Гангстер - Каркатерра Лоренцо - Страница 73

— Так что, согласимся встретиться с ним? — спросил Пуддж. Он бросил косточку от отбивной в угол комнаты и теперь смотрел, как Ида достает ее из–под стула, несет к порогу, ложится и с хрустом начинает грызть.

Анджело встал; прохладный ветерок, врывавшийся в открытое окно, дул ему в спину.

— Мы согласимся дать ему десять процентов от нашего бизнеса с недвижимостью, но не более пяти миллионов, — сказал он. — И потом пошлем его драться с колумбийцами.

— А что, если ему повезет и он их одолеет? — спросил Пуддж. — Тогда потеряем пять миллионов и обзаведемся совершенно ненужным партнером.

— Ему уже не повезло, Пуддж, — сказал Анджело. — Он выступив против нас.

Предстояла война за будущие направления деятельности организованной преступности, и каждое из этих направлений упиралось в торговлю наркотиками. Кокаин и героин были новым горячим товаром, и каждый молодой гангстер на улице рассчитывал урвать себе жирный кусок. Боссы старой закалки, в том числе Анджело и Пуддж, предпочитали придерживаться отработанной линии и делать деньги на тех видах преступной деятельности, которые были им лучше знакомы и представлялись более безопасными: вымогательство, крышевание, проституция, похищения и азартные игры. Для них наркобизнес оставался чем–то далеким и непонятным, точно так же, как буттле–герский промысел времен «сухого закона» для тех королей преступного мира, которых они сменили. «Посуди сам, ведь гангстер — это лучший друг потребителя, — рассуждал Пуддж. — Мы всегда искали возможность сделать деньги на том, к чему люди тянутся, но не могут получить. Одно время это была выпивка. Потом игра на деньги. Теперь появилась новомодная дурь. Мы должны следить за изменениями спроса, точно так же, как и все прочие бизнесмены. С этим у нас никогда не было проблем. Ну, а что касается войны, мы с Анжем давно уже не участвовали в заварушках и в глубине души опасались, доживем ли до следующей. Эти новые парни играют резко, как и мы в свое время. Чтобы одолеть их, мы должны играть еще резче и действовать умнее. А это не так просто — всю жизнь быть резче и умнее всех остальных».

Новые гангстеры, угрожавшие старым бандитским авторитетам, были куда опаснее, чем любые военные–заговорщики из тех, что в телефильмах играючи свергают правительства. Они убивали, не задумываясь, и совершенно не заботились о соблюдении гангстерских правил, державшихся долгие десятки лет. Они принадлежали к различным национальностям и стремились поскорее достичь ведущего положения в преступной среде. Ну, а до того, что она представляет собой жестко структурированную организацию, где их появление, мягко говоря, не приветствуется, им не было никакого дела. «В этом отношении, — сказал мне Анджело, — они очень походят на нас — какими мы были много лет назад».

Я не надеялся, что их удастся победить. Могущество Анджело и Пудджа слишком долго держалось на их репутации. Новые гангстеры не испытывали ни малейшего уважения ни к их достижениям, ни к их именам. Они смотрели на них только как на стариков, преграждавших им путь к богатству. Я не хотел, чтобы они вступали в войну, но не знал, как удержать их от этого. Такие же сомнения я ощущал у Нико, но он был слишком преданным солдатом для того, чтобы высказывать их вслух. К тому же он мог много выиграть в случае нашей победы и не стал бы делать ничего такого, что уменьшило бы эти шансы. А я знал о том, что Анджело и Пуддж страдают от ломоты в костях и разных болей, знал, что, несмотря на внешнюю несокрушимость, они постепенно проигрывают другую войну — со своим возрастом. Я очень хотел, чтобы их смерть была именно такой, какую — я это точно знал — они искренне не желали принимать. Обычная стариковская смерть в мягкой теплой постели, в тихом спокойном доме. Больше всего на свете я желал для них обоих того, что Пуддж всегда называл «кошмаром гангстера».

Я стоял в окутанном глубоким полумраком помещении Бруклинского аквариума и смотрел на акулу, плававшую взад–вперед за толстым стеклом. Анджело, также следивший за исполненными затаенной силы плавными движениями акулы, повернулся ко мне.

