Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 80

- Марка, - соврал я, - смерть Родиона... температурю... Это всё нервы...

Он наблюдал меня, а в окно веял ветер.

- Вымазан. Есть платок? Нá!

Я вытерся.

- Что с тобой? - начал он. - Я, Квас, мысль держал, что в отчаяньи, с горя, ты ищешь новое. Я счёл 'донное' фразой: срыв в метафизику, что понятно, если кто мается. Но буддист, христианин, прочие, все с одним: с 'не убий' и 'смирись'. У тебя же лишь 'донное'... В чём оно? где пути к нему? Мы условны и... - он достал коньяк. - Я тревожусь. Я не философ, мне бы не спятить от паранойи... - Он держал в пальцах вечный свой 'Кэмел', в левой - бутылочку. - Про диагноз твой знаю, это трагично. Но всё же речь твоя... - Он глотнул коньяк. - Ты что, духом пал? Помнишь: 'только любовь'? Love! Верочка - слышал? Знай, была в Чапово и тебя там искала... В общем, за нас, друг! - Он тряс бутылочкой.

- Там мой первенец... ты ведь знал его?.. Мне был сикль нужней!! - я взорвался внезапно и против воли. - Ты лейтенантика, а я - сына!! Сомнамбулически! Тренд такой? Богатейте! Всем миллионы!! Русский Клондайк, горячка!! Мог спасти, но не стал. Ибо с сиклем ты есмь, без него тебя нет... Лейтмотив этот пакостный...

Его 'Кэмел' дымился. Он, вдруг с усилием отворив дверь, бросил: 'Нам ехать', - и зашагал к 'М-2'. Он был свой во лжи мира, ведал язык его. 'МАЗ' нас вытащил. Покатили. Катим, он пьёт да пьёт. А пасхальные гибдэдэ не знают, что мчит богатый пьяный еврей, чтоб, стопнувши, поучить его уму-разуму да простить потом (дескать, мы православные); может, выбить и мзду, уместную в данном случае Воскресения иудейством Распятого... В общем, праздник. Был праздник Пасхи. Плоть затиралась, словь восхвалялась. Я был единственный на войне с этой словью в видах безлесия южной Тульщины. Солнце искрилось; мнилось странным, что снег не сходит... Этот рейс не как прошлый, в кой я оценивал мир от слов, восставлял слова и искал себя в 'Боге' как в 'Боге Слова'. Я припадал к 'Нему', убеждённый, что 'Он' мой 'Свет', 'Путь' в хаосе. А прозрев, что 'Он' вовсе не всем 'Путь', рухнул ниц и взывал к 'Нему', веруя, что как 'тварь Его' смею спрашивать, отчего мне так тяжко. Нам ведь внушалось 'стукни - откроют'... Я и открыл вдруг, став пустоместо, что ларчик пуст к хренам, что великое 'Слово', царственный 'Логос', мурок есть: не 'Творец', презентующий нам, дерьму, 'образ' свой и 'подобие', но бацилла на ДОННОМ! текст, что толкует ЖИЗНЬ! подлый умысел, взгромоздивший ложь, где обязанность всех и вся быть в шоу, в коем мне нужно дохнуть от рака, прежде утратив сына и СУЩНОСТЬ. Я прекратил играть. Он велит не бросать роль? Фиг ему! Он хиреет - я крепну. Он издыхает и не 'живит' ничуть, а я - вот я. Он лает: 'Я есмь Любовь и Жизнь!' - чтоб не вникли мы, что любовь и жизнь - вовне слов и что истинно лишь бессловие... О, мне нужно беречься! Спать упаси в войне, перед коей Троянская и Столетняя с Мировыми - шутки; смех видеть формы, гибнущие 'за ценности': за 'мораль', за 'культуру', 'веру', 'традиции', - за тряс воздуха от фонации и за символы! Ибо коль ложь ко лжи - то вся цепь враньё. Потому ещё, что в любом всяком дискурсе, хоть в теории, удостоенной славы, тот изъян, что он, дискурс сей, - без начал и концов, как вырезка, и упёрт всё в того же, мол, непостижного логоса, то есть в тайны и в пустоши и в ничто, ха-ха! во брадатого старца с благостным нимбом! в 'стену белёную'!.. Еду думая: с кем? Вёз - друга, чтоб примирить с бандитом. (Цель я таил, сказав: съездим 'просто', перед 'разлукой'). Но логос ляпнул в нём, что-де мёртв твой брат! - когда я как раз отмечал крах слов под вселенский ор пасхи, чтящей 'Топ-Логоса', и когда я открыл ему про глобальный фарс Авраама. Он стал пошучивать, впрочем, мягко: мол, я уж слишком. Он стал подыгрывать... но слетел в кювет, где я свёл к лейтенантику и открылся весь с первенцем и с мечтой моей, что словь вытравить можно лишь неумышленно. Я постиг по его допущению 'паранойи', кто он: он семя слови, что присягнуло крайнею плотью (их обрезание в знак союза) главному логосу. Молви тот - и он сдаст меня под предлогом, будто я псих-де; ради меня, заявит, и ради Ники (кою он любит, даже был в близости), и Антона... И мало времени изменить всё, лишь сублимацией (то есть ре-сублимацией), в каковой с моей Никой я не попал в эдем (запланировав с девочкой). С Никой я был как юзер, я её пользовал; с Маркой я годен в доноры, чтоб свернуть его с иудейского курса на овладение мировою плотью (в этом их миссия: бросить жизнь к ногам логоса, как обрезанную их плоть). Спасти его - как себя спасти, ибо он меня ткнёт в психушку и я урочища не осную для ИЗНАЧАЛЬНОГО под ракитою в Квасовке... Там так ждут меня! Я ж - со словом изрядным и запропасть могу, ведь намёк был, что - 'паранойя'. Он не таился: мол, у тебя, мой друг, псевдология, страсть приврать. Он мне прямо про 'паранойю'... Я покосился. Ишь, крутит-рулит... Он меня много лет назад мог не вытащить из-под кедра... Друг он мне? Я не знаю. Как знать условных? Я хил в их мóроке. От начала, от пращуров быв в словах - был я как бы вне слов, постигая их чужесть нам; и лингвист я, наверное, неспроста...

