Мне так хорошо здесь без тебя - Маум Кортни - Страница 12

Спустя годы такой жизни никто не предупредит вас, что вы будете находить вход в тело другой женщины, что это позволит вам стряхнуть с сердца весь наросший на нем ил. И вот вы уже совершенно спокойно заходите по пути домой к мяснику, полный жизнерадостности и оптимизма, и вас совсем не раздражает старушка перед вами, которая никак не может выбрать между телятиной и цыпленком. Куда торопиться? Вокруг столько альтернатив, одна привлекательней другой.

Почему это называют «изменой»? Я женился на страстной любовнице, а она превратилась в мою сестру. Я невыносимо хочу вернуть ее прежнюю. Но это невозможно, мы слишком исказили друг друга затаенными обидами, растущей неприязнью. Неполное десятилетие спустя мы переродились. Колодец любви опустел.

К началу октября оставалось все меньше сомнений в том, что Великобритания присоединится к военной операции США в Ираке. Я стоял у любимого газетного киоска, просматривал заголовки, составленные в лучших ковбойских традициях («ОН ПОПАЛСЯ! ВЗЯТЬ ЕГО!»), и соображал, какой бы мне придумать проект на тему Ирака, чтобы при этом не выглядеть законченным конъюнктурщиком. И тут позвонил Жюльен и пригласил поговорить.

Я приехал в галерею и обнаружил Жюльена в подсобке стоящим на голове возле кулера. Кулер утробно булькнул. Я заморгал:

– Ты чего?

Жюльен опустил одну ногу, потом вторую, на несколько секунд замер в этом положении – свернувшись колесом и зажав уши между коленями – и наконец встал.

– Хороший способ борьбы со стрессом, – пояснил он, отряхиваясь от пыли. – С Беренис познакомился?

Я подтвердил, что видел эту дочь Тулузы на ресепшене, однако воздержался от комментариев по поводу ее профессионализма – она не предложила взять у меня пальто и даже не поздоровалась.

– И давно она здесь?

– Совсем недавно. Но, в общем… уже здесь.

Он открыл передо мной дверь, и мы вышли из подсобки.

– Пойдем ко мне.

Рабочий стол Жюльена был захламлен гораздо меньше обычного – то ли хозяин прибрался, чтобы не шокировать новую секретаршу, то ли порядок навела она сама. Надо сказать, что своим видом Беренис изрядно смахивала на птицу. Пока мы с Жюльеном разговаривали, она не утруждала себя никаким полезным занятием, а просто сидела и пялилась на нас через холл совиным взглядом.

– Беренис, душа моя, вас не затруднит сбегать через дорогу за сэндвичами? Пожалуйста, с сыром и ветчиной. И себе тоже прихватите.

Жюльен положил на ее стол несколько банкнот. Беренис некоторое время таращилась на них, а потом без особых церемоний сунула в нагрудный карман жакета и удалилась.

– Так странно, – прошептал Жюльен, глядя ей вслед. – У нее нет сумочки.

Когда за секретаршей закрылась дверь, Жюльен сообщил мне новость дня:

– Короче, этот британец хочет, чтобы медведя доставил ты лично.

– Не понял.

– Картину! Он хочет, чтобы ты сам ему ее привез. Он позвонил с утра, тут была только Беренис, я ему, конечно, потом перезвонил, начал объяснять, что мы не предоставляем таких услуг, а секретарша новенькая и была не в курсе, но… Короче, эти люди очень убедительны.

– Стоп, так ты говорил с ним лично? Это мужчина?

– Ну да, Дэйв. В общем, они берут на себя все расходы и доплачивают тебе еще тысячу евро.

Скрестив руки на груди, я пытался найти в этой затее хоть что-то рациональное. Но не смог:

– Зачем им это надо?

– Как мне объяснил Дэйв, они последователи какого-то эзотерического учения, которое распространяется на коллекционирование предметов искусства. Им важно, чтобы художник передал свое произведение из рук в руки.

Я вскочил и начал ходить туда-сюда.

– Ну, ты же сам видишь, что все это слишком большое совпадение! Кто еще мог бы захотеть, чтобы я приехал в Лондон, кроме нее?! И как я вообще попру туда «Медведя», он ведь огромный!

– Да, признаю, – согласился Жюльен, ковыряя в зубах. – Все это довольно странно и необычно.

– А если это и правда она? Как мне это понимать?

