Восемь. Знак бесконечности - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 12

– Да, дело почти закрыто. Ты уже наверняка слышала о втором самоубийстве, о Вере Бероевой?

Кэт повернула голову и наконец-то Алекс увидел в ее глазах искру интереса.

– Да, она тоже училась в нашем колледже, но она не была моей пациенткой. А при чем здесь Анита?

Алекс закурил еще одну сигарету, он не знал говорить ли ему сейчас о своих сомнениях Кэтрин. Раньше они часто обсуждали вместе те дела, которые он вел, и иногда мнение Кэт ему очень помогало. Возможно, эта привычка до сих пор осталась.

– Вера порезала вены итальянским стилетом, Кэт. Эти два самоубийства очень похожи.

На секунду Алекс увидел, как румянец отхлынул от ее щек, и Кэт медленно забрала у него сигарету, затянулась сама, также медленно вернула ему обратно. Бросил взгляд на ее тонкие пальцы и заметил, что она сняла кольцо, которое он подарил ей на последнюю годовщину. Еще один удар под дых.

– Ты думаешь… они были как-то связаны между собой? – спросила она, и на ее бледном лице появилась тень беспокойства.

Алекс мог поклясться, что он видит гораздо меньше эмоций, чем Кэтрин испытывает на самом деле.

– Не знаю. Я у тебя хотел спросить. Упоминала ли Анита о чем-то таком, что могло бы их связать? Например, о дружбе с кем-то, похожим на Веру? Что-то странное. Особые увлечения, сайты, онлайн-игры, знакомства?

– Алекс, Анита и так была странной, очень странной. Все, что она упоминала и говорила, выходит за привычные рамки нашего с тобой понимания.

Он задумался, глядя, как капли стекают по стеклу. Слишком все просто и одновременно запутано до невыносимости. У них есть подсказка – два одинаковых, словно скопированных самоубийства, и в тот же момент ничего такого, за что можно зацепиться. Так не бывает.

– Алекс… что происходит? Ты ведь не просто так спрашиваешь? Тебя что-то настораживает, да?

– Да. Я пока не совсем понимаю, что именно, Кэт, но мне кажется… все неправильно. Все, что мы видим, неправильно. Я вторые сутки думаю об этом. Скажи, Кэт, эти порезы на ее руках, они были и раньше. Ты их видела?

– Да, – Кэтрин достала сигарету из пачки, и Алекс чиркнул зажигалкой, давая ей подкурить, – видела. Она говорила, что ей их наносит кто-то другой.

Алекс быстро посмотрел на Кэт.

– Что значит, кто-то другой? Кто? – внутри тут же вспыхнул фанатичный интерес, предвкушение.

– Она считала, что некий любовник приходит к ней по ночам и режет ее итальянским стилетом. Но это не так, Алекс, она наносила их сама. Намеренно не задевая вену, такие легкие царапины, скорее, чтобы оставить следы, чем причинить себе вред. Я бы не удивилась, если бы узнала, что она их выкладывала в интернет… фото этих порезов.

Заславский сунул руку за пазуху и достал снимки мертвых девушек, выбрал тот, где крупным планом было снято порезанное запястье Аниты.

– Посмотри.

Кэтрин взяла снимок, и ее рука дрогнула, Алекс увидел, как она судорожно глотнула. Из-за бледности веснушки на сливочных скулах стали чуть ярче.

– Это совсем другой порез, – наконец-то услышал он ее севший голос, – совсем другой.

– Ты, как ее психолог, считаешь, что она могла нанести его себе сама?

Кэтрин вскинула голову, несколько секунд смотрела Алексу в глаза.

– Я вообще не считала, что Ани может себя убить. Да, она была подвержена депрессиям, но она хотела жить, а эти… эти порезы нанес человек, который не просто хотел уйти из жизни, а хотел сделать это очень быстро. Алекс…

Ему показалось, что в глазах Кэтрин блеснули слезы.

– Неужели я не поняла этого, когда говорила с ней? Неужели не почувствовала этой опасности? Но как? Все тесты, беседы… я…

Алекс забрал снимок и спрятал в пакет, потом привлек Кэтрин к себе, но она высвободилась из его объятий очень быстро, даже грубо.

– Мне пора.

– Катя, – позвал по-русски и увидел снова… мать ее, как она напряглась.

– Не начинай, – подняла обе руки вверх, – не нужно, не сейчас.

– А когда? – вырвалось у него. – Когда, Кать? Я, как идиот, жду уже четыре месяца, когда?

