Кондотьер (СИ) - Мах Макс - Страница 5

— А говорите, не разбираетесь! — Натали вдруг ужасно захотелось курить. Иные дни и не вспоминала о табаке, а сейчас, как приспичило. — Дайте папиросу!

— А мне показалось, вы не курите! — Оказывается он уже протягивал ей открытую коробку с изображением танцующей турецкой девушки. — Держите, Наташа. Вы позволите мне вас так называть?

— Называйте, — пожала она плечами.

— Так что там с ФАР и «Набатом»?

— «Набат», — вспыхнула с треском и шипением серная спичка, огонь лизнул край папиросы, и рот наполнился сухим горьким дымом, — «Набат» — это газета анархо-синдикалистских профсоюзов.

— Значит, вы анархо-синдикалистка?

— Во всяком случае, была. — Сейчас Натали не была уже в этом уверена, но не рассказывать же об этом полковнику! Или рассказать? — Вы спрашивали о хвате двумя руками…

— Да, — холодно усмехнулся полковник. — Техника налицо.

— Я прошла полный курс «Тамбовских волков», — похвасталась Натали, отдышавшись после новой порции водки.

— Впечатляет! — полковник смотрел на нее с каким-то новым выражением.

«Сейчас он подойдет… Он… Он подойдет и… Поцелует или сразу завалит на стол? Он…»

— Я…

— Вы готовы, — кивнул он. — До кровати доберетесь сами, или помочь?

— Завтракать, конечно, не будете? — положительного ответа Генрих не ожидал. Спросил из вежливости, и получил в ответ кислую мину.

— Не буду.

«Интересное дело, — подумал он мельком, стараясь не смотреть Наталье в лицо, — отчего красивые женщины остаются самими собой даже с похмелья, а мужчины — никогда?»

— Ладно, уговорили! — кивнул Генрих. — Пейте кофе, и вот вам еще в терапевтических целях… — плеснул он ей «на чуть» шустовского коньяка.

— Я не люблю кофе!

«Что характерно, рюмку с коньяком прибрала без разговоров, а кофе, видите ли, не нравится».

— А зря! — Генрих налил коньяка и себе, «чтобы запить аспирин», и снова подумал о том, как переживают похмелье хорошенькие женщины. — Пейте, Наташа! Кофе в вашем состоянии — самый подходящий напиток, вы уж поверьте моему опыту!

На самом деле он лукавил. Наташу трудно было назвать красавицей. Слишком жесткое лицо, опасный взгляд, резкие черты. Молодая, это да, но все-таки не красавица. Впрочем, молодость дорогого стоит, особенно, если речь о женщине, а говорящему — шестой десяток пошел.

«Не красавица, но…»

Какой эпитет подобрать? Симпатичная? Нет, пожалуй. Симпатичная — это о ком-то другом. Привлекательная?

«Такая привлечет. Догонит, и привлечет еще раз!»

Однако едва он успел мысленно пошутить, как двойной смысл шутки заставил его остро почувствовать свою неправоту.

«Интересная!»

В точку! Узкое бледное лицо. Правильные, хоть и резковато выведенные черты. Черные, коротко — едва ли не под мальчика — подстриженные волосы. Синие глаза.

«Н-да… И все, как всегда, упирается в половой вопрос!»

Скорее всего, нынешние «неудобства» определялись лишь тем, что у него давно не было женщины. Как-то он этот вопрос запустил, а теперь, вишь, как проняло.

«Безобразие!»

— Вы, Наташа, авто водить умеете? — спросил вслух, выпив коньяк и закуривая.

— Что? — поперхнулась женщина, брызнув с губы мелкими каплями кофе. — Какое авто? Вы о чем?

— У меня, видите ли, грудь очень болит… — Грудь действительно болела. Особенно левая половина. Она вся была один сплошной синяк, за ночь сползший вниз, на бок и на живот. — И левая рука. В таком состоянии за баранку не сядешь, сами должны понимать.

— Так вы что, — нахмурилась Наталья, — хотите, чтобы я у вас шофером служила?

— Отчего бы и нет? — Генрих решил, что идея дорого стоит, да и не врал он почти. Даже наоборот: он ведь не стал ей рассказывать, что у него еще и мигрень на фоне вчерашних переживаний случилась. А хорошая мигрень стоит, если кто не знает, нормального осколочно-пулевого в мягкие ткани.

