Время до Теней (СИ) - Кондрашова Искандера - Страница 35

Степь вздыхала горячим ветром, волновалось жёлтое травяное море. Могила получилась глубокая и сухая – холм был сплошь песчаным. Я стояла рядом с гигантским флаером, привёзшим всех сюда от поста на Старую Москву, ощущая идущий от машины жар остывающего мотора и запах раскалённого металла. Солнце слепило глаза даже сквозь стёкла тёмных очков. Время текло странно, звуки пробивались как через плотную ткань. Я отрёшенно наблюдала за тем, как яростные порывы горячего ветра треплют чёрную вуаль матери, слушала, как священник скоро и монотонно бубнит тихие и бессмысленные для меня слова, как трещат в натянутом воздухе выстрелы почётного караула, как комья песка и земли стучат по крышке гроба.

Мать первая вошла на борт флаера. За ней потянулись и все остальные. Наконец, у могилы осталась одинокая женская фигурка.

– Госпожа Морруэнэ, вас ждать? – окликнул меня пилот флаера.

– Летите без меня! – крикнула я, пытаясь переорать рёв двигателя и свист лопастей.

Флаер тяжело поднялся в воздух, его тень накрыла холм, когда громадная машина развернулась. Свист рубящих воздух лопастей стал удаляться – махина взяла курс на восток, к посту на Старую Москву. Пыль немного улеглась, и я огляделась в поисках других средств передвижения, кроме моего запылённого драндулета, ничего не обнаружила, и подошла к одиноко стоящей женщине.

Она была намного выше меня, из-под чёрной шляпки с вуалью выбивались вьющиеся высветленные локоны.

– Вы – его дочь, – то ли спросила, то ли констатировала она, отбрасывая вуаль на шляпу и открывая лицо – довольно кукольное, надо сказать.

Огромные синие глаза – вряд ли это их настоящий цвет, вздёрнутый носик, тщательно запудренные веснушки. Наверное, она была даже моложе меня.

– А вы – его любовница, – в тон ей отозвалась я.

Я узнала её даже под вуалью – полгода назад отец где-то откопал эту проституточку провинциального происхождения. Мать происходящее комментировала единственной презрительной фразой: «Дети мои, у вашего отца нет никакого вкуса». Я поморщилась и закурила.

– Морруэнэ, я хотела поговорить с вами наедине. Не подумайте, что я набиваюсь к вам в друзья… – начала она, теребя в пальцах крошечную чёрную сумочку.

– А мне кажется, что, как раз, набиваетесь, – безразлично перебила я. – Иначе, кто, как не я, подбросит вас до поста на Старую Москву. Топать на… – я пригляделась к её обуви, – десятисантиметровых шпильках по раскалённому солнцем бездорожью двенадцать миль – сомнительное удовольствие.

– Морруэнэ, я только хотела сказать, что ваш отец был хорошим человеком. Он очень помог мне… – она вдруг странно усмехнулась и, судя по интонации, процитировала что-то, – «её до себя возвышая».

– Мой отец был жестоким человеком. Сентиментальность побочное свойство жестокости, – заявила я.

Она судорожно выдохнула и глухо произнесла:

– «И под землёю скоро уснём мы все, кто на земле не давали уснуть друг другу».

– Что это?

Папаше нравилось, когда ему устраивали поэтические вечера, я не понимаю?

– Одно очень грустное стихотворение почти четырёхвековой давности.

Я иронично приподняла бровь, выдохнув облако ментолового дыма.

– Так вы не просто шлюха, как о вас говорят, а гейша, раз читаете по памяти стихи?

– А вы не просто бессердечная дрянь, у которой денег куры не клюют, как о вас говорят, раз прячете слёзы за стёклами тёмных очков? – спросила она с той же интонацией.

И кто меня только так отрекомендовал, интересно? Я бросила окурок под ноги, раздавив его каблуком сапога. Мы переглянулись.

– Меня зовут Линвиль, но не потому, что среди моих предков можно найти аэлвов, а потому, что мифический папаша аэлв куда лучше, чем реальный папаша алкоголик. И я училась на художницу, – сказала она, протягивая мне маленькую ладонь, на среднем пальце блеснуло в солнечных лучах тонкое золотое колечко.

