Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович - Страница 47

Илья прочитал молитву и решил первым не нападать принимать наскок поединщика. Лях, проскакав перед строем, под громогласный крик радимичей повернул коня и, набирая резвости, пошёл прямо на Илью.

   — Не горазд ты разумишком, — сказал Илья, когда рыцарь почти поравнялся с ним. Точным движением он отбил копьё врага своим и сунул его так, что получился рычаг, которым он вырвал копьё из рук противника. Тот едва усидел в седле.

Илья думал, что он доскачет до своих, чтобы взять новое копьё. Но лях, видать, разозлился и действительно соображал плохо. Он выхватил меч и опять во весь опор помчался на Илью.

Илья поднял над головою копьё — знак своего преимущества — и воткнул его в землю. Крик одобрения был ответом на его благородный жест. И с той, и с другой стороны. Но Илья не стал выхватывать длинный свой меч, потому что понял — бесполезно! Щит у ляха крепок и кольчуга хороша — не прорубишь, не пробьёшь.

Он поднял, сняв с задней лужи, притороченную там палицу с круглым литым калдашем на конце. И когда мчавший во весь опор лях рубанул мечом — принял удар на щит, а сам двинул поединщика в не прикрытую щитом грудь палицей. Лях взмахнул руками и рухнул навзничь с коня.

Рёв одобрения был ответом на этот удар.

Со стороны радимичей бежали оруженосцы рыцаря, на ходу вытаскивая короткие прямые мечи, чтобы отбить упавшего от оруженосцев Ильи, которые тоже поспешали изо всех сил к месту схватки. Илья сидел на Бурушке, который, казалось, совсем не заволновался, а только прядал ушами — будто комаров отгонял.

Оруженосцы сшиблись в коротких поединках — отроки Ильи оказались много сильнее и резвее, и ежели бы один, самый молодой, не поскользнулся, то никто бы и ран не получил...

Но поединки ещё только вспыхнули, а уж по всему полю завыли трубы, и конные торки, стоявшие на флангах, пошли охватывать с боков толпы радимичей.

   — Обходят! Обходят! Окружают! — раздались среди их рядов истерические голоса.

Вожди попытались организовать оборону. Но каждый из пытавшихся обороняться отряд делал это в одиночку, разваливая сомкнутый строй на островки оружных людей, в страхе выставлявших во все стороны, в том числе и против своих, мечи и копья.

Ещё раз завыли трубы, и, подняв от земли высокие щиты, прикрываясь ими, пошли на радимичей от края до края сырой луговины, где шло сражение, пешцы. Они шли медленно, неторопливо. Впереди них на тяжёлых конях шагом ехали воеводы и не позволяли небывальцам, и особенно горячим, ломать строй. Когда подошли на дистанцию полёта стрелы, строй время от времени останавливался, и тогда лучники вымётывали в сторону ещё пытавшихся держаться радимичей сотни стрел.

Стрелы покамест пущались не прицельно, а навесно, чтобы язвить укрывшихся за щитами воинов в плечи и в шею. Урон они причиняли небольшой, но сыпались, как град из тучи, и, ещё не сойдясь в рукопашной, радимичи дрогнули. Сначала попятились передние, ближние... Почувствовав, что первые подались назад, задние бросились бежать в открытую к лесу. За ними повсюду скакали торки, ловя арканами. Когда же передовой строй киевлян дошёл до того места, где неподвижно посреди поля стоял Илья, вышло так, что пешцы невольно остановились. Вперёд продолжали ехать только воеводы во главе с Волчьим Хвостом. Но радимичи, до того пятившиеся, всё одно не выдержали и побежали.

   — Радимичи Волчьего Хвоста боятся! — закричал какой-то весельчак из рядов, и громкий хохот был ему одобрением...

К вечеру приехал Владимир. Он сам осматривал пленных и наиболее здоровых, сильных раздавал воеводам, чтобы они сами смотрели, куда их девать: сажать ли на землю, передать за выкуп боярам либо оставлять в дружине.

