Гангстер - Каркатерра Лоренцо - Страница 76

— Далеко еще? — поинтересовался я. Поездка не доставляла мне удовольствия. Неясная перспектива гангстерской войны стояла передо мною как незваный и неприятный гость.

— Около часа, — ответил Пуддж, пожав плечами. — Возможно, поменьше, если Анджело прибавит хоть немного за шестьдесят.

— Быстрая езда очень опасна, — сказал Анджело своим глубоким голосом.

— Пришли, — сказал мне Пуддж, остановившись перед небольшой могильной плитой посреди просторной поляны. — Вот это место. Здесь она прожила свои последние годы. Ее хижина находилась как раз там, где мы стоим.

Я смотрел на Анджело — как он опустился на колени перед камнем, наклонился, поцеловал его и нежно погладил полированную поверхность. На камне были выбиты всего два слова — «Ида Гусыня» — и под ними пышная роза. Пуддж шагнул вперед и остановился рядом с Анджело; Ида шла следом за ним, опустив нос к земле. Из бокового кармана пиджака Пуддж вынул пинту виски «Четыре розы» и поставил бутылку рядом с памятником. Я стоял немного правее, держа руки в карманах, исполненный уважения к их церемонии общения с духом женщины, которая воспитала их. За годы, прошедшие с того дня, когда Анджело и Пуддж сожгли хижину с трупом Иды, устроив огненное погребение, окружающая местность совсем заросла лесом.

Потом мы сидели вокруг могильной плиты и ели сандвичи из куриных котлет и свежего итальянского хлеба. Мы с Пудджем разделили на двоих бутылку красного вина и бутылку воды, Анджело, по обыкновению, запил свой сандвич квартой молока. Ида–собака со счастливым видом поедала из миски жареную говядину и нарезанный сыр–проволон. Мы почти не разговаривали между собой в тот день. Я понимал, что они оба хотели попрощаться с Идой Гусыней, прежде чем начнется сражение, которое вполне могло стать для них последним.

— Ида участвовала в первой гангстерской войне этого столетия, — сказал Пуддж с отчетливо уловимой гордостью в голосе. — За контроль над Бауэри. Она продолжалась два, а может, и три года. В те времена война могла растянуться на целую жизнь.

— Во время той войны она заслужила высочайшую репутацию, — добавил Анджело, не отводя взгляда от могильной плиты. — Она отправилась в бар на Литтл–вест — это было самое сердце вражеских владений, — подошла прямо к столу босса той банды и говорит, что у него, мол, есть два варианта на выбор. Или отступить, или умереть. Он играл в покер, поднял глаза от карт и расхохотался ей прямо в лицо. Она даже не моргнула. Вынула пистолет, всадила в него три пули и уложила прямо на месте. А потом повернулась и вышла так же спокойно, как и вошла.

— Она всегда говорила, дескать, просто стыд, что ему пришлось умереть именно в этот момент, — сказал Пуддж. — Она успела разглядеть его карты: три дамы и пара семерок. Я так считаю, что если уж не везет, так не повезет ни в чем.

— Красиво здесь, — сказал я, окинув взглядом густой лес, ближние холмы и нависавшие вдали горы. — И тихо. Вы никогда не думали переехать сюда, как она когда–то?

— Это наше кладбище, Гейб, — ответил Анджело. — Здесь похоронена Ида. И Ангус — под вон тем большим дубом со стороны гор. Здесь же зарыты и все собаки, которые у нас когда–то были. И когда придет время, мы с Пудд–жем тоже будем лежать здесь. Об этом должен будешь позаботиться ты — проследить, чтобы нас похоронили там, где мы хотим покоиться.

— Я знаю, малыш, что тебе очень не хочется об этом думать, — сказал Пуддж и, наклонившись, положил мне руку на плечо. — Но мы хотим быть уверены, что это будет сделано. Мы должны лежать вместе с такими же, как мы.

— Собаки это тоже касается, — добавил Анджело. — Здесь все ее предки, и она будет чувствовать себя дома.

Я поднял голову — на дальнем краю поляны Ида в свое удовольствие резвилась в высокой траве, то вихрем носилась, гоняясь за чем–то невидимым, то укладывалась перевести дух. Собака явно наслаждалась, вырвавшись с людных городских улиц.

— А как насчет меня? — спросил я, глядя на играющую собаку.

— Для тебя здесь место найдется. — Анджело поднялся и мимо меня направился вниз по склону холма к стоявшему в отдалении «Кадиллаку». — Если ты захочешь.