— Они обычно нападают без всякой подготовки, — сказал он с восхищением в голосе. — Налетают без малейшего сомнения, и неважно, кто перед ними. Они настоящие гангстеры моря — берут все, что им нужно, и оставляют себе все, что захотят.

— Анджело, скоро все это начнется? — спросил я, отступив от стекла. Ликующие крики детей разносились эхом по коридору, их не заглушало даже ковровое покрытие, которым были обтянуты стены аквариума.

— Это же шахматы, а не шашки, — ответил Анджело. — Первый ход — самый важный. Кто–то начнет игру, причем довольно скоро.

— Я могу сделать больше, чем ты мне позволяешь, — сказал я вполголоса. — Ты оповестил всю свою команду, но даже не посмотрел в мою сторону. И, конечно, не потому, что я слишком молод. Вы с Пудджем были намного моложе, когда вышли сражаться.

Мы поравнялись с длинной деревянной скамьей, стоявшей перед очередным аквариумом, где мирно плавали самые разнообразные медузы. Анджело мягко взял меня за локоть. Он никогда не забывал скользить рассеянным вроде бы взглядом по лицам окружающих и безошибочно отличал молодые пары, невинно проводившие здесь уикэнд, от федеральных агентов, ведущих наблюдение.

— Давай–ка присядем, — предложил он. — Пусть толпа немного рассосется.

— Хочешь, я принесу попить? — спросил я. — Здесь в сувенирном киоске продают содовую.

— Купим, когда будем выходить. — Он несколько секунд молча разглядывал медуз, а потом повернулся ко мне. — Ты любишь слушать наши рассказы, — сказал Анджело. — И это очень хорошо. Ты должен узнать, кем мы были и кто мы есть сейчас, прежде чем сам присоединишься к нам. Но есть и еще одна сторона во всем этом, мы с Пудджем считаем ее самой темной. Она–то и должна сказать нам обоим, создан ты для этой жизни или, напротив, она тебе решительно не подходит.

— Не знаю, смогу ли я убить кого–нибудь, — сказал я, не сомневаясь, что его беспокоит то же самое, что и меня самого. — Мне приходилось несколько раз поступать не слишком мягко, когда я выезжал на дела вместе с Нико, но там и близко не подходило к убийству.

— Дело не в самом убийстве, — возразил Анджело, — а в том, чтобы жить, зная, что ты его совершил. Нужно сделать так, чтобы оно стало частью твоей жизни, как, например, чтение утренних газет. Много народу считает, что способны на такое, но в действительности это по силам лишь незначительному меньшинству. Если ты принадлежишь к нему, у тебя есть шанс стать крупным гангстером. Если же нет, у тебя все же остается возможность стать добропорядочным человеком. Но быть и тем, и другим одновременно — невозможно.

— Кем же ты хочешь меня увидеть? — спросил я.

— От добропорядочного человека мне немного проку, — сказал Анджело. — Но ты будешь держаться в стороне от этой войны, будешь сидеть в безопасности, наблюдать и учиться. Если нам удастся выйти из нее живыми, то будем жить по–старому.

— А если не удастся? — Я поднялся и задал этот вопрос, стоя перед ним и глядя ему в глаза. — Что, если участие в этой войне погубит вас?

— Значит, уроки закончатся, — ответил он. — И у тебя останется только один путь: быть добропорядочным человеком и вести честную жизнь. Пожалуй, это было бы лучшим, что я в своей жизни сделал и сделаю для кого бы то ни было.

— Тебе вовсе необязательно умирать, чтобы это случилось, — сказал я.

— Нет, обязательно, — ответил Анджело.

С этими словами он встал, погладил меня теплой ладонью по лицу, повернулся и медленно пошел, углубляясь в чрево переполненного зрителями аквариума.

Ричард Скарафино стоял, прислонившись головой к стене из красных кирпичей, почерневших от въевшейся многолетней грязи, и жевал зубочистку. Он был высоченным, но очень тощим, и коричневая куртка болталась на нем, как на вешалке. Руки он засунул в карманы джинсов и то и дело сплевывал направо, в лужицу. Ему было двадцать два года, и он возглавлял отколовшуюся от серьезной гангстерской организации команду из тридцати пяти человек, не желавших и далее довольствоваться сбытом марихуаны и кокаина первокурсникам из ближайших колледжей. Повернувшись, он кивнул мужчине, сидевшему на крышке полного мусорного бака и покуривавшего сигарету.