Варяг. Обережник - Мазин Александр Владимирович - Страница 25

– Бой до трёх щитов. Поединок будет идти до тех пор, пока кто-нибудь из вас не сможет биться, – торжественно прокричал тиун.

– Конечно, этот варяг не сможет биться, когда я ему обрублю ноги под самый его гнилой уд, – с мерзкой усмешкой объявил викинг.

Вооружился он мечом и щитом, на голову надел круглый шлем с «очками», грудь прикрывал добротный панцирь.

– Нурманская собака громко лает, у нурманской собаки хороший язык, чтобы лизать чужие сапоги, – процедил Воислав с презрительной усмешкой.

На нём были пластинчатый доспех и шлем со стрелкой. Руки свободно лежали на оголовьях мечей. Воислав непринуждённо стоял на площади, казалось, не обращая никакого внимания на противника.

Гуннар закрыл рот и стал обходить варяга аккуратными шажками слева, а потом вдруг заревел:

– Один!

И бросился.

Воислав не вынимал мечи из ножен до последнего. Оба клинка серебристыми росчерками вылетели на свободу: один с добрым треском долбанул в щит, второй змеёй нырнул в просвет между щитом и мечом, целя в живот.

Одновременно Воислав сместился вправо, чтобы оказаться вне досягаемости вражьего меча. Гуннар мечом отразил атаку, нацеленную в брюхо, и тут же правый меч Воислава описал дугу в направлении ноги викинга. Викинг убрал её, успел отшатнуться от левого меча, летевшего точно в лицо, попытался ударить щитом и опять едва не пропустил мах по ногам.

Воислав атаковал стремительно и быстро – нурман только успевал защищаться. Данила воочию увидел преимущества второго меча. Щит был тяжелее и загораживал Гуннару обзор, а ещё не годился для быстрых контратак. Нет, и щитом можно ударить будь здоров – Молодцов это на себе прочувствовал, – но только в том случае, если противник проигрывает в скорости и дистанции, а ещё лучше – стоит в строю.

У того же, кто вооружён двумя мечами, скорость по определению будет выше, но оттачивается навык такого боя время немалое, да и цена ошибки велика – в случае чего защититься будет нечем.

А нурман тем временем отступал, отбиваясь от града ударов, сыпавшихся по разным уровням с разных сторон, и отступал он в толпу, что глазела на поединок. Народ начал разбегаться в стороны.

– Удавили! – истошно завопила какая-то баба.

– Нурман-то хитёр, – покачал головой Ходинец.

Спустя некоторое время Данила понял, о чём он: середина площади была посыпана песком и мелким камнем, чтобы могли проезжать повозки, – там и начался поединок. А по обочинам чернела обычная земля, которую ноги горожан превратили в сплошное грязевое месиво.

В нём Воислав не мог передвигаться так же быстро, как по утоптанной дороге посреди площади. Гуннар тоже потерял в скорости, но у него был щит! Который по правилам можно было дважды заменить.

Оба поединщика сбавили темп до минимума – в непролазной грязи любая ошибка могла стать роковой.

Гуннар всё же рискнул атаковать: выставил щит, перекрывая обзор Воиславу, сам попёр вперёд, желая то ли ударить, то ли толкнуть.

Батька Молодцова опять уколол левым мечом сверху вниз, целя в ноги, а правым бесхитростно ударил по изрядно порубленному щиту. Ударил так, что рука его врага не выдержала и чуть опустилась, совсем немного, но так, чтобы стал виден шлем нурмана. И Воислав не упустил момент: послал свой меч вниз по диагонали, примерно туда, где должно было находиться лицо нурмана.

Гуннар заорал, отпрыгнул на два метра, да так, что его сапоги остались в грязи. Рожу его заливало красным, но судя по тому, как он ругался, мешая словенский со скандинавским, рана была не смертельной.

– Я же говорил, что у тебя длинный язык, нурман, самое то ноги лизать, а может, и причинное место, – сказал Воислав.

Народ поддержал его дружным смехом. Симпатии населения были явно на стороне Путяты.

– Щит мне, щит! Я убью тебя, варяг, слышишь, я выпущу твою требуху и скормлю псам, – грозился Гуннар.

Щит ему подали. Вытаскивать сапоги из грязи он не стал. Как только они с Воиславом вышли на утрамбованный центр площади, нурман атаковал. С рёвом и призывом Одина.

