Семерка (ЛП) - Щерек Земовит - Страница 31

Вида Мехова ночью (да еще и сверху, кроме отдельных зданий) не нашлось. Но и этот закат хорош!

И как все это выглядит без художественных эффектов и фильтров http://www.miechow.eu/miasto-i-gmina/informacje/

— Откуда ты так хорошо знаешь польский? — задал ты обязательный вопрос, который задают иностранцу, который неплохо знает польский язык. Ведь поляки прекрасно знают: для того, чтобы хорошо знать польский, нужна очень хорошая причина. Это не тот язык, который кто-либо захотел бы выучить от нечего делать.

— В каком-то смысле, я поляк, — сообщил Тоби. — Мать полька, — пояснил он.

— Угу.

— Я — журналист, — сообщил Тоби.

— О-о, я тоже.

— И специализируюсь на Польше. А ты?

— Я, — ответил ты, — вообще-то на Центральной Европе, Восточной Европе.

— То есть, и на Польше тоже.

— Ну, не сильно.

— То есть как, — спросил он, — разве Польша не является Восточной Европой? Прошу прощения, — усмехнулся он, — Центральной?

— Является. Только я занимаюсь тем, что за рубежом.

— Интересно, — ответил он. — Тогда для тебя отсутствие Польши довольно сильно искажает перспективу всей Центрально-Восточной Европы. Ведь это, понимаешь, страна важная.

— А ты почему именно Польшей. Из-за матери?

— Ну, мать. И язык знал. Во-вторых, нравится мне к вам, к нам, приезжать. По душе мне этот…

— Кавардак, — подсказал ты. — Картина разрушения.

— Да. Но, точнее, нет. Разрушение было когда-то. Теперь здесь картина хаоса.

— Хаос — это тоже уничтожение.

— Ну ладно. Езжу я с рюкзаком. На автобусах, на поездах. Был в Швебодзине, в Лихени, в Лодзи. Смешно вы тут живете.

Воцарилась тишина. Ты включил радио.

— Передаем из Бранева, из местности, расположенной неподалеку от российской границы, — сообщил приемник. — Можно наблюдать необычное движение и возбуждение. Некоторые решают покинуть город…

Ты выключил радио.

— Не боишься? — спросил ты.

— Понятное дело, боюсь. Но чем больше человек боится, тем больше ему нужно отваги, чтобы не струсить. Знаешь, — усмехнулся Тоби, — в каком-то смысле Польше было бы выгодно побыть завоеванной. Общий принцип тут такой, что о Польше в мире хорошо говорят исключительно тогда, когда ее нет, или когда она не свободна.

— И сейчас тоже?

— Ну, — сказал Тоби, — если кто-то из поляков надеется, будто бы кто-то на Западе будет в первую очередь видеть в нем человека, а лишь потом поляка, то он ошибается. Я их знаю, они считают, будто бы я один из них. И знаю их мысли.

— А разве ты не один из них?

— Из них. Но еще я и поляк.

— И как это проявляется? Бытие поляком?

— Мне нравится быть тут, — ответил он, подумав.

— Но не жить.

— А почему, собственно?

— Это ты меня, — рассмеялся ты, — спрашиваешь?

— А почему ты тогда не советуешь перебраться сюда?

— А с чего ты взял, будто я стану отсоветовать?

— Знаю.

— Потому что у этой страны нет формы. И оно как-то мешает. Но я не буду отсоветовать.

— Это правда, что нет формы, — сказал Тобиас. — Ну что же. — Он развалился на сидении, наверное бессознательно, в его голосе появился преподавательский тон. — Здесь одновременно осуществляется экономический прогресс и цивилизационный крах. Потому-то эта страна и такая увлекательная. Тут вроде как постапокалипсис, как в «Мэд Мэксе». По окутанным дымом развалинам цивилизации ездят автомобили из целой Европы, строится много чего — только все это примитивное и грубое, без склада и лада. По-варварски. Или памятники. Погляди, к примеру, на эти скульптуры Иоанна-Павла II. Здесь у меня, — вынул он мобильный телефон, — собрание снимков наиболее красивых из них. Как увижу, всегда снимаю. Потом показываю коллегам в Германии. И, представь себе, они не в состоянии понять, что рядом с их страной, что ни говори, одной из самых развитых во всем мире, находится государство, практикующее столь примитивный тотемизм. Ведь это выглядит точно так же, как и упадок римского искусства во времена, когда к власти пришли христиане. Которые ведь должны были доставать старых добрых римских мещан точно так же, как нас теперь достают талибы, хе-хе.

