Маг и его кошка - Лис Алина - Страница 34

Элвин улыбается и касается моей щеки кончиками горячих пальцев. Краснею под слишком пристальным взглядом.

— Верно. Потому намерения ничего не стоят, важны только поступки. Вы отважная, но совершенно сумасшедшая девчонка, Франческа.

Вспыхиваю, не в силах скрыть, как приятны мне его слова. Слишком уж они не похожи на обычные дежурные комплименты северянина, мало отличимые от насмешек.

Все еще думаю, что ответить, когда из-за спины раздаются шорохи и осторожный шепот Уго и Орландо. Элвин вскакивает, мгновенно теряя ко мне интерес. Слышу звук удара, стоны, а потом веселый голос мага:

— Друзья, невежливо покидать званый вечер, не попрощавшись. К тому же у меня осталось столько вопросов!

Ругаю себя — как можно было забыть, что мы здесь не одни? Поднимаюсь, опираясь на алтарь. Отчего-то болит все тело, особенно локти и колени. Рядом, на жертвеннике, все так же привязанный Риккардо. Он без сознания, и мне не хочется будить его.

Свечи давно потухли, в углу тлеет одинокий факел, почти не давая света, но самый темный час давно миновал. В святилище серые сумерки. Подходит час утреннего богослужения, скоро здесь будет людно, придут священник, служки, крестьяне. Что подумают они, застав оскверненный храм и всех нас?

Маг стоит чуть поодаль, над телами незадачливых поклонников Черной. Его длинные пальцы музыканта беспокойно движутся, словно вяжут узлы на невидимой веревке. Он пинком переворачивает Джованни на спину:

— Пожалуй, начнем с тебя.

Мне отчего-то становится страшно за брата.

— Что вы собираетесь делать?

Элвин ухмыляется:

— Я сегодня в роли исповедника. Устрою культистам таинство покаяния. А ты ступай, дочь моя, и не греши.

— Не надо, — прошу я.

— То есть как это «не надо», Франческа? Это что — очередное проявление квартерианского всепрощения?

Истеричные рыдания со стороны алтаря вторгаются в наш разговор. Разрываюсь между двумя братьями. Каждому нужна моя помощь.

— Не обижайте Джованни. Пожалуйста.

Он морщится:

— Хорошо, можно начать с сеньора Риччи. Он всегда был мне симпатичен своими обходительными манерами. И ради Четырехпутья, Франческа! Успокойте вашего второго братца или я заткну ему рот.

Подхожу к алтарю, чтобы ослабить веревки, но узлы завязаны на совесть.

Голос за спиной:

— Я бы не стал этого делать на вашем месте, сеньорита, еще сбежит. Ни вам, ни герцогу не нужны лишние слухи.

Не могу не признать правоту этих слов. Глажу Риккардо по голове. Взгляд возвращается к черному обугленному пятну. На месте упокоения Изабеллы Вимано — провал. Яма глубиной в фут, не меньше, словно огонь смог пожрать сам камень.

Не осталось даже пепла. Не будь Венто, это место стало бы мне могилой.

Из глаз брата текут слезы, вздрагивает впалая грудь, трясется нелепая грязная бороденка.

— Потерпи, мой хороший, — ласково, как ребенку, говорю ему я. — Скоро вернемся домой.

Он всхлипывает и шепчет: «Фран!»

Франческа

В подвале Кровавой башни все так же темно, сыро и мрачно. Здесь всегда ночь и пахнет безнадежностью.

Злая ирония — мои братья поменялись местами. И я снова рядом с тем, кому больше нужна поддержка и помощь.

— Джованни! — мой шепот повисает в темноте, за пределами освещенного фонарем круга.

В ответ — тишина.

Снова окликаю брата и слышу хриплый голос Уго: «Кто здесь?», а потом из соседней камеры сдавленное: «Фран, это ты?»

— Я, — подхожу ближе. — Как ты?

Джованни приникает к решетке. Мрачное и короткое «Жив».

Мы молчим. Я смотрю в знакомое и чужое лицо. Он выглядит измученным и помятым.

— Почему? — наконец спрашиваю я. — Почему, Джованни?

Жалкая улыбка:

— А был выбор?

— Выбор есть всегда! — горячо возражаю я.

— Когда мне было десять лет, мать сказала, что меня теперь зовут Риккардо, — мрачно отвечает брат. — Что я буду наследником. И что должен пока пожить в поместье Риччи. За меня все решили. Где ты тут видишь выбор?

