Символ Веры (СИ) - Николаев Игорь Игоревич - Страница 28

- Еще, - он словно вспомнил в последний момент, уже у самого выхода. - У тебя еще остались те знакомые в Ливане? Ты про них говорила...

- Да.

- Они нам могут понадобиться. Вспомни, прикинь, как с ними связаться, не афишируя.

Хольг вышел, за ним глухо стукнулась дверца. Родригес снова прилегла на диван и постаралась успокоиться. Сердце тревожно стучало. Прочие члены ганзы тоже притихли по своим каморкам, будто ощущая важность момента. Тихо бормотал Мунис, похоже, опять молился Аллаху. Еще тише подвывал в подушку или тряпку Максвелл Кирнан, которого на этот раз обошли галлюцинации, однако накрыла невыносимая головная боль. Совсем тихонько гремел инструментами китаец, в очередной раз перебирающий свое радиохозяйство. Негры как обычно ничем не шумели, такой привилегии за ними не предусматривалось.

Фюрер вернулся через три часа. Точнее его привез «рикша» - какой-то азиат, чуть ли не японец, запряженный в коляску-двуколку. Сам командир ходить не мог.

Быстрая проверка, сопряженная с раздеванием и обтиркой мокрой тряпкой указала, что у Хольга сломаны три пальца и несколько ребер, выбиты два зуба и еще два разбиты в осколки. Правый глаз налился кровью и полностью скрылся в громадной гематоме на три четверти лица. Синяки и кровоподтеки считать не было смысла, из-за них фюрер стал черно-синим, с багровыми проплешинами, как морской зверь. Но при этом он был в сознании и даже почти способным говорить - сказывалась инъекция.

- Удалось? - отрывисто спросила Родригес. Как практичная и много повидавшая женщина, она отложила все эмоции на потом. Сначала - дело.

Хольг что-то невнятно пробурчал, сплюнул сгусток крови. По щеке потекла струйка розовой пены.

- Глупая была затея, - пробормотал помогающий девушке Мунис. - Какой смысл ходить к «муравьям», они же уроды, садисты больные. «Боль очищает», «vida loca» и прочий бред. Они извинений и компенсаций не принимают.

- Заткнись, - коротко, грубо посоветовала Родригес, и помощник обидчиво поджал губы, осторожно протирая разбитое лицо командира тампоном, смоченным в одеколоне.

Неожиданно фюрер рассмеялся, вернее, попытался - боль в треснувших ребрах и осколки зубов превратили смех в жутковатый всхлип. Хольг снова сплюнул, на подбородке запузырилась розовая пена, мельчайшие капельки крови брызнули на лицо девушке. Она быстро отерлась рукавом и продолжила бинтовать уже зафиксированные в лубке пальцы.

- У-да-лось, - по складам выговорил Хольг и все с тем же жутковатым хрипом закончил, уже более уверенно:

- Поздрав-ляю, у нас новый ра-бото-датель. Завтра бе-рем груз «пыли». Для мексов.

Глава 8

Аппарат «Livre sonore» работал идеально. Французское качество, подумал Морхауз. Обычно такие агрегаты страдали двумя проблемами - обрывы ленты и неестественная, шуршащая нотка, вплетающаяся в звук. Однако кардинал пользовался последней моделью, которая хоть и была портативной, оказалась лишена обоих недостатков. Хотя, учитывая стоимость аппарата, странным казалось бы скорее наличие проблем.

Бобина мерно вращалась, узкая лента с вплетенной для прочности стальной нитью скользила над фотоэлементом. Его темная линза превращала чернильные линии в звук - неспешный разговор двух людей.

Кардинал Уголино ди Конти прикрыл глаза тяжелыми веками, похожими из-за складок на сегментированный панцирь насекомого. Мягким, скользящим движением пригладил бороду, сплошь седую и оттого кажущуюся легкой, пушистой. С такой бородой русские рисуют Деда Мороза, а европейцы - старых монахов, состарившихся за переписыванием высокомудрых манускриптов. Рука казалась желтоватой, обтянутой тонким пергаментом вместо кожи, с обилием старческих пятен.

