Русология (СИ) - Оболенский Игорь Викторович - Страница 96

- Как? - я похмыкал подле квартиры.

- Блин... - он отёр лоб. - Очень волнуюсь. Ведь через максимум пять часов будет жизнь. У меня и у вас.

- По-свойски вы с vita nova ! - вёл я, впустив его и сажая на кухне. - Но приостыньте. Вам - роль в спектакле, вовсе не жизнь дана. Да и роль-то дрянная. Дух в вас не вольный, не геттингенский, пусть вы и Кнорре... А вы везунчик. Дар мой вам - не проценты от сделки. Я - тот, кто кончит, ха, весь флешмоб из слов. Вы, друг, грезили о рабах и о сиклях? - но вы окажетесь в протоплазме... Близится счастье! Я есмь Спаситель. Вы именитее, чем разбойники, что распяты с Христом. Те в ложь - а вы в истину. Чуду быть, как мы брáтину - знак аврамова мира - сбагрим... О, не вещицу мы с вами сбагрим, но всю историю, первородный грех и условность! Я ваш гид к вечности. Я Спаситель ваш! Страшно?

Он, сглотнув, промокнул на лбу, долговязый, растерянный, полосатым платком. - Конечно же... Вы спаситель. Я через вас лишь... Вещь войдёт в каталоги; там моё имя... Плюс гонорар, блин...

Ники и сына к радости не было: сын в детсаде, Ника же... я не знаю где. Я налил гостю чай; он выпил, стиснувши чашку в длинных неловких, с грызенным ногтем и тряских пальцах, без удовольствия.

- Обыскать вас? - барски я хмыкнул. - Вдруг вы убьёте, как выну брáтину?

Он поднялся, с чашкою в пальцах. - Я не способен... Я и сейчас пью - чудится: вы в инсульт, а я дёру... В мыслях не волен... Да и нет толку: однофамилец ждёт Квашнина. Вас... Вы не докажете, вещь продав, что вы тот Квашнин, а другой, будь не тот, но с реликвией, станет тот. Вот реальность. Я подчиняюсь ей. Вы и сами... - он вновь уселся, - ей подчинились и продаёте. Вряд ли вам хочется.

- Крайне хочется! - Я сдержал себя, чтоб не броситься к Верочке, вопия, что люблю её, что приди - исцелую вдрызг... а когда мне отдастся и в ней слова решат, что я пал и готов им покорствовать, я вдруг встану сказав, что плевать хотел. - О, как хочется!! - повторил я и махом влез на стул, чтоб, средь хлама на антресолях, взять сумку с брáтиной. - Эта вещь - лакмус лжи! - изрекал я. - Сгинет условность. Будет реальность как протоплазма. Вы в ней блаженнее, чем голгофский партнёр Христа! Вы ведь тоже ковали ключ! От 'тойоты' и губ красотки, от велеречий и идеалов, от форм и мыслей - вдруг в гомогенность, где только счастье... Именно! Образ мира пройдёт, жизнь будет! - вёл я и шарил, глядя на гостя. После напрягся и помогать стал второй рукой, скидывая хлам вниз, под стул... После, вымолвив: - Нет её... - сел на корточки.

Он вскочил, чтобы рыться в сброшенном хламе, рвать ткань обёрток и целлофаны... Чайник явил себя - медный чайник. 'Где она?.. Нет её?!' - Он, сказав, умчал в комнаты, где искал, не спросясь и отчаянно. Сам я с корточек не вставал. Я понял всё. Я хотел психотропа, чтобы забыться. Он возвратился: галстук помят, весь потный.

- Где она?! - он слезил.

Я вякнул: - Умысел сделал, чтоб ей не быть. Украли. Либо блатной с Кадольска, либо цирюльник, либо же вы... Нет, Шмыгов... Шмыгов звонил...

- Он скот!! - голосил гость. - Всё, мне песец пришёл... Я такого обжулил... Шмыгов где?

- Он? Он в Лондоне.

- Как провёз?

- Может быть, не провёз, здесь продал... Тот Квашнин, ваш заказчик, может быть, с брáтиной, - бормотал я. - Или он продал, но за границей... Шмыгов из Швеции ввозит трейлеры и назад отправляет. Элэктротехныка.

- Будь он проклят!

- Палец в рот не клади, - признал я, - Шмыгову.

Кнорре-Пáсынков топнул. - Как с протоплазмой быть?! Вы хотели меня в неё, поучали, блин, ерепенились... А вы сами-то... Идиот!!!

Он вышел.

Я ж от Спасителя, Словоборца и Истины пал к небритому и больному потному слизню. Было так тошно, что стало сладко. Додонкихотствовал до войн с логосом - а закончилось, что всё бред и делириум мелкой твари перед сдыханием? Я пополз вон из кухни, так как и встать не мог... Шмыгов спёр её, пока я мотал в Квасовку и летал в царство детства... Как он заботился её спрятать и как корил замок!.. Я не продал ни русскость, ни предрассудки. Я - вновь Квашнин как был, в путах смыслов... Выплыл вдруг егозливый, пакостный ноготь Верочки, я ж не чувствовал похоть. Я выполз в комнату на раскиданный скарб: здесь гость мой цинически рвался к избранным... Неудачники будут, как и счастливцы, необходимо. Кто-то в 'феррари', кто-то красивый, кто-то в пентхаусе - кто-то бомж в грязи...