Он говорит непривычно коротко и просто. Словно обычная церемонность спала с него вместе с чужим именем.

— Не тогда. Вчера.

— Я не стал бы резать тебя, Фран.

— А Риккардо?

Его лицо мрачнеет, губы сжимаются в тонкую полоску.

Из-за двери соседней камеры меня снова окликает Уго. Альберто велит ему заткнуться и дать поспать. Звуки оплеухи, короткая возня за стеной.

Тяжело говорить при свидетелях, но иной возможности не будет. Я и так нарушила все запреты, обманула отца и Элвина. Сейчас, пока они наверху решают судьбу пленников, я могу задать свои вопросы.

Мне нужно услышать, что скажет Джованни.

Чтобы принять правильное решение.

— Риккардо — несчастный безумный мальчик. Что он тебе сделал?

— Я его ненавидел, — говорит брат свистящим шепотом. — Все вокруг предназначалось ему — не мне. Титул. Земли. Похвала отца. Даже твоя улыбка.

— Твоя мать отняла у него все, — говорю я, и мне почти больно от жалости к Риккардо. — Даже разум.

Его смех полон горечи:

— Лучше бы она этого не делала. Ты не знаешь, каково это, когда тебя постоянно с кем-то сравнивают! И помнить: что бы ты ни сделал, все равно в глазах отца будешь хуже, чем придурок, который ходит под себя.

— Знаю, — говорю я ему ласково и грустно. — Все я знаю.

Кому, как не мне, знать, о чем речь? Наш родитель — великий мастер показать, сколь он разочарован. И я давно оставила попытки заслужить его любовь подчинением.

Как объяснить Джованни, что дело не в нем?

— Поэтому ты стал таким… культистом? — как ни стараюсь я смягчить свой тон, это слово звучит как плевок. — Из-за обиды на отца?

Я пришла не нападать, но спрашивать. И все же в моем голосе обвинение. Но Джованни принимает его смиренно. Кажется, он готов стерпеть куда большее, лишь бы я не ушла, не оставила его наедине с темнотой и тревожным ожиданием.

— Нет. Это тоже не я выбрал. Я ничего не выбирал, Фран. Понимаешь? Всегда выбирали за меня, — он в отчаянии бьет кулаком по стене. — Ты даже представить не можешь, как я ненавидел все это в детстве! Балахоны. Пение. Вонь эту. Прятаться ото всех.

— Зачем тогда было втягивать Уго, Орландо и Альберто? — Чем больше он оправдывается, тем больше я начинаю заводиться. Мне почти хочется, чтобы он оказался в чем-то виноватым. Потому что… ну нельзя же натворить столько всего и при этом быть жертвой?!

А брат снова не обижается.

— Я никого не привлекал. Они приняли посвящение в Фельсинском университете. Уго, скажи?

В соседней камере угрюмое молчание. Потом неуверенный голос Орландо:

— Мы не виноваты. Мы не хотели ничего дурного. Это… ну, как игра была.

— На старшем факультете половина школяров служили Хозяйке, — добавляет Альберто.

И снова Орландо:

— Это все сеньора Вимано.

Не выдерживаю — подхожу к окошку камеры Орландо, чтобы взглянуть в его лицо. Он отводит взгляд. Серый от страха, весь трясется.

— Я видела эту игру, — говорю ему. — Помнишь, как вы притащили меня в храм?

— Мы не знали. Все начиналось как игра, а потом…

— Мы не думали, что все будет так, — ноет в тон ему Альберто.

Поворачиваюсь к камере, где он заперт вместе с Уго. Альберто смотрит взглядом побитой собаки, Уго сжимает кулаки, хмурится исподлобья и молчит.

Мне становится противно. Отворачиваюсь. «Скажи им, что мы не виноваты, Фран», — в спину.

Возвращаюсь к брату и думаю, что он все же молодец. Он и Уго держатся достойно. Быть может, я высокомерна, но трудно сочувствовать тому, кого так корчит от страха.

Орландо и Альберто еще окликают меня вразнобой на два голоса, оправдываются, просят замолвить за них словечко. Наклоняюсь к решетке близко-близко, ловлю взгляд брата.

— Я не мог отказаться, Фран, — шепчет он одними губами.

— Ты мучил людей во славу Черной?

Он мотает головой: