Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 92
- Предыдущая
- 92/99
- Следующая
Каамиль переживал за меня – огонь делает его мягким. Когда я спала на обожженном пальцами полу подвала, и слепые голуби с серыми когтями клевали мои волосы, он парил надо мной как бабушка, вертя в руках свою бороду.
– Кохинур, – сказал он однажды ночью, когда я сидела на коленях перед решёткой, чьи ножки в виде когтистых лап стали ржавыми и красными, будто огонь в очаге. – Давай я помогу тебе. – Он сглотнул. Его огненные глаза были широко открыты и выглядели так мило. – Давай я пожелаю за тебя и приму наказание, которое выдумает белохвостый Кайгал.
Он взял меня за руки, и я взглянула в его лицо, яркое и пылкое, точно мордочка молодой саламандры, впервые оказавшейся под седлом.
– Я просто хочу узнать её, Каамиль. Она должна быть здесь, в Каше, со своими потомками; сидеть на подушке из шёлка, синего как пламя; слышать, как они поют новые песни, от которых светятся уши. Её должны усыпать красными драгоценными камнями и красными фруктами; множество джиннов должны с любовью прижать её к груди. Она прикоснулась бы ко мне, и я бы вспыхнула; её серебряный огонь лизнул бы мои рёбра, и мы вместе спели бы о тьме в начале времён.
Из моих глаз потекли мерзкие солёные слёзы – влажные, бесцветные и бесполезные. Каамиль сложил разрисованные ладони и возвёл глаза к стропилам. Крысы пискнули и убежали… И вдруг на золотой решётке, которую мы раньше не видели, появилась книга с разноцветными страницами, казавшаяся в том почерневшем месте павлином среди воробьёв. У неё был переплёт из кожи ягнёнка и малахита, а страницы исписаны чернилами из моллюсков. На них была запечатлена история сердоликовой шкатулки, хранившейся в семье хозяйки шафрановых полей много-много лет. Но у цветов плохая память, и книга сообщала лишь то, что шкатулку увезли из родной страны в какой-то непритязательный, неухоженный городишко на задворках мира, где башни алы и уродливы, и что этот город её не заслуживал.
На следующий день Кайгал забрал у Каамиля глаз.
Сказка о Клетке из слоновой кости и Клетке из железа
(продолжение)
Кохинур пристально глядела на меня поверх широкой и пёстрой головы своей саламандры.
– Аджанабцы ни разу не соизволили мне ответить. Герцог не написал ни одного письма. Когда Кайгал начал расследование, выяснилось, что город в упадке, и было решено, что Кашкаш не позволил бы столь богатому трупу лежать посреди пустыни, во власти блох. Хотя сведения получили благодаря измене Каамиля, совершенной из лучших побуждений, постановили разрешить вторжение. Я должна была найти её и прикоснуться к ней. – Голос Королевы Пепла превратился в низкое собачье рычание. – А потом старая Королева умерла, и её место занял невежественный уголёк из сточной канавы, которому нет дела до истории, как огню нет дела до спички.
– Теперь это не имеет значения, – сказала я. – Её нет.
– Она была моей, – прошептала Кохинур. В её серых глазах стояла мольба. – Как ты могла отнять её у меня?
– Она не была твоей матерью или моей. Джинны, что родились из её следов, были простой случайностью. У тебя нет на неё никакого права.
– Как и у тебя!
Я повесила голову, стараясь принять очень скромный вид.
– Пойдём домой, Кохинур. Давай вернёмся в наши Алькасары, будем пить угольное вино и петь новые песни: песни Аджанаба и Звёзд, песни о тигриных сердцах.
Она отбросила назад волосы, и её саламандра топнула сухими лапами.
– Это её город. Я возьму его штурмом и буду жить в её следах, пребывать среди этих красных камней, как пребывала она, и заберусь на каждую башню в городе, пока не найду, где ты её спрятала, не посмотрю ей в глаза и не получу свой огонь, а она – своих детей.
Я выпрямилась и положила руки на свои серебряные корзины на бёдрах.
– Невежественный уголёк из сточной канавы думает, что этому не бывать.
– Ты провела так много времени в жирных пальцах гиганта, что сошла с ума? Таково решение королей, королев и Кайгала. Ты ничего не можешь изменить!