Раненых, больных и хилых отправляли домой без выкупа. Именно то, что киевляне не брали в этом у сражении рабов и близких себе славян в рабство не неволили, стало главной причиной того, что радимичи больше никогда не восставали, быстро и безболезненно вливаясь в новый народ.

Шедшие, к своему удивлению, непленёнными в свои селища радимичи толковали, что княжеская дружина нынче не та, что прежде, и воюет по-другому, и все храбры — языка славянского, потому и не свирепствуют над славянами, и не неволят.

Дав этой вести разнестись и укрепиться в сознании племени, Владимир выслал малые отряды, которые установили погосты и наложили на радимичей дань. Большой кусок новой державы прилепился к ней. Стали расти в нём остроги и городища, увенчанные большим градом Смоленском.

Придя в Киев и взойдя на престол отчий с помощью варяжских мечей, князь Владимир ни за что бы не удержался у власти, не изгони он самым подлым, самым мерзостным образом варягов и не предай он их истреблению.

Илья, служивший теперь уже в нарочитой, княжеской дружине, пожалованный многими княжескими милостями (в частности, собственным двором в Киеве, где был не только его дом, но и изба-гридница для ближних его, собственных, а не княжьих воинов-оруженосцев), приглядывался к князю и за многими дурными и противными его пониманию чертами отметил одно достоинство. Князь — капризный, нервный и не верный ни в привязанностях, ни в дружбе, ни в любви — обладал удивительным качеством. Он будто кожей чувствовал, чего хочет народ киевский, и беспрекословно этому велению следовал. Иной бы задумался: как это князю удаётся? Припомнил бы многочисленных подслухов, что доносили в княжеский терем всё, что происходило в его державе; припомнил бы и малые советы, где бояре и воеводы, особо приближённые, думу думали, то есть обсуждали, как ряд вести в державе, какие дела творити, какие уставы давать, кого миловать, кого примучивать. Но этого всего было бы недостаточно для того, чтобы объяснить, как это князю удаётся так поступать, что его всегда поддерживает народ киевский? Как ему удаётся не только угадывать его желания, но почти всегда опережать их?

Иной бы сказал: Владимир — князь прирождённый, политик на все времена, но Илья, его современник, говорил: «Владимир-князь — помазанник Божий. Его Господь избрал на княжение». Воевода Илья Муровлянин, как звали его теперь, в это верил беспрекословно, а потому выполнял все приказы князя, даже если они ему были не очень понятны поначалу. Он тоже учился видеть, куда направлены думы князя, и, как истинный воевода, то есть человек не простой, а смысленный, думный, старался увидеть цель любого действия князя и народа княжеского.

А цель была — расширить державу, присоединив всё неопределившееся, всё находившееся в распаде и брожении. Всё то, что можно было покорить, уговорить, примучить, чтобы, увеличив пределы княжества, выйти на твёрдые границы с державою сопредельною. Иначе соседняя держава, обретая государственность, присоединила бы не только всё, на что претендовал теперь уже славянский Киев, а и самим бы Киевом не побрезговала. Платил же Киев дань хазарам, быв фактически оккупирован варягами! Нельзя было упускать момент, когда варягов не стало, а Хазария Великая, Хазария страшная захлёбывалась водой Каспия и собственной кровью, отражая и стихию морскую, ибо Каспий поднимался, затапливая столицу государства, виноградники и поля, и стихию людскую — волны мусульманского нашествия. Шли на Хазарию хорезмийцы. Держава же Хазарская, потрясённая до основ походом Святослава, вновь оправиться и стать в прежней, страшной, силе уже не могла. Разноплеменные подданные её тянули врозь!

Избранная верхушкой вера иудейская навсегда отсекла малую кучку князей и царедворцев от народа, который этой веры не принял и норовил освободиться от власти каганата.

Шёлковый путь, принадлежавший евреям-рахдонитам, когда-то создавшим Хазарский каганат, прервался. Китай был охвачен восстаниями и перестал давать шёлк на продажу. Испания поднималась на борьбу против арабов-завоевателей. Единственным товаром, который шёл по старым караванным дорогам, были рабы, но весь мир начинал полыхать в войнах, а рабы, как известно, воюют хуже, чем воины убеждённые, дерущиеся за свободу державы своей.