В длинном зеркале встал старик; вскоре в дверь, не закрыв её, он-я выбрел вон и поплёлся по сдавленным урбанизмами склонам (город сей на семи холмах). Углядев ларёк, где работала Анечка, я бежал, хоть и чувствовал, что напрасно, что не сбегу впредь: некуда. Я лез в зарослях, пёс кусал меня, я молчал, чтоб себя вдруг не выдать. Логос гонял меня. Подбежав к метро с рынком, я вошёл в толпы. Вот, я на рынке. Словь, я готов на торг! За шеренгой мясных рядов был ряд рыбный, где на крючках, в судках, в бочках искрилась рыба. Там была Ника. Шьющая бесконечно сашé, играющая Баха и ренессансная Ника - рыбница?! Всемогущее Слово каждому дарит участь! Ибо с начал бе Слово, Слово бе Бог! Пожри нас, о, Слово, смыслами! Я Твой раб! Я пыль ног Твоих! Я, недавно вся истина и спасение, - пыль стал. Ника же - рыбница! Заявляю, что, кто бы ни был, из слов не выйдет! Славится Логика, по которой Ты ладишь нас! Да ведёт нас твой Умысел!

Абстиненция и волнение так меня сотрясали, что я бродил-бродил - и помчал домой.

Там - мои вдруг и Анечка, пьяно-шаткая.

Я, пройдя к книжной полке, выхватил библию в чёрной матовой коже и, прислонив к груди, выбрел к ним видом мысли, что мне идея: есть ли бог? - главная. Я был в хлам разбит и решил спастись христианскими 'не суди', 'прости многажды'. Ника с Анечкой, с ними сын мой, были на кухне.

- В госсти, - прыснула Анечка, - мне зайти, нетт, подумала?.. Тут из садика Ребеника Сегреевна с Тошей... Я ка-ак припомнила!! Обещщяли помоччь нам, Пайи Михайлови, и наврали... Библию уччите? Ой смешной!

- Ка... ка... как вы там? - заикался я. - Ка... ка... как ваша мама?

- Сславненько с мамой, и с нашим маленьким. А и с вашим... он ведь не только нашш... - Она двинулась в туалет, где крикнула. - Расскажу!

- Мой, наш, ваш... Дети общие! - искажал я смысл.

- Ччестно? - Анечка вышла снова на кухню. - Ой, скокко ссорру! Вы уежжаете? Вы богатенький? Деньхи сделали? Уежжаете? Деньхи вам улуччают жизнь?

Я шагнул к ней, став среди рухляди с антресолей (кою я скинул в поисках брáтины), чтоб трёп схватывать и глушить в момент. Она села, тронув свой локон будто у Барби. Я, стоя с библией, трясся. Ника дала ей чай.

- Вкуссьненько, - врала Анечка; а я знал, что враньё как преамбула и сейчас она скажет.

- Верите, Пай Михайлович? - она брякнула. - Вот попью... - она медлила. - Вот поппью...

- Она пьяная, - бормотал я. - Анечка, хватит... Может, такси ей?

И я шагнул к столу, где был нож.

- Неттх... Не фиг!! Я... мой Ахмат везётх! Он, конеччно, не мой, он с гор. У него есть жена Фатьма. Я подстилка... Тонкые нравацца, бэлые. Бэлэнький тонэнкий... Пай Михалович, межжу проччим, нас так не любит. Митю он продал.

Я сжал свой щит с крестом.

- Венерика Сегреевна! Пай Михайлович... - гостья стукнула чашкой. - Сибочки, напилась я... То скажу, что вы вмиг... Сирагетту!!

- Анечка!

- Вы - в ларёк купить сирагетты... я расскажу пока.

Двинув библией, я схватил нож и крикнул: - Словь продырявлю!! Ты... Замолчи, дрянь!!

Я ждал и трясся. Крест мерк в обложке. Анечка плакала. Я откинул нож. И свалился.

...........................................................................................

Ожил в кровати. Стрелки не двигались. Но раз в окна закат, что ж - вечер? Сын у себя? С ним Ника?.. Вспомнилась Анечка. Мой испуг стал таков, что хотелось на кухню, где всё случилось, чтоб убедиться, что тварь исчезла. Мстительность, грезил я, обернулась в ней жалостью - не ко мне, к Беренике. Ведь и она мать... но ведь мать - пьяная! Я напрягся, глядя на дверь... Уснул... А пришёл в себя от шагов, но странных. Сын с моей Никой так не ходили... Вот ручка дрогнула, дверь подвинулась в ширь лица.