Воислав рубанул навстречу левым мечом, да так, что меч увяз в щите… Гуннар даже не понял, что произошло, и не успел ощутить вкус победы.

Варяг дёрнул увязший меч на себя, добавляя нурману скорости, и, уходя с линии атаки, чиркнул мечом по бедру Гуннара.

Викинг пробежал ещё пару шагов – и тут его нога подогнулась. Пристяжь неудачливого скандинавского торговца подала голос и активно замахала руками – мол, всё, прекращаем поединок. Сам-то нурман ещё сыпал проклятиями и угрозами. Воислав на него внимания не обращал, обтёр мечи и вложил их в ножны.

Тиун подал знак. Четверо нурманов подбежали к Гуннару, быстро перевязали его и в восемь рук унесли с ристалища.

– Боги выбрали победителя, – провозгласил тиун. – Гуннару Скряге надлежит выплатить Путяте Жирославичу виру за хулу и поносные слова в две гривны. И четыре гривны князю за справедливый суд. Боги свидетели, – дежурным тоном закончил представитель власти и удалился в сопровождении стражи.

– Ну что, други, погуляем! Отметим славную победу! – предложил батька.

– Отметить-то отметим, – встрял Путята, – только ты не забывай, что бился за меня и, стало быть, победа моя, а значит… я сегодня проставляюсь для всей ватаги!

Предложение Путяты не встретило протестов среди его людей. Один Данила посчитал, что лучше бы сейчас не бухать, а валить по-быстрому, пока горячие скандинавские парни не подали апелляцию чем-нибудь острым по купцу Путяте и его сопровождающим. Но мнение Данилы никто не спрашивал.

Потом были вёдра выпитого мёда и пива и кабан, зажаренный на вертеле и съеденный целиком. Молодцов изрядно набрался, но поспать ему не дали. Как только он начал клевать носом, его тут же привёл в чувство хлопок по спине.

Скорохват. Он прижал палец к губам, потом жестом показал: иди к себе, забирай свои вещи, и пошли.

Данила так и сделал. Не прошло и пяти минут, как обережники в полном составе оказались на свежем воздухе. Затем, тихарясь, как будто они шли по вражеской территории, воины прошли на пристань. Со смотрителями смоленской гавани было всё уговорено заранее, и кораблям Путяты было дано разрешение на отплытие.

Челядь и приказчики, которые тоже отмечали победу, но на ладьях, перепились вусмерть и совсем не подготовили корабли к выходу. Но так было даже лучше – достовернее выглядела уловка, придуманная Путятой и Воиславом.

Не успело солнце подняться над лесом, как Смоленск уже скрылся за поворотом Днепра. Купеческие ладьи шли на парусах и вёслах до полудня, и только потом старшие разрешили немного отдохнуть.

Данила успел перекусить, поспать пару часов – и опять на вёсла. Так продолжалось до вечера, пока «Лебёдушка» не свернула в один из бесчисленных притоков Днепра. Там опять объявили привал, но спускаться на берег не разрешили. И челядникам, и охранникам дали передохнуть, а потом объявили боевую готовность.

Молодцов, пока грёб, впал в некое заторможенное состояние. Он работал веслом, напрягая спину, руки и ноги, когда это надо было, но при этом не мог даже примерно вспомнить, как выглядели окрестности, мимо которых они проплывали. Это было похоже на транс – каждое движение Данилы было предельно чётко и экономно, сам он при этом будто дремал. А когда объявили ночную тревогу, то он был полон сил.

Шибриду и Ходинца отправили на лодке к Днепру – на разведку. Остальные на ладье замерли в тревожном ожидании. Хотя никто не спал, Воислав назначил очередь, кому стоять в дозоре.

Там вышло, что дежурить Даниле выпало со Скорохватом. Опять-таки по стечению обстоятельств он гораздо меньше общался с этим южанином-словенином, чем с Клеком, хотя тот был скандинав-северянин.

Южанин – так часто называли Скорохвата между собой приказчики. Ломята как-то обмолвился Даниле, что он происходил из племени, которое все называют поляне, а как само себя это племя нарекало, Ломята не знал. Скорохват же никогда не рассказывал о своей родне. Молодцов даже подозревал, что Скорохват – это не имя вовсе, а прозвище или псевдоним, взятый значительно позже рождения.