Волчья дорога (СИ) - Зарубин Александр - Страница 76

— Сам дурак, — прошипел он, потирая больное место.

Лес шумел ветками над головой, издеваясь. Рядовой выругался ещё раз, сплюнул и решительно зашагал вперёд, вертя головой и вглядываясь в стелющиеся по земле тени.

— Чёрт, куда же она подевалась? — шипел Майер под нос, проламывая себе путь. По тропе, что шла через лес от их лагеря к стоянке кроатов.

— Вот угораздило же, — шипела, тоже под нос Катаржина, унося ноги от своего благоверного. Ноги у неё были быстрые, стук сапог и ругательства оставались далеко позади. Лес шумел, скрадывая звуки.

— Говорили же дураку, не лезь, когда у меня руки заняты, — думала она на бегу, ловко проскальзывая под очередной веткой, — вот и получил.

Захрустела ветка под ногой. Донеслись до ушей ругательства — сзади, из за спины. Корявый сук хватил по голове. Лесная стена перед глазами разорвалась, Катаржина вылетела на поляну. Сделала по инерции несколько шагов, не смотря по сторонам. За спиной забухали сапоги, донеслись ругательства и тяжёлое дыхание — Майер догонял.

— Угораздило же его под утюг подвернуться, — выругалась Катаржина ещё раз, прибавляя ходу.

— Стой, кто идёт, — чужой окрик хлестнул по ушам. Гортанный, переливчатый голос. Катаржина вздрогнула, обернулась. Ударил в глаза плащ — алым, кровавым отблеском. Кроатский часовой. Сизым, холодным огнем плеснула луна на стали ружейного дула. Шевельнулись вислые усы на лице.

Катаржина замерла, с лёгким удивлением услышав, как лязгнули во рту её собственные зубы.

— Мама, — прошептала она. Ногу повело, она пошатнулась. Осела на снег, прошептала, беспомощно шевельнув губами, — мама... Опять...

Запах ударил в нос. Немыслимый, невозможный здесь — лета и свежего сена. Дыма, огня и соленой крови. Треск у ушах. Зацепилась за корень, затрещала по шву длинная юбка. Как тогда, три года назад. В ночь, когда такие же, как и этот часовой, усачи украли её из родной деревни.

Кроат оскалился. Дёрнулся на голове длинный, пшеничного цвета чуб, лязгнули зубы — по волчьи.

— Помогите, — прошептала Катаржина, твердо зная, что бесполезно. Тогда никто не помог.

Затрещали кусты за спиной. Кроат обернулся, в его руках глухо лязгнул, взлетая к плечу, короткий кавалерийский карабин. На поляну, стуча сапогами и ругаясь почём свет стоит вылетел Ханс Майер. Кроат увидел бегущего, дернулся, спустил курок. Выстрел прокатился громом по зимнему лесу. Пуля свистнула, рванув Майеру клок волос с головы. Рядовой пошатнулся, взревел и прыгнул, сбив кроата с ног. Одним ударом, прежде чем тот успел опустить ствол. Поднялись и упали сложенные вместе кулаки. Майер встал, наклонился над телом. Потом выпрямился, мотая из стороны в сторону тяжёлой головой. Развел руки, обернулся, посмотрел вдруг на замершую Катаржину — прямо в глаза, смешно сморщив лоб. Будто что-то забыл и пытается вспомнить. И внезапно упал, как подкошенный. Кровь — под ноги, бьющейся алой струей. И только потом, сухим треском рванул в уши ружейный залп. Кроатский вахмистр услышал крик и послал на поляну патруль — проверить. Катаржина медленно, как во сне повернула голову, увидела в кустах их дымящиеся стволы, высокие шапки и усатые лица. Старший шагнул вперёд...

Новый выстрел.

Кроат дернулся и упал с дырой во лбу.

Френк Донахью опустил к ноге дымящийся ствол, сорвал с пояса новый заряд, скусил патрон, скрипнув белыми зубами. Его старый приятель, Ханс Майер, валялся убитый у него на глазах, кровь текла по земле, словно просила поторопиться.

Кроаты ответили залпом — вслепую, наугад, в сторону мелькнувшей вспышки. Пули пропели в воздухе, звякнули, сшибая на землю снег и ветки с кустов. И Катаржину Майер. Свинцовая оса слегка чиркнула ее по кудрявой голове. Сорвала с виска чёрную прядь. И бросила на колени, вниз, ничком на тело мужа.

Перестрелка вспыхнула как лесной пожар. Дымным, гремящим полукольцом вокруг двух лагерей. То тут, то там — тонущие в тенях, ослепленные багровым закатом, оглушенные громом и неизвестностью патрули лихорадочно скусывали патроны, заряжали и стреляли — в шорох ветвей, темноту и друг в друга.

