Пути Господни (СИ) - Шабельник Руслан - Страница 21

Непривычно бурная деятельность.

Непривычная для техников, большую часть жизни проводящих в уютных креслах рубки.

Согнув худое тело, в помещение вошел Этьен Донадье – старшина техников. Появление начальства сопровождалось равнодушными, приветливыми, недовольными, но в любом случае далекими от подобострастия взглядами.

Кастор Шейко – один из заместителей Донадье – лысеющий коротышка в вечно не сходящейся на выпирающем пузце куртке, нарисовался перед шефом.

- Ну как? – Донадье смотрел поверх головы зама, на работающих.

- Как и говорил – приборы похожи на наши, некоторые просто идентичны, словно рубка Ковчега в миниатюре. Хотя и достает малопонятного, - Шейко кашлянул, - пока малопонятного.

Донадье кивнул.

- Назначение?

Шейко пожал плечами, натянутая на животе куртка задралась, обнажив серую ткань исподнего.

- Первоначальное предположение – данный э-э-э, агрегат предназначен для покидания Ковчега, пока подтверждается. Хотя, не совсем понятно, зачем…

Старшина снова кивнул, на этот раз, отпуская докладчика.

Переминаясь с ноги на ногу и показно кряхтя, Шейко остался на месте.

- Вас что-то беспокоит? – водянистые глаза начальства оторвались от галереи приборов и впервые взглянули на собеседника.

- Э-э-э, что Великий Пастырь? На наше открытие?..

Глаза вернулись к приборам.

- Продолжайте исследования.

От приборов глаза переместились к отверстию иллюминатора – небольшому окошку, чудом втиснутому в усеянную агрегатами стену.

Желтая звезда, размером с горошину, лимонным мазком выделялась на точечной панораме.

***

Я обозвала свою соседку Клавдию Лейб шлюхой, так как она является шлюхой. Всему блоку известно, что к ней захаживает Никитов из аграриев, а также Отец Гварди – наш священник. И извиняться не буду, а свои обвинения сестра Лейб пусть засунет себе в задницу, или какое иное, более приспособленное для них место.

С уважением Вознесена Стахова – цех обслуги.

- Учитель, я хочу служить тебе!

Неофит был молод, очень молод. Рыжая борода пробивалась на румяных щеках редкой порослью. Голубые глаза под пшеничными бровями смотрели осмысленно, разве с небольшой примесью восхищения.

Он боялся его, их – фанатичного блеска, обожания, готовности возложить на алтарь нового учения жизни. Свою и чужие.

- Учитель, я…

Поморщился. Вроде обычное, более того – привычное слово. Отчего же словно корявый бур входит в тело, наматывая на кромки слогов нервы и сухожилия.

Поначалу боролся, даже злился, кричал.

- Не называйте Учителем!

- Как называть? – вопрос оставался без ответа.

В конце-концов «учитель» - всего лишь слово. Не хуже прочих.

Смирился.

- Я не учу борьбе, или как изменить мир. Если желаете свержения власти, существующего строя – нам не по пути. Ненависти – не по пути. Ищите выгоду – не по пути. Мое учение – учение человеколюбия, учение покорности. Желаешь изменений в мире – изменись сам!

- Ненавижу церковников, поубивал бы их всех! Гады!

На миг, короткий миг восхищение неба глаз затянуло тучами ненависти.

Учу человеколюбию – а вот. Скудная влага слов уходит в песок. Песок, которого не может быть, не должно быть на Ковчеге.

Не допускаю ли ошибку? Не даст ли нива человеколюбия всходы новой, более жестокой власти?..

***

Идет священник по коридору, кричит, в ладоши хлопает.

Навстречу техник.

- Святой отец, что вы делаете?

- Еретиков отгоняю.

- Так ведь нет же их.

- Потому и нет, что отгоняю.

Из сборника «Устное народное творчество»

Их было двенадцать.

Было, есть и будет.

Двенадцать месяцев в году.

Двенадцать цехов.

Двенадцать членов Совета Церкви.

Поначалу – по количеству цехов – по представителю от каждого.

Теперь – в силу традиции от времени ставшей незыблемей закона, важней устава, строже статьи.

