Настоящая золушка (СИ) - Струков Илья Николаевич - Страница 2

- Увы, медицина, к сожалению, не всесильна. Я буду делать все что смогу. Вот некоторые лекарства... Если бы вы раньше обратились за помощью, вот тогда ... может быть...

- Но можно ли хоть что-нибудь сделать? - взывала дочка.

- Будем молиться и надеяться на чудо. Может быть Господь умилосердиться. На все воля Божья, - сказал врач и с чистой, как ему казалось, совестью поехал обратно.

Ворвавшись в комнату, дочка начала плакать:

- Папа, что будет?

- Успокойся. Все будет хорошо... Ты должна жить, - успокаивал ее отец, но она плакала от этого еще больше.

Спустя некоторое время (картина расплывается, когда она фокусируется...).

Все сидели в черных одеяниях за длинным столом. Это были поминки. Мачеха сидела во главе стола с двумя дочерями. Дочка барона сидела с противоположной стороны на дальнем от нее краю стола и плакала.

Мачеха начала скорбную речь о бароне, но эта речь была насквозь пропитана фальшью. Она всячески пыталась показывать свою скорбь, но скорбь эта походила на плохой театр. Во всяком случае, так думали многие из присутствовавших.

Наконец, после очередного лживого завывания дочка барона не выдержала и закричала в отчаянии:

- Хватит лгать. Вам нисколько не больно. Если бы любили папу, то он бы никогда не умер! Это вы во всем виноваты! - и на то, видимо, были веские основания.

- Да как ты смеешь обвинять меня при всех, да еще за все, что я для тебя сделала! - закричала мачеха, а теперь еще и баронесса. - Нет, вы слышали, что она сказала! Вы слышали! И это за все добро, которое, я ей сделала! - и она театрально зарыдала.

Спустя некоторое время (картина расплывается, когда она фокусируется...).

Был вечер. Горел камин. Четверо сидели за столом и ели. Мачеха сидела во главе стола. Две ее дочери сидели одной стороны стола, они вполголоса разговаривали, улыбались и хихикали друг с другом, поглядывая на дочку барона. Дочка барона сидела напортив них с другой стороны стола и совсем не улыбалась, и есть ей совсем не хотелось.

- Теперь все будет по-другому, - сказала мачеха дочке барона. - Или ты слушается меня во всем, или я приму меры, - говорила мачеха, уплетая очередной жирный кусок курятины. - Для начала ты будешь есть вместе с нами и улыбаться. Нет больше причин сидеть и злиться. Конечно, ты можешь есть и отдельно, только запомни! ... Что тебе это дорого обойдется!

- Я никогда не буду с вами есть и улыбаться! - закричала дочка барона и хотела убежать, но тут неожиданно вошли стражники и не выпустили ее.

- Нет, вы слышали! Вы слышали! ... Мне все это порядком надоело! ... Я с ней по-человечески, а она тут будет характер свой показывать! Нет! Я выбью эту отцовскую дурь из твоей башки! - закричала мачеха. - А ну-ка! - она щелкнула пальцами, дочери слезли со стола, достали откуда-то портрет матери и дали ее мачехи.

- Не смейте ее трогать, - кричала дочка барона, но не могла ничего сделать, потому что стражники ее не выпускали.

Но мачеха, посмотрев на портрет и поухмылявшись, бросила его в огонь камина.

- Не смейте, не смейте, я буду на вас жаловаться королю! - рыдала дочка барона, но портрет уже догорал в камине, так же как догорала прежняя жизнь этой девочки.

Пожилой секретарь короля, протерев пенсне и повесив его на нос, разбирал корреспонденцию короля:

- Королю ... королю ... королю, - перебирал письма секретарь.

- Его Величеству, Королю! - секретарь хмыкнул, - А это интересно.

Он вытащил письмо и покрутил его в руках, удивившись его виду.

- Ну-ка, ну-ка, очередной донос, - сказал секретарь и начал его разворачивать.

Он погрузился в чтение, некоторое время читал письмо, держать за подбородок, затем сочувственным тоном произнес:

- Бедная... бедная... бедная девочка! Благослови тебя, Господь!

Далее он перекрестил письмо рукой, подержал его в руках, подумал и ..., швырнув его в огонь, дальше начал разбирать корреспонденцию короля.

Горящее письмо жалобно потрескивало в камине, но этого никто не слышал, как никто не слышал страдания этой бедной девочки.

Прошло несколько лет.

Два стражника стояли у дверей и разговаривали.

Вдруг один потянул другого за руку, сделал знак "тихо" и сказал:

- Обожаю на это смотреть.

Из печи на четвереньках задом наперед вылезала грязная девушка (потому что по-другому вылезти было невозможно). Вдруг край платья зацепился, и грязные ноги девушки обнажились, как и вся талия, завернутая в серую ткань. Более того, она что-то зацепила ногой, и все с огромным грохотом повалилось на пол... а потом и все стоявшее рядом.

Стражники повалились от хохота на пол. А банки, склянки, печная утварь продолжала падать, скакать и звенеть, как будто вторя стражникам.

Наконец девушка вылезла. Ей было лет 18, невысокого роста, она была одета в простое серое крестьянское платье. Белая когда-то ткань ее платья стала серой от постоянной, грязной работы и была в заплатках, и тем не менее была чистой на сколько это возможно. Но верх платья вновь испачкался сажей, как и лицо. Длинные ее волосы были связаны за спиной, но спутались и выглядели некрасиво.

Посмотрев на разруху вокруг, она открыла рот от удивления. Ей оставалось только сожалеть. Наконец, ужаснувшись, она уронила ведро с золой на пол. Портрет, висящий на стене, закачался, не выдержал и с сильным грохотом упал, несколько раз перевернувшись, завершив тем самым эпопею всеобщего обрушения.

Судя по всему произошедшему, это была особенная девушка.

Наконец, осмотрев все вокруг и собираясь убираться, она провела рукой под носом и оставила новый черный след на лице. Сделала она это умышленно или нет, так и осталось загадкой.

Стражники, увидев эти черные усы на ее лице, разразились очередным приступом хохота.

Но девушка продолжала убираться, не обращая на них никакого внимания. Наконец, закончив, она взяла ведро с залой и пошла прочь, шлепая по полу грязными босыми ногами. Вид ее лица выражал крайнее одиночество и печаль.

- Хватит вам! Эх, бесстыдники! - стала укорять их вошедшая старая служанка. - Постыдились бы. Если бы вы знали, чья это дочь!

- Ну и чья? - спросил один из стражников.

Но ответа не последовало, потому что говорить об этом было строго запрещено и небезопасно.

- Наверное, она дочь какого-нибудь трубочиста! - сказал второй, и оба снова рассмеялись.

Что это была за девочка, так и оставалось загадкой.

Некоторое время спустя.

Молодой парень, сын слуг, также являвшийся слугой, выглянув в коридор, убедился, что там никого нет, подошел к столу и начал быстро заворачивать тарелку с едой в ткань, попутно засовывая куски хлеба в карманы и озираясь по сторонам.

Служанка, стоящая у плиты, неодобрительно посмотрела на него из-за спины и продолжила готовить, она собиралась на него донести.

Он закончил заворачивать еду и осторожно пошел по коридору.

Далее он спустился по лестнице и оказался в маленьком чулане. Чулан с маленьким окошком был завален дровами и всяким хламом типа ведер, тряпок и т.д. Там же стояла небольшая кровать (если ее так можно было назвать) из сена с одеялом. Сколько слез было пролито здесь, знала лишь обитательница этого места.