Я попыталась улыбнуться, как следовало бы улыбаться Королеве, полностью владеющей собой. Наверное, у меня получилась кривая ухмылка, как у котёнка, который шипит на льва. Но я не могла допустить, чтобы аджанабцев сожгли. Просто не могла.
– Я могу пожелать, – сказала я.
Кайгал взревел:
– Ты не можешь! Это запрещено! В наших книгах нет ничего, что ты могла бы пожелать! Кашкаш никогда не пожелал бы поражения, проиграть битву и потерять город! Мы высушим твой язык, прежде чем ты произнесёшь хотя бы слово!
– Но если бы я могла, – резко сказала я, вскинув руки, полыхнувшие оранжевым и чёрным в лицо алых саламандр Кайгала, – если бы я могла пожелать разрешенную вещь, то, что сам Кашкаш вытащил бы из своей бороды с такой радостью, что небеса вспыхнули бы в ответ, вы не тронули бы мой язык и позволили моему желанию прозвучать?
– Ты не можешь пожелать спасения для этого города, – сказали они. – Ничто в твоих желаниях не может соприкоснуться с нашей волей.
– И тем не менее?
– Если такое есть в наших книгах, оно разрешено. Это закон Кайгала! Мы счетоводы, а не сенаторы.
Тогда я и впрямь улыбнулась: смогла улыбнуться. Мои зубы полыхнули белым пламенем. Я прижала ладони друг к другу.
– Моё желание – простейшее из возможных, то самое, какое Кашкаш пожелал для человека из маленькой хижины так давно, что деревья, видевшие это, превратились в пыль. Я желаю… – Моя улыбка сделалась шире. – Жену!
Кайгал растерялся: бледные бороды засветились синим и желтым. Кохинур закатила пепельные глаза. Каамиль приподнял изувеченную бровь. В обозных телегах раздался странный звук, скрежет, грохот – что-то безжалостное, как скрип колёс катапульты по земле. Саламандры нервно заплясали, и Кохинур натянула поводья.
Они пришли – я в жизни не видела ничего блистательнее. Солнце осветило их лбы, глаза и плечи, когда они обогнули передние ряды. Все мои жены шли ко мне, живые: мужчины и женщины из камня – изумрудные, рубиновые и бирюзовые, турмалиновые, гематитовые и гранитные, гранатовые, топазовые и яшмовые, алмазные и латунные, серебряные и кварцевые, медные и малахитовые, сердоликовые. Множество красных сердоликовых лиц блистало в утреннем свете! Они подходили по одному и целовали меня в щёку; к моменту, когда подошла пятидесятая, сотая, а они всё продолжали и продолжали идти, я плакала, моё лицо было мокрым от огня. Жёны целовали меня и занимали свои места у стен, как я их просила, – шикарный получился доспех для Симеона, его кровоточащей груди и бедного города.
– Всё очень просто, – сказала я. – Они не пустят вас внутрь. Ведь любовь жены – абсолютная, вечная и непостижимая, как дыхание. Приблизьтесь – и они потушат ваше пламя камнями.
Кохинур смотрела на меня с до странности детским выражением лица – обиженным и непонимающим.
– Она была моей матерью! Я лишь хотела коснуться её, – прошептала она. – Ты бы не смогла понять. Я искала тебя в своих подвалах, твою семью, траву, ветер, воду или камень. Тебя там нет! Ты никто и ничто, залетела в Каш, словно обрывок мусора, и лишь случай сделал тебя Королевой. Ты дым, больше ничего!
– Как и все мы, сестра.
Мои жёны крепче взяли меня за руки.
Я хотела бы сказать, что джинны растаяли ещё до заката, что армию королей и королев отправили по домам с красивыми занавесками и позволили надеть шипастые короны. Но прошли недели, прежде чем они убедились, что мои жёны не двинутся с места и что Кайгалу не удастся найти прецедент для отзыва желания. Они расходились медленно, сыпля ругательствами. В день, когда поля Аджанаба опустели и высохли, Симеон полностью открыл руки и впустил моих драгоценных жён. Поначалу они были несмелыми, будто малыши, тянулись к участникам Карнавала, трогали их и спрашивали имена. Я их отпустила, позволила бродить по городу. На самом деле они мне не принадлежали. Сперва они жались ко мне, как детёныши к лисе, но вскоре выбрали себе имена и станцевали, спотыкаясь, свои первые танцы, и заинтересовались милыми фавнами и хористами, с которыми им довелось повстречаться.
- Предыдущая
- 92/99
- Следующая