Бремя государево (сборник исторических романов) - Лебедев Михаил Николаевич - Страница 57

Проводником у него был Шувал.

План Пестрого был несложен и прост до чрезвычайности: он думал сразу ударить на пермян «здесь и там» (то есть в Верхней и Нижней Перми), чтобы привести их в полное смятение. Но, размышляя о движении к Изкару, где должны были встретиться с ним соединенные силы неприятеля, старый воевода втайне боялся чего-то, в особенности же смущало его присутствие в Перми Великой новгородских повольников, которых он считал сущими головорезами, потому что более мирные люди в такую даль не сунулись бы. А от новгородцев всего можно было ждать, даже такой пакости, о чем ему, старику, и на мысль никогда не взбредало. Однако, взвесив в уме все случайности, могущие произойти в будущем, князь Федор Давыдович успокоился и решил на следующее утро продолжать поход на Изкар, проведя еще одну ночь на берегах Низьвы.

— А вы на ночь дозоры удвойте, ибо враг не за горами, кажись, — добавил он начальным людям и, помолившись, улегся спать, зная, что никаких упущений со стороны его подчиненных сделано не будет.

Ночь прошла совершенно спокойно. Дозорные ничего не заметили поблизости. Только вдалеке где-то, вниз по течению Низьвы, долго гудел какой-то гул, сливавшийся с шумом леса, кивавшего своими вечнозелеными вершинами. Это никого не обеспокоило. Все думали, что там текут быстроструйные речки или ручьи, загроможденные камнями или палым лесом, отчего и происходило громкое журчание. В действительности же в эту ночь трехтысячное войско пермян во главе с князем Микалом и воеводами Бурматом, Зыряном и Мычкыном спешно переправилось через Низьву, на пятнадцать верст ниже московского стана, часовые которого и уловили смутный гул от стука множества топоров, рубивших прибрежные деревья на плоты, потребные для одновременного перехода через реку соединенных отрядов покчинцев, чердынцев и уросцев.

Наутро, чуть свет, московское войско вышло из лагеря и углубилось в густой хвойный лес, стоявший в глубоком безмолвии. Воздух был влажен и неподвижен. Чувствовалась значительная прохлада, заставляющая поеживаться ратников. Вдобавок сильная роса, покрывающая траву и деревья, мочила легкую одежду москвитян, старавшихся согреться движением. Но вот мало-помалу поднялось солнце над лесом и брызнуло на землю теплыми живительными лучами, весело заигравшими на миллионах капель росы, начавшей постепенно испаряться. Кругом зачирикали птички, запели на все голоса, приветствуя восходящее светило. С юга повеял ветерок и всколыхнул уснувшие деревья, тихо зашелестевшие своими игольчатыми ветками. Теплом пахнуло в лицо, точно донеслось с неба горячее дыхание солнца, сразу оживившего молчаливые толпы московских воинов, гуськом тянувшихся по узенькой тропинке, ведущей к недалекому Изкару.

— Ишь ты, леший их подери, — слышался хриплый голос в передних рядах, идущих непосредственно за проводниками-пермянами, — тоже ведь, как у нас на Руси, птахи распевают… а сторона-то, прости, Господи, самая распроклятая! Только бы пермянам и жить!..

— Можно и нам пожить, чего ты по-пустому сторону хаешь, — возражал другой. — Погляди-ка, леса какие! И сосна, и ель, и береза, и кедр величавый только знай под осень орехи собирай! А в реках, чай, немало рыбы водится. Тоже пожива изрядная…

— Чего рыба! — перебивал третий. — Не рыбой пермяне живут. Не орехами сыты бывают. От зверя они кормятся. От пушнины весь достаток ихний. Потому как охотники они преусердные, а куниц, да лисиц, да медведей, да всякого зверья прочего непочатый угол здесь есть! А о белках зубастых и говорить нечего: просто хоть за хвосты их руками хватай, таково-толи много добра сего водится в у ремах пермянских!..

— Даже руками хватать их можно? Это волков-то, что ли? Ишь ты, право, чудеса какие! Ха, ха, ха! — хохотали десятки голосов, отдаваясь рокочущим звукам под сводами векового леса. — Значит, уж волки такие здесь смирные, не кусаются…

— Ну, зачем — не кусаются? Тоже, ежели попадешь им в зубы, не помилуют. Это я просто к слову сказал.

