Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 93

Все хлебнули из кружек.

- Вы трагедийный тип! - Харизматик бликнул очками. - Но... славно явлено, что Россия есть истина... И трактовка умышленных наций, и что мы жизнь средь лжи... Вообще! - Он захлопал. - Браво!

Стол аплодировал.

- В вас один порок: метафизика, - он продолжил. (То, что Хвалыня, бывший в конце стола близ меня, - вождь, виделось. Но и что харизматик вёл себя вольно и позволял апломб и нотации, означало вождизм). - Сомнительно, увлечёт ли безóбразность, неконкретность. Люди, поверьте мне, не для истины строят мир, а для форм.

- Мы, русские, - я прервал, - вне форм живём, и в значительной степени. Нигилизм, пофигизм, мечтательность - наша практика, а другим лишь досуг... Наверное... Да, скорей всего, иноземство прельстит-таки; русь умрёт, смыта тюрками, англосаксами и семитами. Вам шанс - быть за отсталых-де, неразумных и тёмных. Необусловленных. Быть за русских... Что, будете?

Харизматик взял кружку. - Вновь метафизика. Но занятная: с отрицанием вообще идей. Если б вы из привычных точек смотрели: как, мол, простецки, с крошечных атомов, вышло знание и каких сверхизысканных и пикантных Фрейда, Дали и айфонов достигло, и как щекочет ум, как казнит порок и его разъясняет...

- Брось! - встал Хвалыня. - Он дал основы, чтобы развить их. Нет метафизики! - изрекал он. - Власть!! Коренная власть! Массы были за скобками - в чём конфликт. А Квашнин разрешил его. Мысль его есть война против мыслей. Каждый вдруг нужен и ангажирован. Что кого выделяло - проклято. Всяк вожак с сих пор. Это любят. Это по-русски, коль Квашнин не ошибся и русь - бессмысленный, ненавидящий смыслы род. Казнь смыслов - вот что нам нужно. Нация - против смыслов скопом и против разума, тигля смыслов. Нищие духом, в точь по Христу. Толковники новой эры - лишь 'да' и 'нет' на всё. Враг - кто мыслит, кто строит смыслы. Здесь пласт исконный, психологический: все равны умом. Дворник горд, потому что вся нация добивается быть как он: пуст разумом, неучёный, двух слов не свяжет. Мысль под запретом - значит, он лучший... Что ж получается? Наш Квашнин с нацъидеей?! - вскрикнул Хвалыня. - Ибо идея - чтоб идей не было.

- А где праксис? - встрял харизматик.

- Цели врождённые, - гнул Хвалыня, - русского охранительно-караульного бдения близ бессмыслия совпадут с государственной, то есть с нашей партийной будущей целью: истина-де в бессмыслии. Метафизика? Но с реальным душком. Страсть в русских, даже недуг - уравнивать, пригнетать умы и отличия. От ума, знаем, горе. Кинь лозунг: ум травить! - и русь наша. Честь русским качествам! Всех сплотим!.. А вы - практика... Море практики! Переходный этап с обрядами, агитация, поступь русской идеи...

- Хода вещей, - я вставил. - Нет идей.

- Звучно... - понял Хвалыня. - Ход вещей требует... ходу наших вещей близка... убыстрять ход вещей... Риторику с направлением к 'да' и 'нет' возьмём... 'Да' и 'нет', только. Прочее мерзость и диссидентство... Вот власть реально! - Он вдохновился. - Как вам вот это: в русском 'да' - бог! А это: в ходе вещей укрепления обороноспособности дать понять, что Россия не нефть хранит и культуру, но - абсолют хранит. Дескать, истину бережём, не общие миру ценности. Бережём, то есть, Бога...

- Вы одурели? - встрял изумлённый некий соратник. - Что за бред?!

- Дальше, - сыпал Хвалыня. - Главный враг - эрудит! Интеллект - к высшей мере! Нация - на санацию разума! Поиск умных, лечение... Я поставлю вопрос перед высшим советом; если поддержите, - он закончил.

- Что ж... - харизматик тронул очки. - Допустим... Но ведь русь выросла в христианской традиции с пониманием, что слова - это Бог.

- Цитирую: русский больше, чем всякий, в Бога не верует, - гнул Хвалыня в твидовой кепке. - Бог, он привычка. В общем, иссяк Бог, и, - я стою на том, - Бог подвох и то нечто, чем иудеи всем миром правят. Наш Христос фейк, подделка... Прочно в нас маковки под крестом! Бог русский - он есть квашнинство. Бог вне понятий, Бог неучительный и тождественный стадной общности. Бог органики, нищих духом - то есть Бог плоти. Бог - как инстинкты, в том постижении, что, стирая ум вместе с ворохом смыслов, знаний и принципов, ладишь истину; что знать вредно, разум напрасен, счастлив невежда. Точно по Фрейду: счастье с культурой антагонисты.

