Бремя государево (сборник исторических романов) - Лебедев Михаил Николаевич - Страница 51

— А завтра я в Новгород-Малый проберусь, побываю у земляков своих, — заявил новгородец. — И постараюсь на москвитян их воздвигнуть. Наверное, они не откажутся… А вы проводника мне дайте.

— А я в Изкар обратно уеду, чтобы тоже встречу Москве уготовлять, — сказал Мате. — А ежели нужно будет, не прочь я, князь Микал, по слову твоему двинуться с ратниками туда, куда ты прикажешь…

— Спасибо тебе, князь, за готовность твою! Надеюсь я на тебя, как на себя самого!..

Разговор завершился сытным ужином, после чего все улеглись спать, стараясь не помышлять о грозившей напасти, занимавшей воображение многих людей, в особенности же князя Микала. Микал, против обыкновения, не мог заснуть и напряженно думал о том, овладеет ли Москва Пермью Великой, огражденной от внешнего мира лесами и болотами? Не поможет ли опять Бог христианский, как помог Он вогулов от Покчи отогнать?.. Но тут прежние сомнения и недоумения проснулись в душе покчинского князя, незаметно для самого себя склонившегося к мысли, что, быть может, взаправду другая причина была, а попу Ивану удалось только случаем попользоваться, как это Ладмер ему доказывал.

«А ежели и толкуют вогульчишки, коих в полон мы взяли, будто над попом светлые юноши реяли, то разве поверить им можно? Они ведь со страху не то еще увидеть могли! А на деле, может, ничего не было… Не знаешь, чему и верить… Плохое житье наше. Отовсюду беда нам грозит. Москва к нам руки свои загребущие протягивает… Эх, кабы да москвитян нам отбить, какая бы великая радость была для всей страны пермской!..»

После погребения героев-покчинцев, убитых в схватке с вогулами, игумен Иоанно-Богословского монастыря, совершавший заупокойную службу, привернул к князю Микалу, считая своею обязанностью посетить старшего владетеля Перми Великой.

Это было на третий день после отбития приступа Асыки, бежавшего от Покчи в такой момент, когда победа уже клонилась на его сторону…

Игумен был маленький юркий старичок, любивший поесть и выпить, но зато внешне строго исполнявший монастырский устав, отличавшийся, впрочем, большими вольностями по сравнению с русскими монастырями того времени.

— Буди здрав, князь высокий! — приветствовал он хозяина, ставя в уголок свой посох. — Не горюй, что многих слуг лишился ты в одночасье… На то, значит, воля Божия!

— Плохи наши дела, отец Максим! — отозвался Микал, пасмурно поглядев на монаха. — Приходится поневоле горевать… Не сегодня-завтра Москва на нас насядет…

— Да ведь Москва православная страна, не так ли?

— Православная.

— И свет Христов от Москвы сюда пришел, так?

— Стало быть, от Москвы… ежели уж так ты толкуешь…

— Не я толкую, князь высокий, а дело за себя говорит, — мягко возразил игумен. — А коли уж Москва православная страна, а пермяне православные же люди, стало быть, нет нужды тебе тосковать-горевать о чем не следует… И с новгородцами хороводиться не надо тебе…

— Не пойму я тебя, отец Максим. Отчего ж не хороводиться мне с новгородцами? И разве радостно мне будет, если Москва над нами власть заберет?

Игумен тряхнул космами своих седых волос и сказал:

— Вестимо, не радостно тебе, князь, чего говорить! Но ежели Москва придет в места здешние, невмоготу будет бороться с ней… И новгородцы не помогут тебе… Да и зачем тебе Москве супротивничать? Москвитяне ведь православные люди, пермяне православные тож… Не лучше ли миром дело кончить? Потому как нельзя против рожна переть… не по силам твоим, князь высокий…

— А ты уж сочел наши силы! — вспыхнул Микал, раздраженный словами игумена. — Да, может, ошибаешься ты… Никогда мы Москве не поддадимся! Пускай она силой нас возьмет, а силою брать нас трудненько ведь?..

— А как же Христово учение?.. Москвитяне ведь братья наши во Христе, ибо вера единая у нас…

— Вера к Москве нас не привязывает! Не хотим мы знать Ивана Московского!.. А тебе стыдно такие слова говорить, на сдачу Москве нас склонять!.. Не по сердцу нам владычество московское! Не надоела еще нам волюшка вольная!..

Игумен сидел как убитый, испуганно поглядывая на Микала, рассердившегося на него за совет покончить миром дело с Москвою. Поодаль от него стоял Ладмер, сочувственно кивая головой племяннику, громившему чердынского чернеца. Князя Мате и Арбузьева уже не было в Покче: первый из них уехал в Изкар, а второй отправился в Малый Новгород, куда за ним последовали почти все его сотоварищи. Таким образом, Ладмер являлся единственным свидетелем разговора Микала с отцом Максимом, настроившим против себя покчинского князя.

— Виноват, князь высокий! — наконец промолвил игумен, поднимаясь с места и отвешивая поклон Микалу. — Неладно я слово сказал… Не хотел я к миру тебя склонять, ежели твоей воли на то не было. Только ведь вера у нас одна с москвитянами…

— Оттого-то они и пошли на нас, что одной мы веры с ними! — вставил Ладмер, искоса поглядев на игумена. — У москвитян ведь совести мало, почти нет совсем… Окрестили они нас в свою веру, попов да монахов к нам послали, а теперь сами идут нас покорять под руку Ивана Московского, как души наши Богу христианскому покорили…

— За обиду купцов своих вступились они… — начал было отец Максим, но Ладмер не дал ему говорить и продолжал злорадствующим голосом:

— Москвитяне — лукавые люди! Сперва они попов да монахов посылают, а потом войско за попами да монахами приходит якобы по причине какой, а по правде сказать, того ради, чтобы новокрещеных под Москву забирать, ибо кто крестился от попов московских, тот должен Москве поддаваться…

— Ложь это, напраслину говоришь ты, князь… — забормотал опять игумен, набравшись смелости, но тут его перебил сам Микал, крикнувший:

— Правду, правду дядя сказал! Вся беда от новой веры идет!.. Предала нас вера христианская в руки московские!..

И забыл тут владетель Перми Великой, что недавно еще умилялся он подвигу отца Ивана и убежденно думал о том, что христианский Бог избавил Покчу от разорения вогулами, несомненно взявшими бы городок, если бы не геройство местного священника. Впечатление чудесного дела попа как ветром выдуло из его головы, вместо того ему часто приходило на ум ехидное словцо Арбузьева, что попов да монахов в Пермь Великую епископ зырянский поставляет, который за Москву горой стоит… ну, и попы с монахами также… Следовательно, духовные лица являлись людьми неблагонадежными, это он знал теперь достоверно… И старый Ладмер, всегда неладивший с игуменом, мог теперь торжествовать победу над последним, достигнутую с такою легкостью… А Микал продолжал кричать резким угрожающим голосом:

— Не хочу я мириться с Москвой! Не поклонюсь я Ивану Московскому!.. Напрасно ты, монах, смущаешь меня! Не боюсь я воинства московского!.. А вера христианская губит нас… повергает нас в несчастия великие!.. Не хуже мы жили в старой вере…

— Прости меня, князь высокий! — взмолился отец Максим, не обладавший твердостью души покойного попа Ивана, чтобы смело поднять голос в защиту православной веры. — Не хотел я смущать тебя… Не подобает мне ближних смущать…

— Все вы обманом живете! — не унимался Микал, сам не сознавая того, что говорит, — до того разгорячили его неосторожные слова игумена о непротивлении Москве. — На Москву вы уповаете, вижу я!.. Недаром же заступились вы за купцов московских, коих из Чердына мы прогнали. А потом на дорогу кормы им дали, и одежду, и обувь, и прочее все, что полагается… А из-за них-то ведь нынче и заваруха пошла…

— А еще я скажу тебе, князь высокий… — начал было Ладмер, видимо готовясь обратить внимание Микала на какое-то обстоятельство, неблагоприятное для Максима. Но тут Микал остановил его возгласом:

— Постой-ка, постой! Кажись, под окном кричит кто-то… и громко, безумно кричит… Не стряслась ли беда какая?

И он подбежал к окну, открытому по случаю теплого времени.

В воздухе пронесся отчаянный вопль, раздавшийся на дворе княжеского дома.

— Москва идет! Москва! — кричали наперебой два голоса, хрипло выговаривая слова. — На Черной реке мы видели!.. Пустите нас к князю высокому!.. Дома ли князь высокий?..