Святой Илья из Мурома - Алмазов Борис Александрович - Страница 65

   — Ну сейчас так сейчас! — сказал князь, нашаривая рукой подлокотники кресла и вставая.

   — А мы? — закричал Добрыня. — А мы-то? Дай хоть помыться!

   — А что вы? — не понял Владимир. — Мы ж тоже с тобой креститься будем! Много таких сыщется! Вся русь!

Дружина Владимира уже была крещена чуть не на треть. Оставались некрещёными половина славян и все русы, составлявшие род гвардии при князе. Но пример христиан и полное нестроение в стане язычников, постоянные разговоры о Церкви, присутствие православных воевод — таких, как Илья Муромец и Сухман Одихмантьевич, — привлекали к православию многих. Они бы давно крестились, да боялись гонений.

Сейчас же словно огонь небесный промчался по всему лагерю. Ночью никто не спал! Верные себе, истопив в ямах бани, мылись и хлестались вениками славяне. Обряжались в белые рубахи, кои у каждого в обозе были, сохранялись на случай смерти и погребения. Весть о том, что слепой князь собирается креститься, была передана Анне на корабль, и она отважилась сойти на берег среди киевской дружины.

Рано утром двинулась огромная процессия к православным церквам Корсуни.

Выстояв службу и выйдя при оглашении, русы с князем во главе переоделись в белые рубахи. Епископ Корсунский, видя такое количество крестящихся, призвал помощь от монахов соседнего монастыря, призвал священников, которые сопровождали Анну.

В огромную купель была налита вода, и во время обряда крещения и князь, и епископ стояли в воде.

   — Повторяй за мной! — приказал епископ. — Верую!

   — Во Единого Бога Отца, Вседержителя... — Верую! — исступлённо закричал князь, повторяя слова Символа веры.

   — Во имя Отца! — провозгласил епископ, окуная князя с головой. — И Сына! И Святого Духа!

Повязка, закрывавшая глаза Владимира, сползла, и он закричал рыдающим голосом:

   — Вижу! Вижу!

Толпами крестились дружинники. Они прыгали в купель, и стоявшие там священники окунали их с головой. Православные дружинники помогали новокрещёным вылезти из купели, обнимали и целовали каждого, как брата новообретённого.

В темницах и на невольничьих рынках сбивали колодки с пленных и рабов, отпуская их на волю без выкупа. Вольноотпущенные рабы пополняли ряды крестящихся, многие — повторяя вослед за священником слова на чужом языке:

   — Во имя Отца и Сына и Святого Духа...

Были среди них и печенеги, и черкасы, и касоги, и всяких языков пленники, издалека на невольничьи рынки приведённые.

Вместе с крещением обретали они свободу — христианин христианина в рабство не продавал!

Что-то новое происходило в Корсуни — граде древнем.

По мощёным улицам его мимо белых, сияющих в солнечном свете оград, мимо домов, поднимавших красные черепичные крыши из зелени виноградников и садов, мимо грозных стен к бескрайнему, точно Божий мир, морю шла медленная процессия возвращавшихся в лагерь и к ладьям новообращённых христиан. Удивительна была не только эта многочисленная процессия и люди, составлявшие её, но то, что шли вместе вчерашние враги и не помышляли о вражде.

Шли воины, оставившие мечи и доспехи и в Корсуни, и в лагере киевском; шли военачальники и люди знатные. Шли горожане корсунские и дружинники киевские, как народ единый.

Несколько печенегов, на дальних подступах подходившие к окрестностям Корсуни, спрашивали у местных греков:

   — Что это было в Корсуни?

   — Русь крестилась киевская! — отвечали те.

И пошла весть по городам и весям, по кочевьям степным — ближним и дальним, по странам чужим:

   — В Корсуни князь киевский крестился и вся русь — дружина его. Наречён же князь именем Василий, что означает «царь».

Навстречу процессии, от кораблей, шла другая группа нарядных и торжественных людей. Шла со свитою царевны Анны.

Не доходя друг до друга, обе толпы остановились.

Князь, шедший впереди, напрягая ещё болевшие и видевшие, как сквозь пелену, глаза свои, внимательно смотрел на византийскую принцессу, шедшую в окружении придворных дам и знатных рыцарей.