- Блеск! - снял очки харизматик.

- К нам, - нёс Хвалыня, - толпы повалят сбрасывать умников. Они кто у нас? Знаем!

- Мальчик... - повёл я.

- Вы, - нёс Хвалыня, - вы не вписались в жизнь? К нам давай - воевать с провокацией жидовства.

- Всё правильно, - я угас вдруг. - Он жрал меня, жрёт нацию, авраам.

- Мы пьём за вас! - и Хвалыня подал мне рюмку.

- Нет! - был гнев Верочки, оказавшейся рядом.

Я оттолкнул её. - Убирайся!! Я тебя понял! Будь же ты проклят с духом святым твоим!

Всё зазыбилось... Вдруг расширился зал под сводами, чернь столов и бель лиц... Харизматик и пр. исчезли, словно их не было... Я дал Верочке увести себя; было нас только два: я - он... Ряд фонарных столбов... тёк норд... Враг мой вёл меня. Я явил протест остановкой, кажется, близ Садового; кажется - так как я был не здесь.

- Нельзя к ним, Павел Михайлович!

- Жить хочу.

Что-то тёплое ухватило ладонь мою: сын мой... И возвратилась прежняя русскость тысяча девятьсот девяносто девятого по Р. Х. - того Х., а в реальности Анти-Х., кто шагал близ... Мы подходили к автостоянке; там униформа: 'Пропуск!'... Мутин задёргался, и к нам пять униформ вприпрыжку... Я сделал шаг, напрягся, остановился... Дальше был бой... Сбит Марка... но, может, Мутин?.. Где же тот крепкий с виду водитель, вёзший нас в оперу (а потом вёзший Верочку, чтоб вернуть её эманацией Анти-Х.)?.. Я рухнул, тяжко поднялся... Крик был сигналом, что Марку тащат... Я завалил двоих... но и сам рухнул... Нас с Маркой подняли.

Мною сбитого Мутин тряс вопя: - Тварь! магот!! Кто послал тебя?!

Я проплёлся к авто, где крепкий водитель был крепко связан. Мутин прогнал его, сквернословя (тот зазевался и дал скрутить себя униформам). Нас спасли бардакóвцы.

- Мы и страну спасём! - нёс Хвалыня.

Нам рассказали, что нападавшие захватили охранников и в одежде их ждали нас подле въезда автостоянки. Пойманный врал: 'Ограбить... с целью ограбить...'

- Дрянь страна, - села в 'ауди' Леночка.

Марка вынул свой 'Кэмел'. Мы помолчали.

- Вы, Андрей, отвезите их, - попросил он.

Мутин нахохлился. - Я верну деньги, я прокололся.

- Э! Не глупите. Вы не наймит мне, вы мой напарник. Завтра докажете.

Из машины, где я сидел, я бросил: - Марка, наркотик дай.

- Жди, - он молвил, - вещи получше. Я обещал дары. Но потом. Потерпи пока... - Он влез в 'ауди' и пахнул кардамоновым запахом.

Мой один глаз слезил. - Прощай.

Я смотрел, как его габариты плыли к Арбату.

Тронулись мы, но к Пресне. Нам махал метрдотель, треща, что пивная, как компенсацию 'за ужаснейший форс-мажор', в любой из дней гарантирует ужин.

XVIII

Я стал - вне человечества. Стал чужой в миру. Слава, деньги, любовь, власть, титулы, идеалы и ценности - не мои впредь; 'нравственность', 'дух' не значат. Я стал чужой всем. Даже и Нике. Я бы не смог сказать, что люблю её. Для меня она есть - и нет; стала смутной. С Верочкой же напротив: всё в ней отчётливо. Ника ей антитезна... Я влез в карман к таблеткам - и не нашёл их.

- Верочка, - я сказал злясь, сидя близ Мутина, а он вёз нас. - Что есть, по-вашему, человек? Что? Образ-де бога и божьим словом жив? Духом божьим исполнен?

- Да, - отвечал в ней бог.

- Десять слов! Декалог!! - разозлился я. - Вот что есмь человек твой! Стало быть, твое царствие будет, если мы станем слово на слове, каждый в друг друге чтоб видел яствие, сикли, скот и рабов, в лад слову?! Сгинь, тварь! Исчезни! Я не хочу яд смыслов, что против жизни! Вон ступай! У меня от тебя болезни!