Красные меченосцы Рассказы - Шманкевич Андрей Павлович - Страница 12

— Давай говори! Или тебе надо с глазу на глаз? Хорошо, поговорим без свидетелей… Клава, закрой, пожалуйста, на минуточку дверь.

Тётя Клава посмотрела на Саньку, улыбнулась и вышла из комнаты. Санька почувствовал себя вдруг так неловко, ему так захотелось убежать отсюда, что он даже шагнул к двери. Дядя Яша понял это по-своему:

— Говори, говори, там никого нет. Что у тебя за тайны?

Отступать было поздно, и Санька, собравшись с духом, спросил:

— У вас есть якорь?

— Какой якорь? — удивился дядя Яша.

— Золотой… который на морских фуражках носят, с канатиком, — прошептал Санька.

Дядя Яша принялся так громко смеяться, что тётя Клава вбежала в комнату.

— Нет, ты только послушай… послушай, зачем он пришёл! Ему надо якорь!.. Золотой якорь! Эх ты, моряк!..

Завхоз смеялся до слёз, хлопал Саньку по плечу.

Повеселел и Санька:

— У Костика есть якорь, ему один его знакомый моряк подарил, а у меня просто фуражка. А без якоря разве она настоящая, разве символическая?

— Не символическая, говоришь? А ты знаешь, что это значит?

Санька вспомнил слова отца и выпалил единым духом:

— Морская форма есть символ чести, доблести, мужества и преданности родине!

— Молодец! — похвалил дядя Яша. — Молодец! Только надо иметь в виду форму советского моряка. Обязательно советского. Есть на свете и такие моряки, которые хоть и носят морскую форму, но про честь, доблесть и мужество и понятия не имеют. А ты, значит, хочешь носить настоящую морскую фуражку, быть честным, мужественным, доблестным и преданным родине? Похвально. Другому бы не дал, а тебе дам.

Дядя Яша снял со шкафа большой чемодан в брезентовом чехле и раскрыл его. В чемодане лежала бережно свёрнутая морская форма: чёрные брюки, синий китель с погонами главного старшины, полосатая тельняшка. Сверху лежала фуражка с белыми кантами и эмблемой — вышитый золотой канителью якорь, окружённый золотым канатиком. Над эмблемой была прикреплена маленькая красная звёздочка.

— Звёздочку ты носить не имеешь права. Ты не военный, — сказал дядя Яша, снимая эмблему. — Ну, давай твою фуражку. Ишь ты какая, с иголочки!

— На заказ шили, — не утерпев, похвастался Санька.

Моряк взял иглу с ниткой и сам ловко прикрепил эмблему к Санькиной фуражке. Потом встал, скомандовал Саньке и тёте Клаве: «Смирно!» — и надел фуражку Саньке на голову.

— Теперь ты вроде как моряк. Только, чур, уговор будет между нами. Я с этим якорем чуть ли не полсвета обошёл по воде и по суше. И ни разу мне никто не мог сказать, что я недостойно носил форму советского моряка. Значит, и тебе следует помнить всегда, что это символ чести. Значит, не ври ни при каких обстоятельствах, дорожи своим честным словом; будь доблестным — для тебя это значит пятёрки по всем предметам; будь мужественным — не останавливайся перед трудностями, не позволяй себе забывать про уроки, готовься стать настоящим моряком.

Санька слушал и всё ниже опускал голову.

— Да ты его совсем смутил, — сказала тётя Клава. — Смотри, как он, бедненький, покраснел.

— А что ему краснеть? Он должен по-моряцки ответить: «Есть, товарищ гвардии главный старшина!» Повтори.

— Есть, товарищ гвардии главный старшина! — прошептал Санька каким-то чужим голосом. — Можно идти?

— Иди. Передай привет папе и маме. Скажи, что зайду на днях.

Санька выбрался на берег и, не оглядываясь, пошёл к городу. Погода изменилась. С моря дул ветер. Уже гуляли по морю до самого горизонта стада белых барашков. Из-за далёкого мыса поднималась чёрно-синяя туча. Чайки носились над самыми гребешками волн.

Напротив порта Санька остановился и долго смотрел, как ветер полощет флаги на мачтах кораблей.

