас сиротами бесприютными! — горько зарыдала княгиня и прижала к себе сына, дрожавшего всем телом от испуга.

— Эх, Евпраксия, Евпраксия! — досадливо вырвалось у князя, расстроенного причитаниями жены. — Немного в тебе разума есть, как я погляжу! А твердости и того меньше. Да разве приличествует мне, первому из князей пермских, за спины ратников своих прятаться? За это ведь не прибавится чести моей, которая дороже для меня всего…

— Да и не осудит тебя никто, это я знаю тоже, — возразила княгиня, утирая слезы, катившиеся у нее по щекам. — Послушай, останься при нас… не ходи в опасность смертельную…

— Бурмат тоже говорит: не подобает-де князю на башенке стоять… неровно стрела прилетит… ступай-ка, говорит, домой, князь высокий! — усмехнулся Микал. — Но знаю я место и дело свое и завсегда буду там, где быть мне подобает!

Он подошел к жене, обнял и поцеловал ее, потом поцеловал сына и сказал:

— Ну, прощайте на время недолгое. Спешите в тайник спрятаться… на всякий случай, вестимо. А я на валы пойду.

— Мир вам! — раздался громкий голос с порога, заставивший Микала быстро обернуться к дверям.

— Здравствуй, поп, — отозвался князь не особенно ласково, оглядывая вошедшего с ног до головы. — Чего тебе надо от нас?

Перед ним стоял высокий широкоплечий старик с жирным лоснящимся лицом, украшенным рыжею бородою, спускавшеюся до самой груди. Волосы на голове его — такого же цвета, как и борода, — представлялись громадною копною, всклокоченною до последней крайности. Нос отливал сизо-багровым румянцем, доказывавшим близкое знакомство вошедшего с хмельными напитками. Только глаза светились каким-то добрым огоньком и осмысленностью, что мало соответствовало его грузной неопрятной фигуре. Одет он был в длинный широкий подрясник из синего домотканого холста, изготовляемого в самой Покче по указанию русских людей. На шее у него висел наперсный посеребреный крест на медной цепочке.

Это был покчинский священник отец Иван, или Иванище, как его прозвали знакомые новгородцы за высокий рост и за толщину тела. Жизни он был недостохвальной по его же собственному сознанию: много ел, много пил, много спал, много творил других «непотребств», не приличествующих духовному званию, но народ извинял ему многое, видя его доброе сердце, готовое на все жертвы для блага ближнего своего. Только в последнее время, благодаря тайной деятельности языческих шаманов, шатающихся по городам и селениям новокрещеной страны, покчинцы стали коситься на своего попа, говорящего в церкви одно, а делающего совершенно другое. Разумеется, поп Иван, как человек неглупый и наблюдательный, понимал, что поведение его вредит святому делу, которому он служил, но дурные привычки до такой степени укоренились в нем, что он не мог отстать от них, хотя бы сам желал того в минуты пробуждения своего нравственного чувства и сознания долга пастыря. А было время, когда отец Иван считался примерным священником, почему епископ Иона и послал его в Пермь Великую из Усть-Выма, где отец Иван родился и вырос, происходя из зырянской семьи…