Вообще Уголино производил очень мирное и очень благообразное впечатление. Ветхий дедушка, которого где-то ждет столь же благородно состарившаяся супруга, а также почтенное семейство из десятка детей и неисчислимой орды внуков-правнуков. Очень многие верили первому впечатлению. Некоторые впоследствии сильно об этом жалели. Разменявший восьмой десяток лет кардинал был не самым старым представителем папской консистории, но единственным, кто пребывая в таком возрасте сохранил юношескую живость ума и немалое влияние.

По большому счету никто не мог сказать в точности, на чем основывалось положение ди Конти среди заклятых друзей и коллег. Кардинал-диакон, официальный библиотекарь Ватикана не имел ни каких-то особых полномочий, ни прибыльных должностей. Однако... Как-то так получалось, что Уголино всегда все знал - обо всех и обо всем. Причем свое знание он использовал весьма не часто и крайне избирательно. Ди Конти не вступал в долгосрочные союзы, не придерживался некой единой линии и вообще старательно лелеял свое особенное положение - но в то же время, не выпуская из рук тонких нитей скрытого влияния.

Как союзник Уголино был не слишком полезен и, пожалуй, даже опасен - именно в силу своей особенности и непредсказуемости. При иных обстоятельствах кардинал-вице-канцлер^[10] Александр Морхауз никогда не обратился бы к нему за помощью. Однако novi temporis, сиречь новые времена, требовали новых деяний. Посему Александр пригласил в этот поздний час Уголино и после короткой речи воспроизвел одну за другой несколько звуковых записей.

Библиотекарь молча слушал, прикрыв глаза, и низко склонившись над столом, так, что почти подметал полированное дерево бородой. На его лице не отражалось ни единой эмоции кроме благожелательного внимания. Морхауз сидел, по старой привычке перенеся вес на один из подлокотников резного кресла, и талантливо делал вид, что все происходящее его совершенно не волнует.

Аппарат на столе тихонько жужжал электромеханизмом. Звуковой рупор, похожий на вытянутый бутон экзотического цветка, отсвечивал мутноватой желтизной, ловя свет неярких электрических ламп.

- ... septem decimorum^[11] весьма неоднородны, - голос Морхауза, записанный на звуковую ленту, сохранил все черты, вплоть до легкой нотки усталого превосходства. - Со стороны мы все кажемся единой семьей, однако, это не так.

- Да, я никогда не задумывался над тем, что даже высшие иерархи Церкви остаются людьми, - Гильермо Боскэ говорил негромко и задумчиво. - А человеческая природа несовершенна. Следовательно, кардиналы тоже не свободны от изъянов. Хотя эта мысль, конечно...

Монах замолчал.

Уголино склонился еще чуть ниже, оперся предплечьями на край стола и сложил пальцы «домиком», словно прикрывая бороду от невидимого дождя. По виду ватиканского библиотекаря было совершенно неясно, насколько его заинтересовала запись. Морхауз незаметно вздохнул и оперся на другой подлокотник. За окном капал дождь, и сгущалась вечерняя тьма. Александр украдкой посмотрел на часы, скрывающиеся в торце столешницы - незаметные для посетителей, хорошо видные хозяину. Конклав должен собраться в одиннадцать вечера. Выходило, что Морхауз так или иначе успеет решить все дела с Уголино, но впритык. Это было не слишком хорошо - перед собранием Александр хотел побыть немного в одиночестве и помолиться. Однако не все идет, как хотелось бы...

Запись продолжалась.

- Еретична? - саркастически вопросил Морхауз.

- Многогранна, - дипломатично пояснил Гильермо. - Она может стать, скорее поводом для сложных богословских измышлений или эссе.

- Готов биться об заклад, раньше вы не думали о подобном, - казалось, что Морхауз искренне веселится.

- Думал, но бегло и вскользь, - с наивной откровенностью ответил монах. - Это звучит тривиально, но ... мы маленькие люди, которые несут почетное бремя служения Господу в отдалении. Между мной и даже епископом - пропасть, которая никогда не будет заполнена. Что уж говорить о кардиналах... Так зачем тратить время на пустые размышления? Время - это единственное, чем мы по воле Божьей располагаем по-настоящему. Каждую минуту этого дара следует посвятить Ему, а не суетным мирским делам.