Авраам Никитченко обвел взглядом присутствующих: улыбчатого Левицкого, вечно хмурого Бенаторе, круглолицего с маленькими колючими глазками Миллгейта, нервного Лейба… ближайшие соратники, главные враги.

Каждый, даже страшащийся собственной тени Лейб, метил на его место. Не раз и не два, в мечтах или радужных снах видя себя здесь, на возвышении, в кресле Великого Пастыря.

Провозглашая здравицы, они молили Учителя о болезни, желая долгих лет, высчитывали дату ухода. И он, будучи на их месте, молил, считал…

Власть – это плащ, который мы находим слишком широким на чужих плечах и слишком тесным на наших. *(П.Декурсель)

За все надо платить.

Осознаешь правоту мудрецов, только испытав на себе.

Пожив достаточно, или в случайном озарении, изрекаешь мудрости сам.

Ничто так не объединяет, как общие враги.

Перед лицом общего недруга недоброжелателя объединяются в союзы. Союзники становятся друзьями.

Если опасности нет, ее следует выдумать, тем более что поводов в избытке.

Великий Пастырь смотрел на присутствующих. Недоброжелателей. Потенциальных друзей.

- Техники в последнее время позволяют себе чрезмерно много вольностей.

Зерно упало в благодатную почву.

Власть априори не терпит ограничений.

- Ведут себя, будто особенные!

- Опаздывают на проповеди!

- Требуют привилегий!

- Не выказывают должного почтения!

- Открыто насмехаются над служителями Матери Церкви.

Ничто так не объединяет, как общие враги.

- Этому следует положить конец! – Левицкий, верный Левицкий фразы научился повторять дословно. К памяти бы еще чутье произносить вовремя…

- Терпеть больше нельзя! Их место и назначение – обслуга, и на это место следует указать… или возвратить, - вторым голосом вступил Стеценко. Вот у кого чутье, но хромает память.

Увы – совершенен только Учитель.

- Но-о-о… давно не было процессов…

Все понимали, куда клонил Никитченко.

- Тем более – паства расслабилась, почувствовала свободу. Верных последователей – укрепим, колеблющимся – укажем путь истинный!

- Техников не так просто… зацепить. Необходим повод.

- Сказано в Заветах: «Не жди случая, создавай его сам».

- А если что, устроим провокацию! – Левицкий, прямой, как коридор.

Присутствующие, в том числе и Великий Пастырь, позволили себе нахмуриться. Некоторые вещи, даже если они очевидны, не стоит произносить вслух.

- Техники, они… они могут… обидеться… - голос разума – голос труса. Голос Лейба.

- Прощать, карать и обижаться, особенно обижаться – наша, исключительно наша привилегия. Я имею в виду служителей Матери Церкви. Привилегия, она же обязанность прочих – служить Матери Церкви, в нашем лице. Кого-то еще интересуют чувства слуг?

Редкое, почти невозможное единодушие – головы качались почти в унисон.

- Таким образом, по данному вопросу, насколько я могу судить, мы достигли взаимопонимания.

- Осталось воплотить в жизнь.

- И да поможет нам Учитель!

***

Выход из строя основного реактора.

Переход на вспомогательный.

До устранения неисправности рекомендуется сократить численность человеко-особей до первой минимальной массы.

Да уверенности в себе – побольше.

Да кошель и суму – потолще.

Может жить хоть на малость дольше.

Да фигуру еще стройней.

Старший Хозяин растянул губы.

- М-м-да.

Хорунди нравился Старший Хозяин. Он добрый. Он никогда не бил Хорунди. Только кричал. Но Хорунди сам виноват. Не стоило вытирать пыль с бумаг на столе Хозяина, не стоило их брать в руки и перекладывать. Но пыль, проклятая пыль. Хорунди хотел, как лучше.

Да желудок и нервы крепче,

А загривок и шкуру – толще.

Нрав, характер немного круче.

Чтоб кулак мог войти сильней.

А еще красок жизни – ярче.

Да неведомых чувств пожарче.

Да язык поострей в отдаче,

Чтобы жалить в ответ больней.