«Царствуй на славу!» Освободитель из будущего - Динец Петр - Страница 39

– В этом случае гребной винт будет легче установить, чем гребные колеса, – подхватил мысль императора Берд. – Надобно еще будет подумать, как выводить трубу, но я уверен, что это осуществимо.

– Вдобавок, раз уже мы планируем переделку фрегатов, требуется укрепить их палубу для установки новых 214-миллиметровых бомбических орудий. Двадцать таких орудий уже заказаны Александровскому заводу и должны быть готовы через год.

– Ваше величество, я думаю, что за месяц смогу представить вам первые чертежи. Но для этого нужны размеры фрегата, который предназначен для переделки. Могу я попросить господина Гринвальда предоставить их мне?

– Конечно, – ответил государь, – Михаил Николаевич должен прибыть в Петербург через месяц, вот вы с ним все и обсудите.

Император встал, показывая, что его визит окончен. Пожав руку Карлу Николаевичу, он уехал, оставив последнего наедине с новыми планами, которые лишь предстояло воплотить сначала на бумаге, ну а потом уж и в металле.

Николай стоял в строю, и пот стекал с него ручьями. Голова кружилась, и казалось, еще немного, и он просто рухнет на землю без сознания. Остальные солдаты в шеренге выглядели не лучше. А ведь они прошли быстрым маршевым темпом всего десять километров. Андрей, его сосед по шеренге, потихоньку опирался о Николая, чтобы не упасть.

– Отделение, равняйсь, смирно, – скомандовал сержант Лопатин. – Всем вытащить фляги и пить. Вольно. – Среди всего отделения лишь сержант Лопатин выглядел довольно бодро. Что, впрочем, и понятно, ибо он служил уже три года, из них год сержантом-инструктором, и это был его третий курс. Некоторые утверждали, что он успел повоевать на Кавказе, но сам сержант никогда об этом не упоминал, так что этот слух так и остался слухом.

Строй зашуршал ранцами, доставая фляги. На самом-то деле пить Николаю особенно не хотелось, но сержант всегда проверял, что все выпито, поэтому пришлось ее опустошить и держать горлышком вниз, показывая, что фляга пуста. Через минуту, выждав, пока все отделение опустошит свои фляги, Лопатин скомандовал:

– Рогожин в караул, через час тебя сменит Ковальский, всем остальным мыться и отдыхать. Построение в шесть на плацу. Всем разойтись.

Николай медленно побрел в казарму. Мыться не хотелось. Зато очень хотелось просто рухнуть на койку и лежать, глядя в потолок. Но дежурный по взводу уже загонял всех в барак, служивший и баней, и просто местом помывки. Бани топили раз в две недели, а в остальное время новобранцы ополаскивали себя ведром воды, дабы смыть пот и копоть. За этим следили строго, и пытавшиеся увильнуть в ту же ночь оказывались в карауле, в самые паршивые часы. Стоявший рядом с ним Андрей спросил:

– Ну как ты, Обухов? – Почему-то ему удобнее было называть Николая по фамилии.

– Скорее бы уже помыться, – буркнул тот. – Ноги так натерты, что я еле дошел.

– Да уж, – согласился Андрей, – я думал, что вообще упаду по дороге. Хоть бы дали до утра отдохнуть, так нет же, в шесть построение.

– Ничего, зато вона ужо очередь подошла, – ответил Николай и зашел в барак.

Эти два месяца, прошедшие с момента призыва, пролетели как один день. Семья новобранца жила в деревне Боголюбово, под Смоленском, и до реформы числилась среди крепостных князя Щербатова. После реформы семье повезло, и она получила надел неподалеку от деревни, а посему им не пришлось переезжать, как его дяде, который получил земли в далекой Новороссии. Николай тогда еще под стол ходил, но это событие он помнил очень хорошо.

Помимо него в семье было еще пять детей: его старший брат Егор и двое младших – Васька и Никифор, а также две сестренки – Агафья и Ольга. За десять лет отец смог поднять довольно крепкое хозяйство, хотя поначалу пришлось нелегко. После передела земли бывали и драки, и кражи инвентаря, и поджоги завистливых соседей. Но со временем жизнь устаканилась. Тем тяжелее было отпускать сыновей в армию. Сначала ушел старший – Егор, а потом настал черед Николая.