– Ну, так и понимать, она хочет тебя увидеть. И у нее слишком много свободного времени. Что тут скажешь… Так что, ты готов? Дэйв сказал, что если нет, он откажется от покупки.

Я резко выдохнул и посмотрел в пожелтевший от сигаретного дыма потолок.

– И когда мне надо это сделать?

– Я сказал, что ты в скором времени собираешься в Туссен…

– Ты предложил наш отпуск?!

– Ты все равно будешь в Бретани. Ну, метнешься на пароме туда и обратно. Прихватишь жену с дочкой, заодно навестишь родителей.

– Да, блестящая идея, пусть жена наконец познакомится с бывшей любовницей.

– Короче, подумай. Я обещал дать ответ через два дня.

Я сел.

– Полагаешь, это все-таки Лиза?

– Не знаю, – вздохнул Жюльен. – Раньше был уверен, что нет, а теперь… теперь не знаю.

Некоторое время мы молчали. Я сосредоточенно обгрызал ноготь, Жюльен наматывал на палец спираль телефонного шнура. Потом вернулась Беренис и положила перед нами сэндвичи – с эрзац-крабом для Жюльена и с овощами-гриль для меня. На резонный вопрос мы получили неправдоподобный ответ: «А ветчина закончилась».

Я жевал багет с овощной бурдой и предавался конспирологическим измышлениям. Зачем власти США фабрикуют шитые белыми нитками доказательства наличия у Хусейна оружия массового поражения, если их же люди в Ираке ясно заявили, что оружия нет? Как в уважающей себя булочной может в самый разгар дня закончиться ветчина? Что мне делать, если «Медведя» и правда купила Лиза? Разве я смогу доставить картину к ее порогу и не попасть в те же горизонтальные, вертикальные и прочие позиции, из-за которых я и так по уши влип?

– Вот еще что, – проговорил Жюльен с полным ртом. – Нашелся желающий купить картину с велосипедами. Пора бы подумать, что дальше. Есть какие-нибудь идеи?

– Есть одна, но тебе не понравится. – Я поскреб затылок. – Я тут прикидываю, пока гипотетически, не сделать ли что-нибудь про Ирак.

– Политика… – Жюльен сдвинул брови. – Не знаю, Рич. Ты у меня как-то не вяжешься с политическим искусством…

– Это же трагифарс! – воскликнул я. – Как дети малые в войнушку играют! Ты вообще заголовки видел?

– И что, хочешь выставить картины с Джорджем Бушем верхом на палочке?

Я рассмеялся:

– Кстати, неплохая идея. Но нет. Я думал… Я думал, не вернуться ли мне к инсталляциям.

Жюльен поморщился:

– Хочешь сделать инсталляцию про Ирак?

– Хочу сделать что-то актуальное. – Я скрестил руки на груди. – Что-то значимое. Не имеющее ничего общего вот с этим всем. – Я кивнул на свои картины, висящие на стенах.

– Но политика! – запротестовал Жюльен. – Это же совершенно не твое!

– Вообще-то раньше это было очень даже мое.

– Клиенты не поймут. У тебя уже есть клиентская база. Коллекционеры. Просто поклонники. Людям нравятся твои картины. Они пробуждают ностальгию. И гармонируют с портьерами.

Я помрачнел:

– С портьерами? Ты серьезно?

Жюльен, как и я, был явно оскорблен в лучших чувствах. Он ушел в подсобку и вернулся с двумя стаканчиками растворимого кофе и сахаром в пакетиках. От расстройства я высыпал себе в стакан сразу два.

– Слушай, – наконец произнес Жюльен, отставляя кофе. – Ты знаешь, что я в тебя верю. Но даже дэмьены херсты мира сего понимают, что деньги приносит последовательность. Тот же Херст творит в едином ключе: его консервированные акулы и гниющие бычьи головы – все из одной сферы. Власть и провокация – вот его тема. Он не сентиментален. Ты – очень даже. Не может сентиментальный и аполитичный человек вдруг ломануться в политические дебри!

– То есть я не способен на искусство, которое выражает мнение?

– Ты не способен на искусство, которое политически ангажировано! – выпалил Жюльен и залпом опрокинул в себя кофе. – Или, если угодно, ты не сможешь продать свое ангажированное искусство здесь, у меня. Я не за это тебя выбрал, и не из-за этого большая часть твоих картин распродана.