— Отчего бы да? — адаптировалась женщина к меняющейся ситуации почти мгновенно. Сейчас она была уже спокойна, собрана, хмуро-иронична.

«Не шавка… Настоящая сука! Посмотрим…»

— Вы мне задолжали, разве нет?

— Да, пожалуй.

— Так вы умеете управлять автомобилем?

— Умею… но у меня нет прав.

— Вообще нет или только с собой?

— С собой, — нехотя признала Наталья.

— Мы могли бы заехать…

— Заехать? — нахмурилась она.

— Вот что, — предложил тогда Генрих, — давайте перестанем плести кружева, и назовем вещи своими именами. Я кому-то нужен. Вернее, я нужен им мертвым, и не нужен живым. Кому и отчего, не знаю. Возможностей — тьма, а материала для размышлений — ноль. И это все обо мне. Во всяком случае, пока. Согласны?

— Допустим.

— Что ж, считаем, что допустили. Теперь о вас. Тот, кто вас послал, сыграл вас, Наташа, втемную. Полагаю, в ваших кругах такое поведение не приветствуется.

— Вы сказали.

— Отсюда следует, что возвращаться вам пока некуда. Убьют.

— Возможно.

— Можно, конечно, попробовать объясниться… — это был камень в кусты. Бросок наобум.

— Не обсуждается.

— Вообще или только со мной?

— С вами, полковник!

— Хорошо, — спорить с очевидным бессмысленно. — Мое предложение таково: оставайтесь со мной. Дня на три-четыре. А потом уедете, я вам и билет куплю, куда скажете. Или к своим вернетесь, если объясниться получится. Или еще как…

— Небезупречно, но приемлемо… — Наталья взяла со стола пачку папирос, покрутила в длинных крепких пальцах — «Пианистка или лучница!» — взяла одну, оббила о не по-дамски остриженный ноготь большого пальца, взбросила в угол рта. — Однако если я появлюсь подле вас…

— Я не Кейн, — напомнил Генрих, знавший по опыту, что такое моральные императивы.

— Вы не Кейн. Однако может статься, вы ничем не лучше. Я-то вас не знаю.

— Я вас тоже не знаю.

— Резонно, — согласилась Наталья и протянула руку за спичками. — А теперь скажите честно, Генрих, зачем я вам понадобилась? Ну, не авто же, в самом деле, водить!

Получалось, что он не ошибся. Покушение, тем более, его странный исход ставили Наталью в достаточно сложное положение.

«Между молотом и наковальней!»

Между своими и чужими. Между полицией и боевиками. Между хитрованом, играющим свою, особую игру, и руководством анархистской боевой организации.

«Непросто…»

И все-таки, всей правды о том, что и как заварится теперь вокруг вчерашнего инцидента, Генрих знать не мог. А женщина, как он ее теперь понимал, была не дура и не из новичков. У нее могли быть и совершенно неизвестные и даже непонятные Генриху резоны. Иди знай, что у такой стервы на уме!

— Видите ли, — кое-что он ей сказать все-таки обязан, иначе никак. — Видите ли, Наташа, я прибыл в Петроград, чтобы обсудить с некоторыми людьми некоторые вопросы.

— Звучит многообещающе, — мрачно усмехнулась женщина. — И ключевое слово здесь — «некоторые».

— Вы правы, — не стал спорить Генрих. — Но есть еще одно важное слово. «Кое-что».

— Это два слова, а не одно.

— Вообще-то, одно, но суть от этого не меняется.

— Да, скорее всего, — согласилась Наталья и затянулась, прищурившись.

— Они знают обо мне кое-что, но хотят знать больше.

— То есть, им вас убивать не резон.

— Этим — нет, но есть и другие.

— И вы хотите всех их заинтриговать.

«Умна!»

— Хочу попробовать.

— И как вы это видите?

— Я вижу рядом с собой элегантную молодую женщину с мрачным выражением лица, опасным взглядом и повадками наемного убийцы.

— Звучит заманчиво, — выдохнула дым Наталья, — шофер, телохранитель…

— Возможно, любовница.

— За нами станут следить.

— Уже начали, — уточнил Генрих. Ему нравилось, как женщина вела разговор. И сама женщина нравилась тоже, и это следовало признать и осмыслить, чтобы не наломать дров. — Но учтите, Наташа, чем больше станут нас опекать эти люди, тем труднее будет другим людям приблизиться на расстояние выстрела. Ко мне или к вам.