Каратели - Головачев Петр Николаевич - Страница 14

Но после долгих поисков, наконец — удача. В очередной конторе, в безобразном состоянии, в куче изорванных домовых книг, обнаружился нужный том. Первых листов не было вовсе. К счастью, тот, где была перечислена вся большая семья Измеевых, сохранился. Все они были прописаны в квартире № 29. В их числе был и наш «усопший» герой. По адресному бюро значились только жены старшего и младшего братьев. Родители умерли.

Первой навестил, под благовидным предлогом, старшую невестку. Пожилая женщина на все вопросы отвечала «нет». Сейчас, при демократии, и вовсе бы дверь не открыла, спряталась бы за железной решеткой. Тогда было проще.

Жена младшего брата, назовем ее Фюрюза, оказалась полной противоположностью. Внешне привлекательная татарка, со следами былой красоты, была общительна, но не болтлива.

Выложив ей свою легенду, я был удивлен. Она заявила, что ждала моего визита. Невестка ей уже звонила, хотя до этого несколько лет они не общались даже по телефону. Та советовала Фюрюзе помалкивать: «Она у нас всегда была скрытная». Хозяйка угостила чаем, разговорились.

Она рассказала о себе, о погибшем муже, о семье Измеевых, которые раньше жили в Лялином переулке, в том числе и об Абдулбяре. Характеризовала его положительно, хотя он и был «шалопай». Но главное, что в конце войны присылал письмо родителям. Это было очень важно: значит, где-то скрывался. Он якобы был ранен, попал в плен, в плену назвался Константином, «Костиком». Письмо она не читала, откуда оно было, свекровь не говорила. Родители очень радовались — раз прислал, значит, живой. Ранее родители на Абдулбяра и других сыновей получили похоронки.

Женщина показала семейный альбом, где было и фото Абдулбяра. Красивый молодой человек с папиросой в зубах, с улыбкой на лице. Глядя на фото и не подумаешь, что он мог рубить лопатой труп такого же солдата, как он сам. Под благовидным предлогом у нее была получена на время фотография.

Фюрюза произвела хорошее впечатление, с ней были установлены доверительные отношения. Бывая в Москве, встречался с ней, но сведений о разыскиваемом не поступало.

Возвратившись в Брянск, первым делом ознакомился с документами на Дробного. Оказалось, он был после войны был судим за измену, в лагере умер. Стало ясно, что версия о деревне Дзяды ложная. Значит, жив и наш Костик. Было запрошено уголовное дело Дробного.

Пусть простит меня читатель за пространное отступление, но в деле оказались очень интересные сведения и о них следует рассказать. Вот что заявил Дробный на следствии: «В плен я попал в октябре 1943 г. под г. Чаусы Могилевской области, будучи командиром отделения штрафной роты 373 СД. В числе сдавшихся был мой давний знакомый (по полиции?) и подчиненный в роте пулеметчик Измеев Константин. Он раньше имел и другую фамилию, но я ее забыл.

Из Чаусов нас направили в Могилев, в лагерь. На второй день в лагере я встретил Костю. Нас было человек 60, с Костей мы жили в одном бараке. В лагере шла вербовка желающих поехать на «хорошую работу». Согласившихся, в том числе меня и Костю, всего 25–30 человек, поездом направили в Минск, в Шталаг 10-Б, так называемый «лесной лагерь». После недельной обработки отправили в местечко Нойендорф (Восточная Пруссия), где располагалась немецкая разведшкола «Абвер-группа-107». Там я, Костя и другие, обучались около двух месяцев».

В числе обучавшихся Дробный назвал: «…16. Кличка «Громов» — Измеев Константин. Попал в плен вместе со мной в октябре 1943 г. В Могилевском лагере был завербован и направлен в школу, по окончании которой 18 февраля 1944 г. переброшен с минского аэродрома, в паре со мной, в район Гомеля, д. Борщовка. Переброской руководил немец — капитан Фурман. Задание мы выполнили. Немцы наградили нас «Бронзовыми медалями» и присвоили звания унтер-офицеров.

Приметы «Громова» Константина. Он 1918-21 г.р., татарин, по документам русский, ниже среднего роста, лицо овальное, нос широкий. До плена служил в полиции в Орловской области».