Что ж, истинней я иных? Реальней?

Пот прошиб от открытия. Он не ведает, кто с ним. Да! Нищеброд, карциномный промежник - и вдруг я истинен. Первый в мире! Я!!! не завравшийся логос, что спетушил: 'Я истина!' - на Голгофе. Истина - смутна. Мысль изречённая ложь еси не с того, что - не выразить, а с того, что - пуста как фальшь. Я смахнул пот волнения... О, ему знать ненадобно, кто с ним! Он и пустяк счёл 'психом', - если же выявлюсь эверестом? С этих пор мне беречь себя: во мне мера вещей; не вообще человек есть мера, врал грек-философ про девиантов с их извращёнными словом нуждами. Я, Квашнин П. М., мера! Мне даже в имени нет нужды! Род мой, - соль соли нации, - что он весь перед тем, кем я вдруг опознал себя?! Что и Антиаврам, кем я мнил себя, мол, он слово внёс - а я бью словá? Впредь - беречь себя! Нет мне ровни в прошлом и нынешнем!! Я терпел, когда знать не знал, чтó я. Шмыговы хапали, оттеснив меня, чувствуя во мне чужесть и даже вред им. Я был унижен - хоть тогда лишь стучал в дверь, типа стучите и вам откроют... Но, поправляюсь, мне не себя беречь: я - пустóта предельная, никаких идеалов, планов, теорий, смыслов не знаю, также традиций и вящих 'ценностей'. Да и плоть моя с раком - низкого качества. Но при всём при том я есть истина в результате, ведь антиномии совпадают в высших их точках, где плюс есть минус! Надо беречься... Марка, да? Обратить его, внука любящих не основы, но их 'концепции'!

Важный миг настал. Где 'М-2' подле Тулы (а слева дачные и иные объекты с фоном высоток) лезет низиной, там указатель, что в километре - психдиспансер. Прокатим вниз - на подъёме он выскочит, указатель, быть не попутным, многим из тысяч, но как претензия. Я решу там: понял ли Марка, что я не только лишь словобойца, а сходно истина? Сдаст меня на 'два дня', сунув куш (а они уж продлят срок нá год с копейками)? У меня был один приём, - сублимация (то есть ре-сублимация), - чем вот так сидеть, дожидаясь, что он свернёт-таки, сочинив, что нам нужно свернуть туда... Впереди полз фургон, мы - следом... Время приваживать.

Он курил.

- Марка, мысль пришла... - и я сжал кулак.

Он глотнул из бутылочки.

- Про 'содомское просвещенье'.

Он притормаживал под уклон.

- Толкуют, что Содом - грех? - вёл я. - Ан, и не грех он. Что? - сублимация. От латинского 'возносить', 'возгонка'. Зарево от Содома - больше, чем пламя. Зарево нам в урок. Какой урок? Что там было инакое, чем Аврам хотел, навязавший власть слова. Там возносились, но не в культуру, в лад шельме Фрейду, ради абстракций, а, Марка, в истину... - Я следил фургон, что достиг дна лощины и двинул кверху свой ржавый зад в дыму. - Знай, Содом это мир до Аврама. Там шло обратное: всех слияние из аврамовых 'дней творения' вновь в аморфное, с привлечением лишь мужчин... скорей всего, андрогинов, у коих два в одном. А намёк на то есть в апокрифе, что Христос будет царствовать, когда двое в одном, ни женщина, ни мужчина... В нём, в Христе, - я вдруг выпалил, - ухищренье слов! Он вопит: 'Я есмь Жизнь, Свет, Истина' ? Мимикрирует!