– А я, действительно, бессердечная дрянь, но ко мне можно обращаться на «ты», – сказала я, сжав её горячие пальцы, потом покосилась на мотоцикл и добавила: – Будем надеяться, что этот рыдван выдержит двойную нагрузку.

***

– Поэтому, – завершила я свою басню непременной моралью, – ответ на твой вопрос: ничего не делать. Если ты или твои родственники не скрытые миллионеры, то – извини, – развела руками я.

Нилас уныло кивнул, похоже, он уже сам был не рад, что спросил совета. Меня же, тем временем, несло дальше по бурным волнам словоблудия:

– Не мне разводить расистско-видистские разговорчики, но чушь это всё, ничего путного из таких отношений не выходит.

Ага, кому, как ни мне, это знать. Три долбанных недели!

Цвиэски зашипела, но не потому, что хотела придать мрачности моему повествованию, а потому, что я, ёрзая на холодной каменной ступеньке, ненароком села ей на хвост. Я пересадила брыкавшуюся ящерицу на колени и продолжила:

– Линви в этой жизни интересуют не только деньги, но, я склоняюсь к мысли, что в её списке приоритетов лидируют именно они, – я бы могла распинаться в таком духе и дальше, но догадалась бросить взгляд на часы. – Чёрт, Илар меня придушит.

– Я заблудилась. У меня тяжёлая форма топографического кретинизма! Я требую снисхождения! – заблажила я, затормозив перед Иларом, пребывая в каком-то нервозно-весёлом состоянии.

Впрочем, встретившись взглядом с Итаэ’Эларом, свою весёлость я мигом утратила. Я видела нелюдя таким серьёзным только один раз – когда он очень категорично послал меня куда подальше. Переход по локальному Коридору отозвался для моего и так потрёпанного за сегодняшний день мозга вспышкой жуткой мигрени. Ещё мгновение назад перед нами был северный участок стены Цитадели, а теперь – стены светлого куполообразного сооружения. Жёсткий белый свет давало множество ячеистых структур, встроенных прямо в стены купола, а у панелей управления, похожих на те, что я видела в Цитадели, копошились двое Наставников – видимо, местные контур-операционщики. На нас они внимания не обратили – или, по обычаю своему, сделали вид, что не обратили. Ничего похожего на контур у помоста, на котором мы стояли, тоже не наблюдалось. Илар уверенно повёл меня к выходу из здания. Цвиэски спланировала с моего плеча и посеменила рядом. Почувствовав, с какой силой я стиснула его ладонь, нелюдь обернулся ко мне и с усмешкой спросил:

– Что, впечатляет?

Я зыркнула на него поверх стёкол очков, досадуя на то, что выдала своё волнение, отпустила его руку и произнесла:

– Признаться, не думала, что такое вообще возможно. Считается, что Коридор, связывающий точки одного Пространства, может вызвать разбалансировку – реальностная ткань, по идее, должна просто расползтись по швам. На альфе подобные опыты вообще запрещены.

– Официально, – змеино улыбнулся нелюдь.

У меня в который раз появилось неприятное чувство, что он весьма осведомлён о грешках моей подшефной лаборатории. Я насупилась и протянула, было, руку, чтобы открыть дверь здания, но нелюдь остановил меня, попросив:

– Закрой глаза.

– Это ещё зачем?

– Сюрприз, Охотница.

Я одарила нелюдя ещё одним подозрительным взглядом «я тебе не верю ни на грош», но послушно зажмурилась. Даже через закрытые веки я почувствовала, как упала интенсивность освещения. В воздухе витал едва ощутимый привкус йода и соли, а откуда-то снизу доносился шелестящий мерный рокот, который ни с чем не возможно было спутать. Нелюдь осторожно провёл меня несколько метров, положил мои руки на холодный гладкий камень, а сам остановился в шаге за мной.

– Смотри, – прошептал он мне на ухо.

Высота моста, на котором мы стояли, захватывала дух. Метрах в двадцати внизу о скальные уступы и каменные опоры билось и вздыхало неспокойное море, его волны были освещены оранжевой полосой садящегося где-то позади нас солнца. Мосты – циклопические, изогнутые, подпирающие собой небо, соединяли множество небольших скалистых островов. Близился ранний осенний вечер, и громады многоэтажных зданий уже сияли зеленоватой подсветкой, её холодные отблески, смешиваясь с тёплыми лучами заходящего Сердца дня, бликами ложились на полированные парапеты моста. Острова... завораживали.