«Второй раз «Громов» и я были переброшены за линию фронта в мае 1944 г., в район восточнее Чаусов, с задачей разведать сосредоточение советских войск. Знакомые места! Не зря Фурман интересовался этим городишкой. Далее следовать вдоль железной дороги на юг, до Быхова. Задание выполнили, по болотам перешли линию фронта у населенного пункта Белица. По пути устанавливали движение эшелонов к фронту, сосредоточения войск, готовящихся к прорыву». Заметим, что в это время Ставка готовила в Белоруссии наступление под кодовым названием «Багратион».

«Сведения мы собирали из разговоров с солдатами, путем личных наблюдений. В заброшенной землянке мы переночевали. А на рассвете 25 мая перешли линию фронта. Через три часа с нами уже беседовали люди Фурмана. После этого нам дали отдохнуть, выплатили по 350 немецких марок, мне дали немецкий крест.

Меня оставили в лагере «Ц» в Минске, а «Громов» уехал в Дом отдыха в Вильнюс. Больше мы не встречались. Сведения о нем доходили до меня от других знакомых агентов по школе. Фурман сообщил мне, что меня оставляют в школе на преподавательской работе, но пока я должен выполнить задание, как бы для стажировки. Я должен был выехать в Бобруйск и познакомиться там с переводчицей «Орсткомендатуры» Антшульц и установить, поддерживает ли она связь с советской разведкой. Антшульц была еврейкой, но выдавала себя за украинку, была красивой женщиной. Я сумел познакомиться с ней. Около месяца я ухаживал за ней, старался выяснить, на кого она работает. Но она была очень осторожна. Видя, что мои старания не имеют успеха, мне было предложено пригласить ее к себе на квартиру. По моему сигналу сотрудники контрразведки должны были ее там арестовать. Я пригласил ее на квартиру. Она мне очень нравилась как женщина, я пытался ее склонить к интимной связи. Она на это не пошла. Тогда я объявил ей, что должен ее арестовать, как советскую разведчицу, пытаясь запугать.

Она как будто бы согласилась: «Что же, я проиграла, но как хорошему другу, мужчине, с которым провела много приятных минут, хочу подарить на память одну вещицу». Она быстро открыла ридикюль, вытащила оттуда браунинг и выстрелила мне в правый бок. От ранения я потерял сознание, а она, воспользовавшись заминкой, скрылась. Меня нашли в бессознательном состоянии и доставили в госпиталь. Рана оказалась несерьезной, и через неделю я был выписан из госпиталя. После этого Фурман все же исполнил свое обещание. Я стал работать в школе преподавателем топографии. Позже узнал, что Измеев, мой бывший напарник, готовился к выброске в тыл в третий раз — с разведывательно-диверсионной группой, но детали мне были неизвестны. Знаю, что он сожительствовал с женщиной — москвичкой Клавой, которая была мне известна еще по Нойендорфской школе как перевербованная радистка».

Кстати, о судьбе Дробного. В 1945 году он был захвачен в Германии. При неустановленных обстоятельствах из-под стражи бежал в английскую зону оккупации. По требованию советского командования был выдан. Осужден к высшей мере наказания, но казнь была заменена 25 годами ИТЛ. В 1959 году умер в местах отбытия наказания.

Читателя, наверное, интересует воскрешение агентов из мертвых. Тут следует вспомнить Козьму Пруткова: «Не верь глазам своим, если на клетке с тигром написано «Лев». Все надо проверять. Как известно, штрафные роты и батальоны, а также небезызвестные заградотряды были созданы по приказу НКО Союза СССР № 227 от 28.07.1942 г. Вспомните, то были трудные дни отступления. Лейтмотив приказа: «Ни шагу назад!» Нарком требовал остановиться. На карту была поставлена судьба страны.

Пункт «В» приказа (он не публиковался): «… сформировать в пределах Армии от 5 до 10 штрафных рот, по 150–200 человек в каждой, куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости и поставить их на трудные участки, чтобы дать по возможности искупить кровью свои преступления перед Родиной».

Предполагается, что друганы были направлены в штрафное подразделение. Мы выяснили, что их штрафной роте была поставлена задача боем разведать схему обороны противника на западном берегу реки Проня. Немцы встретили их огнем. Часть роты возвратилась на свою сторону, часть была пленена немцами.