— У тебя впереди целая жизнь, и ты сможешь принимать самые разные решения, а потом менять их, — сказал Пуддж. — Но если дорога, которую ты в конце концов выберешь, приведет тебя сюда… Что ж, тебе здесь будут рады.

— Спасибо, — ответил я ему.

Тогда я благодарил совершенно искренне.

— То было очень опасное время, — сказал я. Я сидел на краю кровати Анджело, опершись локтями на колени, и смотрел на Мэри, сидевшую чуть поодаль. — Я пропускал много уроков в школе, не потому, что Пудджу и Анджело что–то требовалось от меня, а потому, что считал, что должен быть поблизости на тот случай, если такая потребность вдруг возникнет.

— Да, было бы куда лучше, если бы вы могли вести нормальную жизнь, — сказала Мэри. Она откинулась на спинку стула и положила ногу на ногу. — Юноше следует думать о свиданиях с девушками и волноваться из–за своих прыщей, а не из–за гангстерской войны, планы которой составляются в его спальне.

— А вот из–за двойной жизни я никогда не беспокоился, — сказал я. — Так что все свелось к нескольким пропущенным танцулькам и тренировкам футбольной команды. Но не думаю, что тогда я сильно переживал из–за это–го. Анджело и Пуддж хотели, чтобы я жил самой нормальной жизнью, на какую был способен, но мне вдали от них было невообразимо скучно.

— Ваши друзья боялись их? — Мэри поднялась, прошла мимо меня и вновь встала у окна.

— Некоторые боялись. Они не говорили этого впрямую, но это можно было понять по их поведению. Кое–кто, напротив, набивался мне в друзья только для того, чтобы таким образом познакомиться с Анджело или Пудджем — вероятно, своими кумирами. Таких я старался избегать.

— А как складывались отношения с девочками? — Мэри задала этот вопрос, лукаво взглянув на меня через плечо. — Были у вас тогда подружки?

— В этом отношении я больше походил на Анджело, чем на Пудджа, — ответил я, пожав плечами. Почему–то я почувствовал некоторое смущение. — Отдельные девочки мне нравились, и я был бы рад пригласить их куда–нибудь, но ни разу этого не сделал. Вероятно, потому, что однажды обжегся на этом и не хотел, чтобы такое повторилось еще раз. А может быть, мне просто не хватало уверенности в себе.

— Вы когда–нибудь разговаривали об этом с кем–нибудь из них? — поинтересовалась Мэри. — Обращались за советом или что–нибудь в этом роде?

Я наклонился и налил в чашку воды.

— Было много вещей, о которых мы никогда не говорили. Семья Анджело, моя жизнь до знакомства с ними, другие люди в их жизнях. Мы обсуждали только то, что, по их мнению, мне нужно было знать. Во всех остальных областях мы как будто существовали раздельно. У меня потом сложилось впечатление, что соблюдение такого положения было исключительно важно для того, чтобы мы могли оставаться вместе.

— Кто–нибудь из них упоминал обо мне? — продолжала расспрашивать меня Мэри. Теперь она стояла прямо передо мной.

Я помотал головой.

— Нет, никогда. Но вы, несомненно, были где–то рядом. Слишком уж много вам известно об этой войне между бандами, даже такие вещи, о которых и я никогда раньше не слышал.

— Я действительно была рядом. — В ее голосе зазвучала какая–то новая твердость. — Все это, с начала до конца, происходило на моих глазах.

— И что же вы делали? — в свою очередь спросил я.

— Заботилась о вашей безопасности, — ответила Мэри.

Темно–синий «Мерседес—Бенц» резко свернул за угол 111‑й улицы и 1‑й авеню, взвизгнув тормозами, остановился перед забитой посетителями пиццерией, и все четыре двери разом распахнулись. Из машины вышли три молодых чернокожих парня в длинных пальто с пистолетами в руках и встали возле открытых дверей, дожидаясь, пока наружу выберется четвертый, главный из пассажиров. Малыш Рики Карсон — невысокий и очень коренастый, — слез с заднего сиденья, опустил воротник своего пальто, поправил манжеты и, не поднимая головы, слегка прихрамывая, начал подниматься на невысокое крыльцо. Внутрь он вошел один, трое сопровождающих, все так же державших оружие на виду, стали по сторонам от входа, спинами к окнам пиццерии, с таким видом, будто их чрезвычайно интересовали снующие по улице прохожие. Двое крупных мужчин преградили было путь Рики. Он не стал демонстрировать ничего более угрожающего, чем ухмылка.