Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя - Аксеничев Олег - Страница 43

   — Чем помочь тебе могу, царевич?

   — Бомелия от царя отстранить надо, боярин! Любой ценой — отстранить.

Для человека главное — закон, как для зверя — сила. Но закона часто недостаточно, и государь неминуемо обратится к силе.

Владеть природой зверя — так, кажется, в той умной книге сказано было?

Не скажешь волхву и чернокнижнику, что он плохой, что ему надо покинуть страну. Не скажешь околдованному, что он зачарован. Не скажешь, потому что бессмысленно. Надо бить, жестоко и безжалостно. Чтобы кровь пролилась, а тело коченело в предсмертных судорогах.

   — Сложное дело, царевич.

   — Но ты ведь не отказал мне, не так ли, Василий Иванович?

Царевич остановил коня, взглянул боярину прямо в глаза.

Умной выдержал взгляд.

   — Что могу — сделаю, царевич. Что в силах сделать...

Иван Иванович улыбнулся, широко и радостно.

Неужели опасался, что на смех его поднимут, что откажут? Кто же в своём уме откажет наследнику престола?

Иное дело — лицемерно согласятся, а потом бросятся к царю, к Бомелию, просчитывая возможные выгоды от предательства.

Умному-Колычеву было ясно, что царь Иван вне себя от неведения, жив или нет его старший брат, Юрий. Пока нет тела Юрия — царский трон шатается. Власть прочнее всего на костях держится...

Вот и хватается Иван Васильевич за всё возможное: допрашивает, пытает, казнит, доносы читает. К чернокнижию, услужливо подсунутому иноземцем, прибег, видимо.

Найти Юрия — значит, помимо прочего, сделать Бомелия не нужным для государя.

И подписать себе смертный приговор. Умной-Колычев не забывал этого.

   — Сделаю, — повторил боярин.

И помотал головой, словно отгоняя наваждение.

От Самсонова луга проще возвращаться в Москву по Дорогомиловской дороге, узкой, петляющей, но сухой, идущей по возвышенности, через дубраву. По левую руку останутся монастыри — Новодевичий, от которого видны уже только блестящие на солнце кресты на куполах собора, да Новинский, маленький, с непритязательными деревянными стенами, прячущимися за разросшимися яблоневыми деревьями.

Кто его знает, куда делись дозорные монахи со стен, что выходили на сторону, противоположную Москве-реке.

Точнее — знает демон.

Риммон стоял в проёме меж зубцов монастырской стены и, хмурясь, смотрел на небольшой конный отряд, ехавший через дубраву.

Конечно, демон подслушал разговор.

Конечно, демон хотел защитить Елисея Бомелия, не ведавшего, что помогает посланцу ада — но помогавшего же!

Царевич стал опасен? Что ж, ему придётся умереть.

Дуб — дерево основательное. В смысле — с широким и надёжным основанием, распластанной на большое расстояние корневой системой. Рукой, понятно, дуб не вырвешь, особенно вековой.

Царевич Иван не видел, как демон Риммон на стене монастыря взмахнул правой рукой. Не видел, как стал плотен воздух перед ним, накрепко уцепив крону дуба. Странно было наблюдать, как смялись ветви дерева, поползли кверху, прижатые к стволу невидимыми ладонями.

Разлетелись по сторонам комья вывороченной земли, проглянули щупальца корней, бледные, как пальцы мертвеца. Дуб, широкий и тяжёлый, подлетел вверх и теперь стремительно падал прямо на царевича.

Иван Иванович рванул поводья, поднимая коня на дыбы. Но что это за защита против летящей на тебя тяжести ?

Риммон с интересом смотрел за происходящим. Бедный мальчик, он вырос излишне умным! Вот и расплата, что рано или поздно настигает любого, выделяющегося из общей массы.

И тут из общей массы замерших в ужасе рынд выделился всадник.

   — Проклятие! — выдохнул обиженный демон.

Боярин Умной-Колычев не мог увести замершего в испуге коня наследника престола из-под удара. Но, рванув сзади за пояс, мигом оторвал самого царевича от седла. Пришпорив свою лошадь, боярин в мгновение перенёсся прочь от несущегося к земле дуба. Когда крона дерева с треском, подняв облако пыли, рухнула вниз, а ствол переломил хребет скакуна царевича, сам Иван Иванович был в безопасности.