Она была наряжена в тяжёлый, затканный золотом и усыпанный каменьями голубой наряд, поверх которого был наброшен белый шёлковый корзун. Сияла золотая диадема на убранной в золотую сетку голове.

Весь день был наполнен счастьем возвращённого зрения, пением греческого хора, каждением и молитвами, говорившими о самом главном, о том, что таилось у князя в душе, чего хотелось ему все эти годы, но казалось ускользающим, недоступным. Вечная тоска оттого, что он «рабычич» — человек второго сорта, вечный укор и презрение в глазах Рогнеды, страх в глазах других его жён, бесконечные заговоры и интриги, которые вились вокруг него, канули в прошлое. Кровавые драки, стычки и битвы, шедшие непрерывно всю жизнь его, поля, залитые кровью, реки, перегороженные трупами, и горы трупов у пылающих городов — всё это как бы отодвинулось и заслонилось сиянием дня, счастьем ощущения, что всё позади, а впереди только счастье, только радость и покой. И залогом того была красавица царевна, что смотрела на него доверчиво и кротко, огромными карими глазами.

Князь почувствовал, что щёки его мокры. Невольно он утёр лицо и лоб рукавом широкого своего платья, затканного драгоценными камнями и сшитого из дорогих тканей искусными греческими портными в Корсуни.

Отроки, нёсшие, по византийскому обычаю, опахала-рипиды, и воеводы в алых, синих, зелёных бархатных плащах, и священники в сияющих ризах, и сам князь в золотом обруче на густых тёмно-русых кудрях отразились в глазах гречанки. Вид князя во славе запечатлелся в её памяти на всю жизнь. Её встречали, как надлежит встречать царевну-невесту!

Всё стало на уготовленное обычаем и обрядом место. Когда же грянул тысячеголосый искуснейший хор приветственную песнь-молитву, Анна поняла, что всё в её жизни не случайно и она вступает, по избранию Божию, во владение державой новой, державой православной об руку с богоданным ей супругом — князем киевским, князем Владимиром...

Ни о каком выкупе, ни о каком грабеже не могло быть и речи. Град Корсунь был нетронутым возвращён Византии, и если бы у кого-то возник вопрос, кто победил — в эти дни крещения князя и его венчания с Анной, — он вызвал бы удивление, будто и войны не было. Летописец же записал: град Корсунь отдан в вено за невесту князя.

Возвращавшееся из грабительского поначалу похода на Корсунь киевское войско скорее напоминало крестный ход, нежели возвращение дружины с войны.

Аланы-ясы, печенеги, мадьяры степные отовсюду съезжались посмотреть на невиданное зрелище. По черноморской степи, сохраняя боевой порядок, двигалась конница, шли пешие отряды, но вместе с ними шли монахи, шли священники. Рядом с бунчуками и знамёнами полковыми плыли хоругви. В обозе везли не добычу, но утварь церковную, везли книги. Монахи пели. Красивое, никогда не слышанное в степи пение поднимало дух войска, которое двигалось в каком-то странном молитвенном напряжении.

Илья думал, что не случайно ни одной привычной для такого перехода стычки с конными кочевниками не было. Никто не отстал в пути, никто не упал от солнечного удара, хотя двигались по самой июльской жаре. Все колодцы были чисты и полны водой. Неожиданно проливались тёплые дожди, и даже грохотали грозы, но всё было не страшно и не опасно, точно Господь показывал новообращённым христианам всю красоту мира сего.

   — Идём беспечально, аж страшно делается! — сказал Добрыня Илье.

   — Господь ведёт, — уверенно ответил Илья.

Но службу несли ревностно. Разъезды конные высылали во все стороны прилежно, потому что никогда не шёл по степи такой караван, как нынче. В сердце его, защищаемая со всех сторон плотными рядами воинов, ехала повенчанная чета: князь и княгиня Анна.

Из степи выходили ранее крещённые печенеги, приносили дары посильные, радовались, что и Киев к Господу истины обратился. Но вздыхали и кручинились, говоря, что большая часть вождей печенежских склоняется не к православию, а к исламу.