Самому Николаю в армию не хотелось. Несмотря на то что Егор, вернувшись, говорил, что год службы пролетел быстро и заодно в армии он научился читать и писать, да и места иные, окромя деревни, повидал. И хотя читал он медленно, по слогам, в семье Обуховых он был единственным, кто разумел грамоту. Но к словам Егора Николай относился с недоверием. Он почти ни разу не выезжал из деревни, разве что на ярмарку в Смоленск. Но полуразрушенный Смоленск[22] не произвел на паренька особенного впечатления. В деревне же все было знакомо, и, потомственный крестьянин, он прекрасно осознавал, что означает для хозяйства потеря рабочих рук. Да и отец ворчал по поводу того, что, мол, отбирают у крестьянина рабочие руки. Как жить-то прикажете и хозяйство содержать? Правда, он так же ворчал, когда призвали старшего сына.

Благо служба проходила недалеко от Смоленска, и среди призывников нашлись несколько односельчан, что делало службу веселее. Как-никак, а знакомые лица. До призыва Николай считал себя довольно крепким парнем, привыкшим к нагрузкам. Ну а как иначе, если он с малолетства помогал отцу в поле и матери по хозяйству, а с двенадцати лет работал наравне со всеми? Но уже с первой недели оказалось, что он глубоко заблуждался. После первого же пробега на два километра он еле выдержал темп, а дальше упражнения стали еще тяжелее. Вдобавок днем проводились обязательные занятия чтением и письмом, которые давались Николаю нелегко. Впрочем, и другие призывники чувствовали себя не лучше. Егор, провожая брата, успокаивал, что со временем тот привыкнет, но пока Николай все еще с трудом мог преодолеть нагрузки, которые постоянно увеличивались. Помывшись, Обухов вышел из барака и направился в казарму, на долгожданный отдых. На соседней койке уже лежал Андрей, все еще немного мокрый после купания.

– Полегчало? – спросил он у Андрея.

– Ноги все еще болят, но, может, к ужину пройдет, – ответил товарищ.

– Хорошо, что завтра занятия на плацу, а там бегать много не надо. Вот и передохнем, – заметил Николай.

– А про утренний марш ты забыл? – спросил Андрей.

– Ну, так енто два километра всего и без ранцев. Я ужо попривык, – ответил Обухов.

– Ну-ну, – покачал головой товарищ. – Я, пожалуй, посплю часок и тебе советую, – сказал он и отвернулся от соседа, поудобнее устраиваясь на койке…

За последующие восемь месяцев Николай все же привык к нагрузкам и физически, и ментально. Через полгода после призыва он уже довольно спокойно прошел завершающий тридцатикилометровый марш-бросок. А двадцать километров марша вообще стали привычными. Заодно он научился писать, читать и стрелять. Читал он плохо, по слогам, но все же читал. Стрелял он заметно лучше, чем читал, иногда успевая зарядить ружье по три раза за минуту. Жизнь вдали от дома и от привычной среды сделала его более самостоятельным. Хотя он часто скучал по родным и по работе на земле. Благо служить, зная, что осталось всего два месяца, было веселее.

За время службы он сдружился со многими ребятами, в том числе из дворян, знакомство с которыми казалось невозможным, ибо те поначалу держались особняком. Иногда чуть ли не до мордобоя доходило. Но коли ешь кашу из одного котелка, то волей-неволей, а подружишься. Ближе к концу службы, вечером, после отбоя, в казарме друзья делились своими планами.

– Обухов, – шепотом позвал Андрей.

– Чего тебе? – ответил Николай, занятый чисткой сапог при свете керосиновой лампы, тускло освещавшей помещение.

– Ты уже думал, что будешь делать после окончания службы?

– А чего тут думать. Вернусь домой в деревню. Вона брат пишет, что женится скоро и будет отселяться. Так что отцу помогать надобно.

– А я решил в армии остаться. Для начала сержантом стану, а там глядишь, и в офицеры подамся.

– Ишь ты, – ответил Николай. – Неужто по землице-то не скучаешь?

– А чего скучать-то, – ответил Андрей. – Пашешь целый день и света белого не видишь. Я ведь до армии никуда из деревни не выезжал. Да и ты тоже. Здесь я хоть человеком стал. Да и нравится мне армейская жизнь. Отец-то, он, конечно, не обрадуется, но, окромя меня, еще трое младших подрастают. Так что справятся.