Неловко, грудью вверх, переброшенный через седло боярского коня.

   — Спасён!

Это был не крик даже, но стон, изданный рындами. Страшно и представить, что сделал бы царь с виновными в гибели наследника. Страшно, но возможно... что ещё страшнее.

   — Что это было? — спросил потрясённый царевич.

   — Видишь, Иван Иванович, — выговорил боярин Умной, помогая наследнику престола сойти на землю, — в дубовых рощах деревья сами по себе стали из земли выкапываться да по воздуху летать...

Корни дуба, крепкие, не подгнившие, опровергали возможные мысли о случайном стечении обстоятельств. Однако корни просто лопнули, не были подпилены либо разрублены, так что и рука человека здесь исключалась.

Тогда — что? Или, сказать лучше, — кто?

— Сдаётся мне, что и здесь без Бомельки-волхва не обошлось!

Царевич Иван сказал это уверенно, и боярин Умной кивнул, соглашаясь.

Оба, проницательные читатели мои, ошибались, и серьёзно.

Настоящий же виновник едва не состоявшегося убийства, демон Риммон, уже исчез с монастырской стены, как и не было его тут никогда. Были же любопытные иноки, сокрушённо качавшие головами при обсуждении случившегося.

Одно дерево ещё может, без видимых и объяснимых причин, рухнуть на дорогу. Не исключено, что в этот миг по дороге будут ехать путники. Быть может, что кто-то, кому просто не повезло, попадёт под падающий ствол и погибнет.

Демон Риммон не творил чудес. Зло — творил, к удовольствию своему...

Через две недели к Торговой стороне Новгорода Великого подъехал отряд всадников, числом примерно в полсотни. Не было путавших в те годы монашеских ряс — не опричники, стало быть; не было, что подтверждало это, и серебряных собачьих голов, свисавших с лук седел.

А страх — был.

Заранее предупредив о своём появлении через гонца, в город въезжал Григорий Грязной, один из всемогущих заправил Разбойного приказа. Такие люди в гости не ездили, и по торговым делам суетиться им смысла тоже не было.

Чудилось новгородцам, что тянется за всадниками сладкий запах горелого человеческого мяса, что, как в сказках сказывается да в былинах бается, руки у московских гостей по локти обагрены кровью.

Ещё заметили, что вьётся Грязной ужом вокруг боярина какого-то. В лицо боярина не опознали, из новых, видать, безродных и опричных.

Торг новгородский, что понятно, в тот день обезлюдел: как мор снова на город накинулся, и так половину посадских недавно в могилы отправивший.

Но новость, объявленную глашатаем на безлюдном Торгу стенам и башням городского кремля, узнали почему-то все. Торговую сторону да часть пятин боярских государь под себя описывает, в опричнину.

Хорошая новость, богатая. Теперь купчинам да гостям бояться за товары свои и деньги не стоит, царь опричных людишек никому в обиду не давал.

Кроме своих же, опричных.

Засев на недавно отстроенном Государевом дворе, Григорий Грязной стал таскать людей для беседы. Именно, что беседы: ни дыбы не было, ни завалященькой там жаровни под ноги, ни ножа, остриём к глазу приставленного.

На Софийской стороне люди Грязного сколько-то там девок испортили, так даже денег за бесчестие родителям тех девиц отсыпали.

Но вот о чём говорил Грязной с приглашёнными людьми, осталось тайной. Уж очень просил дьяк московский, чтобы слухов по городу не ходило. Не жалобно просил, не плакал, в ногах у собеседников не валялся, но отмолчались — все.

Жить хотели, быть может? А умирать если придётся, так не так, чтобы мучительно. Про Разбойный приказ что только по Руси не говорили...

Грязной, на удивление, ворошил старое, искал людишек, что Пимену-архиепископу ворожей привозили со всего Севера. Бывший архиерей, сосланный в отдалённый монастырь на покаяние, не должен был больше интересовать власть. А вот поди ты... Не иначе как в Москве затевали новые казни, вот и собирали некрасивые истории — на всякий случай, вдруг пригодится?