— То-то, к слову. Ради красного словца, значит? А за хвост волка не поймаешь. Не таков зверь.

— Вестимо.

— А слышь, братцы, — заговорил молодой юркий ратник с лукавым блеском бегающих глаз, оглядываясь на ближайших товарищей, — Москва наша слухом полнилась, будто в земле этой пермской серебро закамское есть. Много-де серебра, груды серебра! А на деле, кажись, ни полфунта серебра не увидим… А о золоте и толковать нечего!

— Кто знает. Може, сразу на амбар с серебром нарвемся! Неспроста же люди брехали…

— Тоже, держи карман шире! Нарвешься ты на амбар с серебром!.. А вот ежели из пушнины что перепадет, так это, пожалуй, дело возможное. Да и тут плоха надежда на поживу…

— Что ради?

— А ведаешь ты воеводу нашего, князя Федора свет Давыдовича?

— Ведаю.

— Ну, то-то и оно-то, коли ведаешь! Это, брат, не Рупо-князь. С ним шутки плохи. Не даст он нам волюшки похозяйничать в стране вражеской. Не допустит до животов пермянских… А чего бы, по-моему, жалеть лесовиков поганых, которые как звери живут?..

— Нишкни ты! Нельзя пермян лесною поганью обзывать, ибо они люди крещеные тоже…

— Крещеный крещеному рознь. А пермяне такие же крещеные, как татарва степная!..

Разговоры ратников были прерваны ревом воинской трубы, раздавшейся где-то впереди, в глубине дремучего леса, куда уходила тропинка. Это была не московская труба, звук был совсем особенный, непохожий на военные сигналы москвитян… На минуту произошло замешательство. Передние ряды остановились и запрудили узкую дорогу, задержав дальнейшее движение всей рати.

— Готовься к бою! Готовься к бою! — кричал какой-то начальный человек, протискиваясь через воинов. — Враг недалече, кажись!..

— По бокам раздайся, братцы! По бокам раздайся! — загремел мощный голос Пестрого, ехавшего непосредственно за передовым отрядом. — Неужто оробели вы? Чего вы там затомошились?.. По бокам, по бокам раздайтесь, голубчики, по обе стороны рядами протянитесь! А потом и посмотрим мы, чего нам делать придется…

Воевода был спокоен и хладнокровен, как всегда, выкрикивая свои приказания, звонко разносившиеся по лесу. Порядок был скоро восстановлен. Ратники раздались по сторонам и длинною цепью потянулись вправо и влево от дороги, чтобы очистить возможно большее пространство. Страха никто не чувствовал. Все радовались, что, наконец, добрались до средоточия Пермского края, встречавшего незваных гостей не хлебом-солью, а каким-то угрюмым молчанием, показывающим недружелюбие его обитателей.

Труба снова повторилась, на этот раз уже в самой непосредственной близости от москвитян, ожидавших, что будет дальше. Пестрый проворчал вполголоса:

— Это, кажись, не призыв бранный. Наверное, говорить они с нами желают. Надо и нам потрубить в ответ, коли так. Трубни-ка, брат! — кивнул он ближайшему ратнику с огромным рогом за плечами. — Пускай поближе подходят без опаски.

Трубач не заставил себя ждать. Пронзительно взвизгнула московская труба и наполнила воздух переливчатым рокотом, лишенным задорных воинственных звуков, свойственных ей в минуты боя, когда стараются придать сигналам возможно свирепые тона.

— От пермских князей к воеводе московскому! — донесся из-за деревьев густой сильный голос, говоривший чистым русским языком. — От князей воеводе слово сказать! Можно ли поближе подойти?

— Подходи, подходи, чего боишься, — крикнул Пестрый, нетерпеливо поводя плечами. — Ведь слыхал небось, что посланника не куют, не вяжут… Ну, и подходи без опаски, благо тебя честью просят!

На тропинке точно из земли вырос высокий плечистый человек, в ратном одеянии, отличавшемся богатством и нарядностью. На голове его блестел позолоченный шлем, с выдававшимся впереди черным крестом, сразу бросившимся в глаза москвитянам. На лице его играла лукавая усмешка, когда он между рядами вражьих воинов смелою поступью подходил к князю Пестрому.

Это был Василий Арбузьев, принявший на себя обязанность передать московскому военачальнику слова князей Микала и Мате, решивших в последнюю минуту попытаться покончить миром дело с Москвою, если условия Москвы окажутся приемлемыми.