Кэт полоснула его яростным взглядом, можно подумать, что его вопрос подействовал на нее, как красная тряпка.

– Алекс, никогда. Об этом я тоже уже говорила. Все, я ухожу. Если будут еще вопросы, вызывай к себе повесткой.

Резко распахнула дверцу и вышла из машины. Алекс увидел на сиденье черный картонный прямоугольник, схватил его и выскочил за ней.

– Кэт!

Она ускорила шаги, не оборачиваясь.

– Кэт! – хотел отдать визитку, но так и не отдал. Почему-то сунул обратно в карман.

Рваный бордовый знак бесконечности переплетался с именем: Данте Лукас Марини.

– Баааай! Все! Не иди за мной!

Вернувшись в машину, Алекс яростно ударил руками по рулю, еще раз и еще. Чееерт! Твою мать, а?! Но почему? Почему вот так?! Он же бл**ь скучает по ней, он… Твою мать!

Долго смотрел ей вслед до тех пор, пока светлый силуэт не скрылся за дверьми подъезда. Имя с визитки крутилось в голове, пульсировало назойливо и монотонно. Он его слышал, несомненно слышал. Две секунды и его фотографическая идеальная память копа с многолетним стажем тут же выдала информацию. Алекс повернул ключ в зажигании, и машина с ревом сорвалась с места. Данте Лукас Марини упоминался совсем недавно в связи арестом Аниты Серовой за попытку незаконного проникновение в поместье итальянского бизнесмена.

Каждая глубокая затяжка слегка першила в горле и обволакивала легкие терпким привкусом горечи.

Данте смотрел, как красиво отливает алебастром женское тело на черных шелковых простынях. Ему нравилось сочетание черного, красного и белого. Иногда только черного и белого. У него была слабость к молочной коже, именно сливочно-молочной. Не светлой, как мел, или розовой. Такой цвет кожи бывает только у европеек, чаще всего у русских, украинок.

Посмотрел на женщину в черно-бордовых кружевах и снова затянулся сигаретой, глядя на нее сверху вниз, полностью одетый, в элегантную темную рубашку с распахнутым воротом и брюки с безупречными стрелками, расставив длинные ноги, сложив руки за спиной и слегка прищурившись. Красные блики освещали его смуглое лицо без единой эмоции.

Она красивая. В его постель редко попадают те, кто не достойны украшать модные глянцевые журналы. Данте любит только самое лучшее. Ее тонкие лодыжки в черном капроне плавно переходят в сильные икры, стройные бедра. Она то сводит, то разводит ноги, открывая его взгляду тонкое кружево, под которым просвечивает ее влажная плоть. Данте еще не прикасался, но он был уверен, что не просто влажная, а мокрая. Ее тело подрагивает, он видит, как женщина нетерпеливо закусывает алые губы, как вертит головой, пытаясь избавится от повязки на глазах, грудь судорожно вздымается и опускается, и Данте знает, как болезненно напряжены ее соски в ожидании прикосновений.

Он медленно затягивается сигаретой и выпускает дым в полумраке гостиничного номера, окутанного красным тусклым освещением. Наклоняется, проводит рукой по женской ноге, подбираясь к бедру, надавливает на живот, скользит по ребрам, но так и не доходит до груди. Слышит вздох разочарования.

Женщина молчит, она и будет молчать, пока он не разрешит ей заговорить, а он не разрешит, потому что ему не нужна ее болтовня. Ему больше нравится смотреть на возбужденное до предела, изнывающее, наэлектризованное тело, на тонкие кисти рук, в которые впивается туго затянутая веревка, на жилку, пульсирующую сбоку под скулой, на пальцы рук, которые то сжимаются, то разжимаются в ожидании. Он знает, как сильно она хочет его прикосновений, боли и наслаждения, которые он может ей подарить, но сегодня она этого не получит. Скорее всего, не только сегодня, а уже никогда. Это их последняя встреча, и она об этом знает, последняя, потому что его больше не возбуждают ни ее покорность, ни ее запах, ни ее крики наслаждения и вопли боли, даже слезы, которые прямо сейчас текут по щекам, а раньше он любил их слизывать. Его возбуждал солено-горький вкус ее страданий, но ведь с губ срывались стоны удовольствия. Ему нравилось это сочетание, впрочем, как и ей… да и далеко не только ей. Хотя, Данте мог играть с ними в любую игру, если ему самому этого хотелось.