Принесли первых убитых. В лагере Лесли поднялся крик. Многоголосый, бессмысленный и, от того, куда более страшный. Вспыхнули огни — без порядка, багровым заревом здесь и там. У себя в палатке Яков Лесли вскочил на ноги, выругался — страшно, поминая бога, мать и всех святых вместе взятых и приказал послать в лес дежурное капральство. Потом опомнился, всунул ноги в сапоги и приказал бить общую тревогу. Он опоздал. Кроаты Холле успели раньше.

Алые всадники на огромных, храпящих конях уже гарцевали перед оградой. Внезапно, просто выплыли из заката на ослепленных багровым отблеском часовых. Их было немного — человек тридцать, но паника мгновенно умножила их число до тьмы — тьмущей. Что им приказал майор Холле — неизвестно, вряд-ли атаку, но крики и вид бегущих людей подействовали на них, как красная тряпка — на быка. В лагере кто-то спустил курок. Пуля взрыла землю под копытами. Кроаты завыли боевой клич и, обнажив кривые клинки наголо, кинулись в атаку. Под копыта упал человек, другой. Выпал из мертвых рук опрокинутый факел. Огонь вспыхнул, лизнул края одной палатки, потом другой, третьей. Черный дым клубами пополз вверх, мешаясь в небе с криками и пороховой гарью. Кроаты скакали сквозь дым, рубя бегущих. Развивающиеся за плечами плащи били людям в глаза ярко-алым, наводили ужас и панику. Дым кутал небо черной завесой. Тот самый дым, что видели Анна с Рейнеке в лесу.

Вдруг новый звук ворвался — словно прошил иглой — музыку боя. Бил барабан. Размеренно, часто. Привычный, хорошо знакомый людям звук. С него начиналось утро — всегда. Капитан Яков Лесли шел со шпагой в руке. Двое барабанщиков шли за ним следом, выбивая палочками сигнал "построение". Ему навстречу выбежал прапорщик Лоренцо. Маленький, взъерошенный, в одном сапоге. Второй — в зубах, в руках длинный шест и свёрток.

Один из кроатов кинулся к нему со спины, занося на скаку клинок. В руке Якова Лесли сухо рявкнул длинный пистолет. Кроат упал. Лоренцо, петляя, добежал до капитана, скрылся за его спину, кивнув на ходу. Спасибо, мол.

— Оденьте сапог, прапорщик, — не повернув головы бросил ему Яков. Лоренцо, не отвечая, содрал чехол, развернул шест вертикально. Над их головами в небе развернулся, захлопал крыльями черный имперский орёл. Ротное знамя. Яков перехватил древко одной рукой, повернулся, кивнул итальянцу:

— Спасибо. И наденьте сапог, не лето.

Хаос вокруг дрогнул и начал обретать форму на глазах. Люди Лесли бежали к знамени — храбрые искали врага и приказов, трусы — укрытия. Тридцать лет войны научили их, что безопасно только одно место — под знаменем, в строю, за спиной у товарищей. Кроаты, увидев в воздухе бьющий крыльями ценный трофей, развернули коней и, с кличем, похожим на лисий лай, кинулись в атаку. Дрогнула земля. Двое солдат, бежавших к знамени со всех ног, упали под копыта. Яков поправил шляпу и шагнул вперед, прямо на храпящие, вспененные морды. Всадник в алом плаще налетел на него. Яков вскинул над головой тяжёлый палаш. Удар, лязг стали о сталь. Кривая сабля отлетела назад. Рука занемела.

— Чёрт, зарубка будет, — подумал он мельком, уходя от нового удара. Кривая сабля проскрежетала по гарде, выбив сноп искр Якову в глаза. Внезапно — голос над ухом:

— Держитесь, герр капитан

Над плечом скользнуло ясеневое древко и длинное острие. И ещё одно. И еще. Кроат отбил удар пики саблей, развернул коня и исчез. Яков обернулся — старый сержант строил в ряд пикинеров. Кроатам в лица сверкнула сталь. Злыми, ждущими жалами на длинных древках. Ударил залп. Забил барабан. Кроаты развернули коней и исчезли. Вмиг, будто их тут и не было.

Яков перевёл дух. Поправил на голове шляпу. Подошёл сержант — взъерошенный, весь белый от злости. Кивнул Якову на ходу. Ветер налетел, закрутил назад лохматую бороду.

— Сержант. Постройте людей. Запишите имена тех, кто пришел без оружия или зарядов. И...

Тут Яков оглядел царящий вокруг разгром. Палатки сбиты с опор и повалены, половина сгорела. В воздухе плыл острый дым пополам с чёрной пороховой гарью. Поправил шляпу, прошептал под нос: "раз пошла такая пъянка..."