Радио играло «Квин». Там всегда, когда совсем уже нечего играть, так запускают «Квин».

— Все это не потому, что упадок, — сказал ты через какое-то время. — То есть — и это тоже, но еще и потому, что народ начал делать свои вещи. Возводить снизу вверх. А раньше все было по плану, вот потому народ и не слишком заявлял того, на что он способен. Народу нельзя было.

Тоби глянул на тебя с удивлением.

— Но ведь ему и дальше не должно быть разрешено, — сказал он. — Пока не научится. Как у нас. В противном случае, любое пространство превратится в мусорную свалку.

— А Кройцберг? — сказал ты единственное, что пришло тебе в голову^[196].

— А что Кройцберг? Контролируемая попытка хаоса в германском порядке? Убежище от тоталитарной по сути своей попытки немецкой всеохватности. Немцы в версии хипстер-панк-бунтарь без причины. Все работает супер-пупер, плиточка новенькая, асфальтик первый класс, но на стенах громадные такие и злые граффити, ой-ой-ой, такой большой бунт, такие взбунтовавшиеся берлинцы. Если бы они и вправду хотели хаоса, тогда, курва, приехали бы в Польшу, а не сидели в том юзер-френдли-ребел-зоун-булшите^[197].

— Холера! — воскликнул ты, поглядев на показатель топлива. — Похоже, придется нам выйти.

— Это почему? — с беспокойством посмотрел на тебя Тоби.

«Нифига, пускай поволнуется».

— Потому что бензин заканчивается, — сказал ты.

Тоби глянул на тебя так, как только немец способен глядеть на поляка, который желает наколоть его на бабло — с легким сожалением, с легким упреком, но и легким весельем.

— Хочешь, чтобы я заплатил?

А ты поглядел на него так, как только поляк способен поглядеть на немца, которому до сих пор кажется, будто бы для всех поляков он является одним громадным жирным банкнотом с надписью цвай хундерт ойго с одной стороны, и контуром той части Евразии, которой удалось добраться до статуса отдельного континента, с другой. С легким весельем, легким упреком и легким сожалением.

— Нет, — ответил ты. — То есть, если ты и дальше желаешь ехать на этой машине, флаг в руки. Но я выхожу.

— Не понял? — он посмотрел на тебя так, как только немец может смотреть на поляка в Польше в ситуации, которой он не понимает — то есть, с испугом.

— Я не хочу, — сказал ты, — но должен.

— Ну, — продолжил ты через минуту, поясняющим тоном, глядя в огромные от перепуга глаза немца, — на автозаправке имеются камеры, оплата осуществляется банковской картой и так далее, а я не могу, чтобы меня связали с этим транспортным средством. Говоря по чести, я и тебе бы этого не советовал. Машина принадлежала одному типу, который несколько десятков минут тому назад погиб трагической смертью. У меня еще до сих пор, — прибавил ты, — трясутся руки. В связи с тем делом. Такие вот микроконвульсии.

Немец изо всех сил потянул на себя ручной тормоз, ты притормозил, еще не зная толком, что происходит, а Тоби — точно так же, как ранее веджмин — вырвал пояс безопасности, открыл дверь и словно ракета с Байконура вылетел в темную ночь, в Речь Посполиту Польшу, по комьям земли, через межи, в лес, над которым простер крыла Белый Орел, в польбрук, в заезженную траву, в грязь, в залатанный асфальт, который и так хорошо еще, что имеется, аминь.

* * *

Ты въехал в Енджеюв. Городская ткань Енджеюва является, как всем известно, Четвертым Чудом Семерки. Дальше, подумал ты, поедешь автобусом, нечего, в то операция «Лампадка», еще тебя сцапают, а у тебя очень важная встреча в Варшаве, зачем же рисковать. Ну ладно, быть может, мы, поляки, и являемся народом рискующих, reckless Poles, как Ковальский из «Исчезающей точки»^[198], но не надо пересаливать. Ты проехал знак «черная точка»^[199], который у тебя всегда ассоциировался с человеком, которого переехали дорожным катком; кстати, даже на нем хитроумно разместили рекламу: 4 убитых, 87 раненных, вас предупреждает фирма ЕНДР-ПОЛЬ. Гы-гы, «продакт плейсмент», даже на душе потеплело. Ты припарковал машину под каким-то забором, настолько запечатанным всяческими буквочками, что он представлял собой идеальный фон. При этом бардаке или хаосе в глаза не бросалось ничего, даже неправильно припаркованный мерседес.