От борта одного военного корабля отвалила шлюпка и пошла к берегу. Вёсла взлетали над водой, как крылья большой чайки. У берега старшина, сидевший на корме у флага, скомандовал: «Шабаш!» — и матросы перестали грести. Шлюпка легко подошла к берегу и врезалась носом в песок. На корме поднялся офицер, и старшина подал команду: «Смирно!» Офицер, приложив руку к козырьку, сошёл на берег.

Заметив Саньку, старшина приветливо улыбнулся:

— Ну, как дела, морячок?

— Ничего, — ответил Санька и тоже улыбнулся.

— А почему ты здесь с книжками гуляешь? Сачкуешь, наверно?

Санька знал, что у моряков слово «сачкуешь» обозначает прогул, увиливание от работы. Он сразу перестал улыбаться.

— Голова у меня болит. Меня отпустили…

— На бюллетене, значит. А ты попей морской водички, очень помогает от головы, — посоветовал старшина и лукаво подмигнул матросам.

Шлюпка ушла на корабль, и Санька снова остался один на берегу.

Он долго смотрел вслед шлюпке, потом сел на песок, снял фуражку, отпорол эмблему, бережно спрятал в нагрудный карманчик и, поднявшись, решительно зашагал к школе.

Мы застряли на своём катере с подвесным мотором на лимане. Если бы не шкипер-механик Середа, мы ещё и заблудились бы в непролазных камышовых джунглях. Но мы не заблудились. Середа отлично знал лиманы и уверенно вёл катерок по самой короткой дороге, иногда направляя нос катера, как нам казалось, прямо в стену камышовых зарослей. И в стене неизменно оказывался узкий проход, такой маленький, что нам приходилось глушить мотор и проталкивать наше судёнышко шестами, а иногда и на руках перетаскивать в следующий лиман.

По расчётам Середы, часа в три пополудни мы должны были войти, в ерик, по которому в лиман поступает пресная вода. Но, будучи отличным шкипером, Середа был плохим механиком. Он только накануне постиг заводку и остановку мотора, ну и, разумеется, способ управления катером при помощи мотора. Мы тоже понимали в подвесных моторах не больше его, даже меньше: мы не могли ни останавливать, ни заводить его. Мы — это я и студент-практикант рыбхоза ихтиолог Валентин — составляли команду катера и по совместительству были его пассажирами. Колька, сынишка Середы, был никто. В его обязанности входило всего-навсего глазеть по сторонам, не соваться куда не просят, не давать советов по ремонту подвесных лодочных моторов и управлению катером, не вываливаться за борт.

Мотор остановился на самой середине Золотого лимана, остановился не сразу, а солидно чихнув несколько раз, точно подхватив скоротечный насморк. И, сколько потом ни чертыхался Середа, мотор не издал ни звука. Из почти живого существа, так деловито рокотавшего над лиманными просторами, он сразу превратился в немой металлический труп.

Колька подал первый совет:

— Подача засорилась… Жиклёр надо продуть.

Мы с Валентином посмотрели на Середу, как бы спрашивая его мнения насчёт жиклёра. Шкипер, в свою очередь, покосился на сына.

— Чего мелешь?.. Жиклёр… Нахватался всяких названий! — проворчал он. — А ты знаешь, где он, тот жиклёр, помещается?

— Ну не знаю… Так что? А продувать надо, когда мотор начинает барахлить. Это точно. Кабы ты не отгонял меня от мотора, так мы не торчали бы здесь.

— «Кабы… кабы»! — передразнил шкипер сынишку. — Кабы не отгонял, так ты бы из одного мотора сделал два да ещё паровую мельницу в придачу…

Нам стало ясно, что у отца с сыном спор этот давнишний и, кажется, безнадёжный. Однако что-то надо было делать, и мы принялись всей командой искать в моторе злополучный жиклёр. Из мужского самолюбия мы не произносили даже слово «жиклёр», делали вид, что ищем просто причину остановки мотора, но на самом деле все мы старались найти именно жиклёр. Середа искал, не переставая ворчать на сына:

— Механик нашёлся! Читать-писать как следует не научился, а туда же — «жиклёр»! Таблицу умножения никак не может запомнить, а «жиклёр», «подача», «карбюратор» так и сыплются у него с языка! Целыми днями у мастерских вертится. Хорошо, что там начальство строгое и на порог ихнего брата не пускает, а то полмастерских растащили бы по винтикам.